Джон Дэвидсон. Баллада о милосердной Смерти

                Джон Дэвидсон
               Баллада о милосердной смерти

Волшебных книг ей слаще нет.
Вдруг поняла, что мир любой –
Лишь призрак, вызванный на свет
Ей неизвестной ворожбой.

«Ты, дочь, послушай мой совет, –
Сказал король, её отец, –
Тебе уж летом двадцать лет,
Пора бы дочка, под венец.

И солнце светит без конца,
И ночью – в звездах небосклон
Трепещут в страсти как сердца,
Весь мир уже давно влюблён».

«Как бесит, – рассмеялась дочь, –
Что о любви вещаешь, но,
Отец, мне замужем невмочь,
Нормальных нет мужчин давно.

Тускнеет солнце в небесах,
И стынет в жилах кровь давно,
Звук слабоумья в голосах,
Стареть природе суждено.

Что лето? – Это только ложь,
Должна ли глупо я шептать,
Вздыхать, мол, жду, когда придешь?..
Хочу невестой Смерти стать».

Носили принцы ей дары
И сватались день ото дня.
«Нет, не вступлю в брак до поры,
И только Смерть возьмет меня».

Раз, книгу отложив на сон,
И, широко окно открыв,
Вдруг увидала гребни волн,
И оглушительный прилив.

Вода вздымалась между скал
По мановению луны,
И ветер чудный марш играл
На струнах бешеной волны.

Принцесса слышит пред собой
Какой-то очень странный звук,
Бьет сверху или под землей,
Как топот, барабанов стук.

Вот – скалы, лес там с давних пор
Растет и тёмен, и могуч,
Но что за странный метеор
Мелькнул вдруг светом между круч?

Приблизились и звук, и свет.
В кольчуге черной, при луне
Стал воина виден силуэт
На белом боевом коне.

Со шлема новая луна
Мерцала, осветив поля,
В огне копыта скакуна,
Под ними плавилась земля.

«Приехал Он. Благодарю!
Я знала, что меня найдет.
Да это ж – Смерть, и к алтарю
Меня с собою поведет.

Ни жениха нет, ни колец,
Не знать любви, семейный гнёт –
Идти со Смертью под венец,
Чей первый поцелуй убьёт».

Вот всадник к городу спешит,
Ворота? – Тут преграды нет –
По крышам, с огненных копыт
Лишь вспышек молний яркий свет.

А конь пред ней копытом бьёт,
Но замер средь чудны'х огней,
Велел ей всадник: «Ну, вперёд!»
И холку конь склонил пред ней.

Она уж на коне сидит,
Свет полумесяца на ней,
С крыш – цокот огненных копыт,
И просверк молний всё сильней.

Вдаль по земле, что жёг огонь,
Цветы копытами круша,
Лесами, морем несся конь,
Весь в пене, тяжело дыша.

Когда же встретили зарю
И небосвод весь засиял,
Увидела в чужом краю
Склеп мрачный. Вход в него зиял.

Вот, спешившись, пошли вперёд,
В глазах от слёз лишь пелена,
Последний взгляд на небосвод
Прощаясь, бросила она.

Затем – за Смертью вниз скорей,
Ее звезда сверкнула вдруг
Средь мрачных тиссовых аллей
И призрачных теней вокруг.

Но вскоре путь светлее стал
И показались изо тьмы
Златые нивы, пики скал,
Травой поросшие холмы.

Трудились люди на полях,
В работе споры и легки,
Тянули сети на морях
С блестящей рыбой рыбаки.

В лугах – цветы по всей стране
Всем дарят пурпура уют,
И громко где-то в вышине
Им жаворонки песнь поют.

«Тут солнце яркое горит,
И время молодо опять,
А в жилах юных кровь бурлит
Свежа природы благодать».

– Ей спутник тихо прошептал.
Он снял свой шлем. Глядь – смерти нет,
А пред принцессою предстал
Уж мо'лодец в расцвете лет!

«Смотри! Я – Жизнь – меня любить»!
И целовать ее стал сам.
Она не знала, как ей жить,
Всё удивляясь чудесам.

