Белые снегири - 60 -6-

6. ФИЛОСОФИЯ И КОСМОС

Валерий ИВАНОВ
(г. Ногинск, Московской обл.)



КОСМИЗМ ФИЛОСОФА ФЁДОРОВА

   С учением и идеями Николая Фёдоровича Фёдорова в наше время люди знакомы в разных странах мира. Между тем это был необычайно скромный человек-альтруист. Жизнь Фёдорова тесно связано и с нашим Богородским краем. Родился он в 1829 году в сельце Ключи Елатомского уезда Тамбовской губернии (в настоящее время Сасовский район Рязанской области). Фёдоров был незаконнорождённым, его отец князь Павел Иванович Гагарин. Мать – дворянская девица Елизавета Иванова.  При крещении он получил имя Николай, отчество и фамилию будущий философ и мыслитель получил от крёстного отца Фёдора Карловича Белявского.
    С ранних лет Николай рос в усадьбе отца – в Сасове, в семь лет он поступил в Шацкое уездное училище, закончив его, он успешно учился в Тамбовской гимназии, а затем его дядя, брат отца Константин Иванович Гагарин, помог племяннику продолжить образование в престижном Одесском Ришельевском лицее. Закончить Фёдорову лицей не удалось. Через два года учёбу пришлось оставить. Константин Иванович умер осенью 1851года, а он один оплачивал образование Николая. В это время отец Федорова окончательно разорился и жил с новой семьёй в своём Сасове.
    Смерть дяди была для Фёдорова тяжёлой трагедией, он остро переживал уход любимого родственника.  Именно тогда впервые к Фёдорову пришла со вспышкой озарения его главная идея «воскрешения отцов». Под «отцами» Николай Фёдорович понимал всех существ, с которыми мы сознаём своё родство. Эта мысль не оставляла его никогда. В последний год своей жизни Фёдоров писал:
     «Эта Новая Пасха, т.е. Всеобщее воскрешение, заменяющее рождение, явилась  осенью (1851 года)… Пятьдесят два года исполнилось от зарождения этой мысли, плана, который мне казался и кажется самым великим и вместе самым простым, естественным, не выдуманным, а самою природою рождённым! Мысль, что через нас, через разумные существа, природа достигнет полноты самосознания и самоуправления, воссоздаст всё разрушенное и разрушаемое по её ещё слепоте и тем исполнит волю Бога, делаясь подобием Его, Создателя своего…».
    После такого духовного переворота Фёдоров сделал окончательный выбор своего жизненного пути: служение людям делом и Словом для будущего явления миру Дела воскрешения. Два с половиной года ушло у Фёдорова на обдумывание своего первого шага этого пути. Но мысли его работали напряжённо, он анализировал, сравнивал разные варианты решения главной задачи своей жизни. В эти годы он вновь отправился в оконченную им Тамбовскую гимназию и начал готовиться к сдаче там экзаменов для права стать учителем истории и географии. Успешно сдав экзамены, он Высочайшим указом гимназии с 23 февраля 1854 года определён учителем истории и географии в Липецком уездном училище.
        И Николай Фёдорович Федоров работал учителем истории и географии в уездных училищах. Первым из них было училище в городе Липецке, в нём он служил три года, до 27 февраля 1857 года. Работа учителя уездного училища в то время называлась службой. Чтобы узнать о службе Фёдорова в Липецком уездном училище, я связался по телефону с заведующим отделом краеведения Липецкой областной научной универсальной библиотеки Ларисой Александровной Ивановой. Очень быстро она нашла архивные материалы о Фёдорове в фонде библиотеки и прислала их мне на мою электронную почту.
      Привожу текст, где содержится краткий рассказ о Фёдорове с рождения до начала его службы в Липецком уездном училище, а затем рассказано и о службе там:
       «В. Б. Поляков, научный сотрудник. Гос. Архив Липецкой области.
      Преподаватель Липецкого уездного училища Николай Фёдоров.
       С 23 февраля 1854 г. по 27 января 1857 г. Николай Фёдорович Фёдоров работал учителем истории и географии Липецкого уездного училища, что носило отражение в документах Государственного архива Липецкой области.
       В свидетельстве, выданном Н. Фёдорову 25 августа 1842 г. записано: «что рождения и крещения его Николая по метрическим книгам, поданным Елатомской округи села Вяльсы от священнослужителей за 1829 год, значится так: у проживающей в деревне Ключах дворянской девицы Елизаветы Ивановой родился сын Николай незаконно двадцать шестого, а крещён 27 мая».
        Документ свидетельствует, что русский мыслитель с августа 1842 г. по июль 1849 г. обучался в Тамбовской губернской гимназии, а затем по протоколу совета Ришельевского лицея в Одессе от 17 августа 1849 г. принят без испытаний на первый курс камерального отделения /кстати первого в России и готовившего специалистов по естественным и хозяйственным неукам /. Известны результаты испытаний, проходивших в лицее в июне 1850 г. : догматическое богословие – отличные, психология – достаточные, теория поэзии – хорошие, всеобщая история – отличные, русская история – достаточные, физика – хорошие, геодезия и минералология – достаточные, зоология – достаточные, политическая арифметика – хорошие, сельское хозяйство – хорошие, французский язык – достаточные.
       По протоколу совета лицея от 19 марта 1851 г. Николай Фёдоров «из числа студентов уволен вследствие просьбы».
       В конце 1853 г. он держал испытания в педагогическом Совете Тамбовской гимназии и был удостоен звания учителя истории и географии уездного училища.
       30 марта 1854 г. дирекция училищ Тамбовской губернии Харьковского учебного округа довела до сведения штатного смотрителя Липецкого уездного училища, что «Высочайшим приказом по Гражданскому ведомству 23 минувшего февраля окончивший курс в Тамбовской гимназии Фёдоров определён в службу учителем истории и географии Липецкого уездного училища». Несколько слов о его истории: открыто 1 августа 1830 г., было 3-х классным, на 1 января 1855 г. в училище обучалось 22 учащихся, в том числе: детей дворян 1, обер-офицеров 5, купцов 5, мещан 8, разночинцев 2, помещичьих крестьян 1.
       20 июня 1856 г. штатный смотритель училища доносил директору училищ Тамбовской губернии: «Учитель географии и истории г-н Фёдоров с некоторого времени начал обнаруживать дерзкий характер, своевольство и неповиновение… Он в своих грубых понятиях, всех ставил ниже себя, пренебрегал опрятностью до того, что иногда являлся ко мне в одних калошах без сапог и во всю минувшую зиму, невзирая на мои убеждения, носил бороду.
       В недавнее же время простёр свою дерзость до того, что начал вступаться в распоряжения других учителей. За таковой поступок я вынужден был сделать ему строгий выговор, но он, наговоривши мне грубости, прекратил тотчас свои занятия в классе и совершенно оставил должность.
       … Г-н Фёдоров, как по дерзости и грубости своего характера, так и по образу мыслей, пропитанных вредными лжеучениями Запада: равенством, свободой, непризнанием власти и совершенным невниманием к служебным обязанностям, не может быть терпим в настоящей должности, ибо он, мечтая о равенстве, внушает ученикам неповиновение наставникам».
       Далее смотритель подчёркивал, что «ученики по предметам географии и истории остаются в самом невежественном состоянии». Через неделю дирекция предложила штатному смотрителю училища «объявить Фёдорову, с строгим ему  внушением, чтобы в ожидании распоряжений о нём Высшего Начальства он отнюдь не дозволял себе никаких с званием наставника несовместных и по службе вредных действий… истребовать о поступках его надлежащее объяснение».
       19 августа 1856 г. объяснение было представлено. В нём Николай Фёдоров обвинил учителей Родиона Еркова и Степанова в грубом обращении с учащимися, указал смотрителю на невыполнение своего предложения о предоставлении педагогическому совету права налагать взыскания на учащихся, сетовал на низкую посещаемость уроков, ставил под сомнение оценку знаний учащихся по истории и географии.
       В конце августа штатный смотритель отослал объяснения Фёдорова, Еркова и Степанова директору училищ Тамбовской губернии. В своём рапорте он сообщал, что «Фёдоров, видя некоторое посещение некоторыми учениками его классов, никогда даже не спрашивал о причинах небытия, никогда не делал даже замечания ученику не приготовившего заданного урока.
       Что же касается до сомнений его в справедливости испытаний учеников по его предметам, то это сомнение его несправедливо, во-первых, потому что я производил испытание не один, а с другими учителями, во-вторых, что я не имею к нему никакой личной вражды».
       11 октября 1856 г. дирекция предложила смотрителю  «объявить учителю вверенного Вам училища г-ну Фёдорову, чтобы он немедленно подал прошение об увольнении со службы».
       27 января 1857 г. «Высочайшим приказом по Гражданскому ведомству учитель Липецкого уездного училища Фёдоров уволен со службы по прошению».
        Давно нет в Липецке здания уездного училища, где преподавал Фёдоров, но добрая память о нём сохраняется и в наше время. В Липецке на улице Первомайской, близ стадиона «Металлург», в месте, где находилось это училище, на здании магазина «ЦентрКнига» установлена мемориальная доска этому гениальному мыслителю, родоначальнику космизма. Доска создана Владимиром Фоменко 25 сентября 2012 года. Она изготовлена из камня и выполнена в виде развёрнутого книжного листа, на котором выбиты текст и портрет Фёдорова.