Вступили в брак, летят года,
Смех их детей, опять весна,
И боль, и радость навсегда
В их чаше, выпитой до дна.

В день свадьбы золотой супруг:
– Ну что, со мной сбежала б вновь?
– Смерть милосердна, милый друг:
Ты дал мне Жизнь и Любовь».

John Davidson
A Ballad of Euthanasia

In magic books she read at night,
And found all things to be
A spectral pageant brought to light
By nameless sorcery.

‘Bethink you, now, my daughter dear,’
The King of Norway cried,
‘'Tis summer, and your twentieth year—
High time you were a bride!

‘The sunlight lingers o'er the wold
By night; the stars above
With passion throb like hearts of gold;
The whole world is in love.’

The scornful princess laughed and said,
‘This love you praise, I hate.
Oh, I shall never, never wed;
For men degenerate.

‘The sun grows dim on heaven's brow;
The world's worn blood runs cold;
Time staggers in his dotage now;
Nature is growing old.

‘Deluded by the summertime,
Must I with wanton breath
Whisper and sigh? I trow not!—I
Shall be the bride of Death.’

Fair princes came with gems of price,
And kings from lands afar.
‘Jewels!’ she said. ‘I may not wed
Till Death comes with a star.’

At midnight when she ceased to read,
She pushed her lattice wide,
And saw the crested rollers lead
The vanguard of the tide.

The mighty host of waters swayed,
Commanded by the moon;
The wind a marching music made;
The surges chimed in tune.

But she with sudden-startled ears
O'erheard a ghostly sound—
Or drums that beat, or trampling feet,
Above or underground.

The mountain-side was girt about
With forests dark and deep.
What meteor flashes in and out
Thridding the darksome steep?’

Soon light and sound reached level ground,
And lo, in blackest mail,
Along the shore a warrior
Rode on a war-horse pale!

And from his helm as on he came
A crescent lustre gleamed;
The charger's hoofs were shod with flame:
The wet sand hissed and steamed.

‘He leaves me! Nay; he turns this way
From elfin lands afar.
‘'Tis Death,’ she said. ‘He comes to wed
His true love with a star!

‘No ring for me, no blushing groom,
No love with all its ills,
No long-drawn life! I am the wife
Of Death, whose first kiss kills.’

The rider reached the city wall;
Over the gate he dashed;
Across the roofs the fire-shod hoofs
Like summer-lightning flashed.

Before her bower the pale horse pawed
The air, unused to rest;
The sable groom, he whispered ‘Come!’
And stooped his shining crest.

She sprang behind him; on her brow
He placed his glowing star.
Back o'er the roofs the fire-shod hoofs
Like lightning flashed afar.

Through hissing sand and shrivelled grass
And flowers singed and dead,
By wood and lea, by stream and sea,
The pale horse panting sped.

At last as they beheld the morn
His sovereignty resume,
Deep in an ancient land forlorn
They reached a marble tomb.

They lighted down and entered in:
The tears, they brimmed her eyes;
She turned and took a lingering look,
A last look at the skies;

Then went with Death. Her lambent star
The sullen darkness lit
In avenues of sombre yews,
Where ghosts did peer and flit.

But soon the way grew light as day;
With wonderment and awe,
A golden land, a silver strand,
And grass-green hills she saw.

In gown and smock good country folk
In fields and meadows worked;
The salt seas wet the ruddy net
Where glistering fishes lurked.

The meads were strewn with purple flowers
With every flower that blows;
And singing loud o'er cliff and cloud
The larks, the larks arose!

‘The sun is bright on heaven's brow,
The world's fresh blood runs fleet;
Time is as young as ever now,
Nature as fresh and sweet,’

Her champion said; then through the wood
He led her to a bower;
He doffed his sable casque and stood
A young man in his flower!

‘Lo! I am Life, your lover true!’
He kissed her o'er and o'er.
And still she wist not what to do,
And still she wondered more.

And they were wed. The swift years sped
Till children's children laughed;
And joy and pain and joy again
Mixed in the cup they quaffed.

Upon their golden wedding day,
He said, ‘How now, dear wife?’
Then she: ‘I find the sweetest kind
Of Death is Love and Life.’