      В Липецке Фёдоров служил в эпоху бурных исторических событий в России, Европе и мире. В 1855 году в России умер царь Николай первый и на престол вступил Александр второй.
       Второе учебное заведение, где преподавал Фёдоров, было Уездное училище в городе Богородске, в котором он проработал 6 лет: с октября 1858 года до конца июня 1864 года. Здание училища вместе с более поздней пристройкой сохранилось и находится в центре Ногинска на Фонтанной площади (площади Победы). В настоящее время в здании размещается колледж «Энергия». С 1822 года в Богородском уездном училище, в одном из первых в Московской губернии, уже проводились занятия. Училище было деревянным, оно обветшало и решили построить на его месте новое учебное заведение каменное. Здание училища построили быстро и в октябре 1858 года в нём начались занятия.
      Николай Фёдорович был в числе первого состава преподавателей в новом здании мужского училища.  Фёдоров стал учителем истории и географии. Поселился он на улице Нижней в церковном доме напротив освящённой митрополитом Филаретом 8 сентября 1857 года Тихвинской церкви, её первым ктитором стал переехавший из Молзина в Богородск вместе со своей семьёй и производством фабрикант Григорий Дмитриевич Куприянов.  Это небольшое двухэтажное здание, где поселился Фёдоров, сохранилось до сих пор на улице Рабочей (бывшей Нижней). Дом номер 43, на фасаде табличка «Церковный дом Тихвинского храма». Закон Божий в училище преподавал первый настоятель Тихвинской церкви протоиерей Александр Сергеевич Успенский. В 1860 году начались занятия в Богородском женском училище 2-го разряда на 40 учениц. Фёдоров преподавал и в этом учебном заведении. Сейчас в этом здании помещается Богородская православная гимназия. Здание гимназии и двухэтажный корпус рядом для физкультуры, построенный недавно, находится на улице Рабочей напротив домов Куприянова (№№ 47, 51). Третьего марта 1863 года училище преобразовано в женскую прогимназию в трёхклассном составе.
      Богородск в годы жизни в нём Фёдорова был небольшим городом: население его было чуть более двух с половиной тысяч человек. Улица Нижняя (ныне Рабочая) находится на правом берегу реки Клязьмы. Учениками Фёдорова были дети в основном купцов и мещан.
      Фёдоров обладал необычным, широким, всеобъемлющем ассоциативным мышлением и преподаваемые им историю и географию он связывал с другими науками: астрономией, физикой, философией, естествознанием, краеведением… Своих учеников он брал с собой в походы для изучения родного края на местности, считал, что лучшими учебными пособиями для преподаваемых им предметов могут быть исследования мест, где находится школа, уездное училище, земля с её растениями и местными памятниками старины. Такие занятия на местности с учениками до него никто не проводил, Фёдоров сочетал их с изучением Звёздного неба, расположением Полярной звезды, наблюдениями за созвездиями и планетами Солнечной системы в разные дни, месяцы и времена года. Учеников он очень любил, с отстающими проводил дополнительные занятия, а нуждающимся отдавал большую часть своего жалованья. В эти годы Фёдоров уже вёл аскетический образ жизни: всегда жил один, спал на голой деревянной лавке без подушки не более четырёх часов, питался хлебом и водой, не стеснялся ходить в потрёпанной одежде.
    В 2009 году на сайте «Богородское краеведение» опубликована статья ногинского краеведа Константина Лихачёва «Русский Сократ. К 180-летию со дня рождения великого русского мыслителя Н.Ф. Фёдорова». Цитата из начала статьи:
    «В Ногинском краеведческом музее долгие советские годы демонстрировался живописный портрет Николая Фёдоровича Фёдорова (1829 – 1903 г. г.), а рядом с ним на стенде приводились слова Л.Н. Толстого «Я счастлив, что живу в одно время с Н.Ф. Фёдоровым». Позднее упомянутый портрет был изъят из открытой экспозиции, поскольку не было найдено исторического подтверждения тому, что на нём изображён Н.Ф. Фёдоров, а не какое-нибудь другое лицо. В начале июня 2009 года в Российской  государственной библиотеке (бывшей библиотеке имени Ленина) состоялись XII Международные научные чтения, посвящённые 180-летию выдающегося мыслителя Фёдорова. Чтения продолжались 4 дня: по 2 в Москве и в Рязанской области – на родине Фёдорова».
     В октябре 2023 года хранитель фондов Ногинского краеведческого музея ответила на мой вопрос о судьбе находящегося в советское время в музее портрете философа Фёдорова, сказав, что в настоящее время этого портрета там нет и ей неизвестно, где он сейчас.   
     Фёдоров не разрешал себя фотографировать, прятался от направленного на него фотообъектива и отказывался позировать художникам. Однако двоим живописцам всё же удалось создать и оставить будущим поколениям портрет этого великого мыслителя. Известный художник Леонид Осипович Пастернак (1862 – 1945) тайно смог сделать несколько набросков Фёдорова в библиотеке Румянцевского музея в Москве в 1902 году. После смерти Фёдорова в 1903 году Пастернак снял его посмертную маску, сделал с неё рисунок, который опубликовал в журнале «Весы» вместе с некрологом.
     По заказу Учёной комиссии Румянцевского музея Пастернак по сохранившимся у него наброскам написал пастельный портрет Фёдорова в 1919 году. Этот портрет до закрытия музея висел в кабинете директора музея художника В.О. Голицына. В настоящее время портрет хранится в фонде Музея истории Российской государственной библиотеки (бывшей библиотеке имени Ленина).
    В более поздние годы (1928 – 1932) Пастернак создал портрет Фёдорова, запечатлев в каталожной Румяцевского музея рядом с другими двоими великими российскими мыслителями Львом Николаевичем Толстым (1828 – 1910) и Владимиром Сергеевичем Соловьёвым (1853 – 1900), часто приходивших к Фёдорову побеседовать. Портрет Пастернак назвал «Три философа», он выполнен итальянским карандашом на жёлтой бумаге.
    Недавно в запасниках Музея истории Москвы ещё один портрет Фёдорова, он создан живописцем Сергеем Алексеевичем Коровиным (1858 – 1908). Предполагается, что Коровин тоже рисовал Фёдорова незаметно для Николая Фёдоровича и, судя по портрету, во время молитвы. На портрете в профиле глаза мыслителя устремлены в космическое пространство, его взгляд ярко отражает космические идеи его учения. Название портрета «С.А. Коровин «Н.Ф. Фёдоров». 1902».
     В советские годы с их коммунистическими идеями, антирелигиозной пропагандой, в массовом масштабе о Фёдорове не говорили и подавляющее большинство людей в нашей стране о нём ничего не знало. До конца 1920-х годов исследовательский интерес к философии общего дела продолжался благодаря работам философов А.К. Горского, Н.А. Сетницкого, В.Н. Муравьёва, В.Н. Мироневича. Кандидат философских наук Дмитрий Владимирович Барановский опубликовал работу, её можно найти в интернете: «К вопросу об исследовании философского наследия Фёдорова в советский период (1920 – 1980-е г. г.)». Цитата из этой работы:
    «В период конца 1920-х до 1940-х годов под давлением советской идеологии и власти философия Фёдорова вытесняется из соцкультурного пространства СССР, причём зачастую физическим способом – путём ареста наиболее видных её сторонников».
     Второй подъём интереса к учению об общем деле наблюдается уже в 1960 – 1970-е г. г. и связан с именем Светланы Григорьевны Семёновой (1941 – 2014), трудами которой имя и идеи Николая Фёдоровича были возвращены в научный, философский и культурный дискурсы нашего Отечества.
    Между двумя этими волнами наблюдается период затишья: 1940-е – середина 1960 г. г. , когда о Николае Фёдорове почти не писали, имя его крайне редко упоминалось в печати, статей и монографических работ, а тем более развития его идей не было».
    Барановский далее пишет, что с середины 1960-х годов интерес к учению Фёдорова возрос благодаря энтузиастам, истинным и глубоким последователям учения Николая Фёдорова – О.Н. Сетницкой, А.А. Дорогова, а позднее – С.Г. Семёновой, В.С. Борисова. 
     Светлана Григорьевна Семёнова проделала огромную, титаническую работу, чтобы поднять интерес к учению великого мыслителя Фёдорова на новый уровень. Она доктор филологических наук, литературовед, главный научный сотрудник ИМЛИ имени А.М. Горького. В 1982 году вышло подготовленное ею первое советское издание сочинений Н.Ф. Фёдорова. В 1990 году московское книжное издательство «Советский писатель» выпустило книгу Светланы Семёновой - «Николай Фёдоров: Творчество жизни», ссылки на эту книгу и цитаты из неё я помещу в этом тексте.
     В 1990-х годах в Ногинском педагогическом училище известный краевед Евгений Николаевич Маслов проводил встречи под названием «Старый город», куда он приглашал писателей, учёных, музыкантов и других деятелей культуры. Среди них была и Анастасия Георгиевна Гачева – дочь и соратник Светланы Григорьевны Семёновой. После интересного выступления и ответов на вопросы участников встречи желающие смогли приобрести привезённые Гачевой книги. Мне не удалось принять участие в этой встрече, но совсем недавно я получил книгу Семёновой в подарок от одной из моих знакомых, которая там была. 
     Итак, воспользуюсь книгой Светланы Семёновой. В главе «Школьный учитель» она пишет:
     «В Липецком уездном училище Николай Фёдорович проработал три года, до 27 февраля 1857 года. С октября 1858 года он определён учителем истории и географии в Богородское уездное училище (одновременно он преподаёт те же предметы в женском училище 2-го разряда). Из Тамбовской губернии Фёдоров перемещается в Московскую (нынешний Ногинск). С 1864 года его существование получает исторического свидетеля. Основные фактические сведения, касающиеся этого периода его жизни, можно почерпнуть из воспоминаний Николая Павловича Петерсона, хранящихся в Отделе рукописей Ленинской библиотеки. Петерсон запомнил не только год, но день и час, когда он впервые увидел Николая Фёдоровича и провёл с ним сразу почти целые сутки.
      Несколько слов о самом Петерсоне. Он родился в 1844 году, окончил пензенскую гимназию и дворянский институт и поступил в Московский университет, откуда его вскоре выгнали за участие в студенческих волнениях. Будучи семнадцати лет отроду, он оказался самым юным из двенадцати учителей, набранных Л.Н. Толстым для его народных школ».
      Далее в своей книге Семёнова пишет, что Толстой писал об этих учителях, что у каждого из них в голове были революционные мысли и рукописи из Герцена. Но полицейский надзор потянулся за Петерсоном в Ясную Поляну. Толстой писал далее:
     «И каждый без исключения через неделю сжигал свои рукописи, выбрасывал из головы революционные мысли и учил крестьянских детей священной истории, молитвам и раздавал Евангелия читать на дом. Это факты».
     Семёнова пишет в книге, что после закрытия народных школ после женитьбы Толстого в 1862 году Петерсон возвращается в университет и вступает в революционный кружок «ишутинцев».
      В январе 1964 года он был вынужден оставить учёбу на медицинском факультете, так как не смог внести плату за 2-е полугодие. В марте 1864 года он сдал в Московском университете экзамен на право преподавать арифметику и геометрию в уездных училищах и «Петерсон отправляется в Богородск учителем арифметики и геометрии, но, как он отмечает в своих воспоминаниях, «цель моего приезда была пропаганда революционных идей и устройство революционного кружка». Прибыв в этот городок 15 марта 1864 года, нетерпеливый, горящий желанием немедленно начать свою пропагандистскую деятельность молодой Николай Павлович (ему не было полных 20 лет) тут же отправился к человеку, о котором он уже успел прослышать как о местной знаменитости, личности удивительной. То, что рассказывали о нём, - не только не стремится к благам собственнического, мещанского мира, но и вовсе от них отказывается, живёт скудно, совсем аскетом, всё раздаёт бедным ученикам, как-то особо, нерутинно ведёт преподавание, заставляло надеяться: в нём он найдёт себе соратника! К тому же было произнесено имя, которое уже год заставляло сильно биться сердце соратников Петерсона и его самого: «похож на Рахметова!»
    Каким же внешне предстал этот необыкновенный учитель нашему пропагандисту? Николаю Фёдоровичу тогда было тридцать пять лет, но юному Петерсону он показался старше: «Он был тогда лет сорока, красивый брюнет, среднего роста, с прекрасными карими глазами, а не с голубыми, как говорит И. Л. Толстой в своих воспоминаниях». Это единственный портрет Фёдорова относительно молодого возраста, все остальные, довольно многочисленные описания его наружности относятся ко времени его службы в Румянцевском музее, когда было ему уже за шестьдесят и он вырос в заметную, даже легендарную фигуру Москвы.
    Николай Павлович тут же обратился к Фёдорову со страстной речью, призывая его принять участие в борьбе за уничтожение материальной бедности, за социальную справедливость. Первые слова, которые произнёс Николай Фёдорович, внимательно выслушав Петерсона, запомнились последнему на всю жизнь: «Не понимаю, о чём вы хлопочете. По вашим убеждениям, всё дело в материальном благосостоянии, и вы ради доставления материального благосостояния другим, которых не знаете и знать не будете, отказываетесь от собственного материального благосостояния, чтобы пожертвовать даже жизнью. Но если и тем людям, о которых вы хлопочете, материальное благосостояние так же неважно, как и вам, - о чём же вы хлопочете?» Этот неожиданный довод пронзил Петерсона той простотой, которую сравнивают с правдой. Уже начальной фразой Фёдоров показал, что и сами революционеры, жертвуя своим довольством, внутренне не признают его высшей ценностью, и что такого рода общественная справедливость не может быть и высшим чаянием человека. Так Николай Фёдорович сразу вывел разговор на уровень выяснения того, что есть высшее благо и, следовательно, наибольшее зло, как его противоположность». 
    Далее Светлана Семёнова подробно рассказывает в своей книге о воспоминаниях Петерсона о его сближении с Фёдоровым в Богородске. Семёнова пишет:
    «Петерсон не просто заинтересовался необычными мыслями, идущими вразрез с тем, во что он верил в своём кружке и что господствовало в воздухе эпохи, он был поражён. Он почувствовал за словами Фёдорова настолько более истинный уровень понимания природы зла и блага, назначения человека в мире, что тут же неудержимо потянулся к этому человеку, который лишь слегка приоткрыл ему свои внутренние богатства. Произошло настоящее, почти моментальное обращение. Действовала и сила умственной убедительности, необычный, но и совсем простой взгляд на вещи и огромная духовная мощь, исходящая от богородского учителя. Они заговорились за полночь, Петерсон остался у Николая Фёдоровича ночевать, спал, как и хозяин, на голой лавке, без подушки.
     С этого дня они почти не расставались, шли вместе в училище, а после занятий, отобедав дома, Николай Павлович отправлялся к своему новому наставнику, они гуляли и беседовали, потом вместе пили чай и опять говорили, расходясь уже глубокой ночью. Петерсон вспоминает, как на Страстной неделе, в среду, они вдвоём в час дня отправлялись пешком в Москву (такое путешествие на Пасху сам Николай Фёдорович совершал каждый год), заночевали в селе и на следующий день были в Москве, которая ещё на своих далёких окраинах встретила их ударами колоколов. Николай Фёдорович при этом заметил своему спутнику, что этот звон слышен всю ночь с четверга на пятницу. На выносе плащаницы они были в Успенском соборе, где службу вёл любимый Фёдоровым митрополит Филарет. Тут же мы узнаём интересную деталь, связующую родственные концы фёдоровской биографии: «На пасху Николай Фёдорович познакомил меня с Полтавцевыми. Полтавцев – известный актёр Малого театра – был женат на родной сестре Николая Фёдоровича, которую звали Елизавета Павловна, и Николая Фёдоровича у Полтавцевых звали Николай Павлович. Тогда не знал почему, спросить не решился; о себе он никогда ничего не говорил». В это время, как нам известно, у Полтавцевых жил и юный Александр, будущий Ленский, сводный брат Фёдорова, и они, очевидно, должны были знать друг друга и встречаться здесь.
     За время тесного общения в Богородске обоих Николаев (к тому же, по существу, и обоих «Павловичей») старший последовательно вводил своего тёзку в совокупность уже сложившегося учения. Излагал ли он кому ещё до этого свои идеи, мы не знаем. Остаётся предположить, что это был первый настоящий ученик Фёдорова, ему он передал то, что выработал уже более чем десятилетним трудом над той главной идеей, что открылась ему осенью 1851 года. Эти плоды душевной, рациональной, интуитивной работы пока не были занесены на бумагу. Но вот они уже проговаривались в цельный устный текст. То, что таилось внутри одного человека, одного сердца и ума, вышло на свет божий, впервые связно, убедительно, пространно прозвучало. Из воспоминаний Петерсона мы узнаём, что Фёдоров развил ему своё учение о воскрешении как деле всего рода человеческого, о братстве и небратстве, о регуляции природы, о некоторых конкретных её проектах, в том числе об управлении земным шаром, о необходимости выхода человека в небесное, космическое пространство, о преобразовании организма самого человека…»
      В своей работе «Философия общего дела» в противоположность учению Л. Н. Толстого о «непротивлении» и другим идеям нашего времени», изданной в Верном в 1912 году, Николай Павлович Петерсон пишет:
     «Николай Фёдорович недолго пробыл при мне в Богородске, - всего месяца три: но эти три месяца обогатили меня больше, чем вся предшествующая жизнь, и дали прочную основу для всей последующей жизни. Эти три месяца совместной жизни с Николаем Фёдоровичем сделали то, что я не терял уже с ним связи никогда, и мы ежегодно, почти до его смерти проводили вместе наше вакационное время; когда были вместе, то не беседовали только, но и писали, т.е. я писал под диктовку Николая Фёдоровича. Мне хотелось сделать известным покорившее меня учение Николая Фёдоровича, я думал напечатать изложение этого учения, но Николай Фёдорович всегда противился этому, находя это несвоевременным и самое учение недостаточно развитым, не вполне и ясно выраженным».
     Светлана Семёнова пишет далее в книге:
    «Через Петерсона стал известен образ жизни Фёдорова в эпоху его преподавания: «суровое самоограничение, исключительная добросовестность в работе (после уроков он каждый раз дополнительно занимался с отстающими), мужественное отстаивание интересов учеников, помощь самым бедным из них. От него же пошли кочевать и первые житийно окрашенные истории, входящие в фёдоровскую легенду.
       Так, писавшие о Фёдорове любят приводить следующий, особенно живописно-наглядный эпизод. Однажды тяжело заболевает отец одного из учеников Николая Фёдоровича. Средств на лечение нет, и учитель отдаёт для этой цели всё, что у него было. Когда больной всё же умирает, оказывается, что и похоронить его не на что. Тогда Фёдоров продаёт свой единственный вицмундир, выручка идёт семье покойного. На урок он является в ветхой, почти нищенской одежде. Как нарочно, в этот самый день в училище приезжает столичный начальник. Он крайне шокирован видом преподавателя, тщетно пытается добиться от него объяснений и, негодуя, требует его немедленного увольнения. Только горячее заступничество инспектора училища ограждает на этот раз странного оригинала.
     Кстати, и ушёл Николай Фёдорович из Богородского училища в конце июня 1864 года в результате подобной же истории. На очередную ревизию прибыл в училище директор 1-ой Московской гимназии Малиновский, он был прямым начальником, назначал и увольнял учителей уездных училищ. Явившись на урок к Фёдорову, он был неприятно поражён его костюмом (хотя на этот раз тот был одет в форменную одежду, но поразительно бедную), начал придираться  к ответам учеников, не пожелал выслушать объяснений учителя о его особой системе преподавания. Николай Фёдорович покинул класс, оставив Малиновского наедине с учениками, и тут же подал прошение об отставке. К чести самого директора гимназии, он не принял этого прошения, после того как ему раскрыли глаза на то, что за необыкновенный человек и преподаватель Фёдоров. Но тот и сам после этого инцидента не пожелал оставаться в Богородске и перевёлся в Углич Ярославской губернии». Семёнова пишет далее:
    «В Богородске Фёдоров проработал шесть лет, здесь научились ценить необычного учителя, любили его, всячески ограждали от высшего начальства, наезжающих инспекторов, недоумённо, а то и грозно реагировавших на его систему преподавания, да и на самый его облик. Труднее оказалось ему на новых местах. Недаром за последние два года Николай Фёдорович меняет несколько мест службы: через полгода он уже увольняется из Угличского училища (каникулярное время проводит ещё в Богородске с Петерсоном), а затем после десятимесячного перерыва в работе поступает на свою обычную должность в Одоево и через три месяца, 26 ноября 1865 года, переводится в Богородицк Тульской губернии». 
      А до этого Николай Фёдорович провёл лето у Петерсона в Бронницах, куда тот переехал из Богородска, не желая там оставаться без Фёдорова. Тут произошёл любопытный эпизод: Петерсон внутренне бесповоротно расстался с революционной деятельностью, но дружеских связей с некоторыми членами кружка не прерывал и пригласил к себе в Бронницы в это же время «самого даровитого» из них Петра Ермолова, надеясь, что и с ним может произойти обращение в новую веру под влиянием бесед с Николаем Фёдоровичем. Чуть позже на процессе Каракозова Ермолов будет среди самых важных подсудимых после Каракозова и Ишутина… Но, вспоминает Петерсон, Фёдорову не удалось переубедить этого чистого и самоотверженного юношу, и объясняет он это тем, что порвать упрочившиеся к этому времени связи и отношения в кружке было чрезвычайно трудно, почти невозможно. 
      Во всяком случае, Николай Фёдорович вступает в сношения уже не с одним из ишутинцев, и, когда после покушения 4 апреля 1866 года (первого выстрела в царя, прозвучавшего в России) был арестован 28 апреля Петерсон, как бывший активный член кружка, вскоре задержали и Фёдорова, как близкого знакомого Петерсона. Но уже через три недели Николай Фёдорович был отпущен на свободу за отсутствием вины, а Петерсон был осуждён на 8 месяцев Петропавловской крепости. Освобождён он был 2 декабря 1866 года, на месяц раньше, по случаю бракосочетания наследника престола. И уже Страстную неделю и Пасху 1867 года он провёл у Николая Фёдоровича на его новом месте жительства и работы – в Боровске Калужской губернии, где последний находился с конца ноября 1866 года. Тут же, в конце апреля 1867 года, и Фёдоров подал прошение об увольнении из Боровского уездного училища «по расстроенному здоровью» и двинулся вслед за учеником в Москву, проделав весь путь пешком, причём «не пропускал ни одного ручейка и речушки, чтобы не искупаться в них, а купаться он так любил до конца жизни», - отмечает Петерсон в своих воспоминаниях. Открывался главный период жизни и деятельности Фёдорова – московский». Так заканчивается Первая глава книги Семёновой о Фёдорове.
     В Главе II «БИБЛИОТЕКАРЬ», в начале её первой части, «ЧЕРТКОВСКАЯ БИБЛИОТЕКА» Светлана Семёнова рассказывает о дальнейшем общении Фёдорова и Петерсона:
     «В Москве поначалу учитель и ученик поселились вместе. Но на двоих у них – всего один частный урок, его хватает на скудный обед, приходилось и голодать, - отмечает Николай Павлович в своих неизданных воспоминаниях… Наконец, в конце лета 1867 года Петерсон получает место помощника библиотекаря в только что открывшейся Чертковской библиотеке. Для него наступает относительно стабильная полоса службы и регулярного заработка. Он женится, и его пути с Николаем Фёдоровичем как будто расходятся. Можно предположить, что Николай Павлович был увлечён новой для него семейной жизнью, а Фёдоров мог расценить уход ученика в наезженную колею как некое предательство. Сам Петерсон не скрывает, что в это время он целиком погрузился в материальные заботы (в июле 1868 года у него родился сын), и Николая Фёдоровича он «мало видел», не знал «как он жил и чем занимался», почти два года. Из служебного аттестата Фёдорова, хранящегося в Ленинской библиотеке, мы, однако, узнаём, что ещё один учебный год он вновь работает учителем истории и географии, на этот раз в Подольском уездном училище (числится на этой службе с 11 июля 1867 по 23 апреля 1868 года. Мотивировка традиционного весеннего ухода обычна для Фёдорова: «по болезни»). Таким образом, выпадает из поля зрения не два, а только один год жизни Николая Фёдоровича – с весны 1868-го. Уже в мае 1869 года Петерсон отправляется в Спасск Тамбовской губернии, где он получил должность секретаря съезда мировых судей, передаёт Фёдорову свои частные уроки у детей Михайловского… и место в библиотеке.
О работе Фёдорова в Подольском уездном училище известно мало, а ведь именно в Подольске, втором после Богородска городе в Московской губернии, закончилась преподавательская, учительская служба Фёдорова. В Центральной библиотеке Подольска мне ответили, что здание уездного училища в Подольске, где преподавал Фёдоров, было деревянным, его давно уже нет. В то же время мне сказали, что могут прислать мне на электронную почту статью местного краеведа о Фёдорове. Статью я получил и привожу цитаты из неё.
      Статья краеведа, доктора исторических наук, Дмитрия Дмитриевича Панкова «Московский Сократ» помещена в его подольском сборнике, изданном в 2011 году, «Люди своего времени» на страницах 170 – 174. Начало статьи:
     «В июле 1867 года ярким событием в Подольском уездном училище стало начало педагогической деятельности Николая Фёдоровича Фёдорова, учителя истории и географии. Педагог-новатор, религиозный мыслитель, философ, один из основоположников российского космизма, он сразу обратил на себя внимание не только культурой общения с юными подольчанами, но и умением излагать сложные вопросы просто и ясно».
     В статье Панкова «Московский Сократ», к сожалению, очень мало рассказывается о работе Фёдорова в Подольском уездном училище. Привожу цитаты из статьи, связанные с Подольском. Из страницы 173 сборника:
     «Человек, связавший в 1867 году свою жизнь с образованием Подольска, с полным правом считается предтечей и пророком ноосферного мировоззрения, основы которого мы увидим в трудах В.И. Вернадского и П. Тейяра де Шардена. Не будем отрицать, что в словах Константина Эдуардовича Циолковского есть идея Фёдорова: «Земля – колыбель человечества, но не вечно же жить в колыбели».
    - Не только не вечно, - говорил Николай Фёдорович – человечеству нарисован путь к освоению всего космического пространства, в котором человек играет важную роль носителя Разума. «Философию общего дела» читал Сергей Павлович Королёв. Интерес к идеям Николая Фёдоровича Фёдорова не угасает и поныне. В конце 1980-х годов в Москве было создано Общество его имени. В музее-читальне имени Н.Ф. Фёдорова действует постоянный семинар, на котором высказанные проблемы учёного обсуждают физики и биологи, философы и литературоведы, политики и бизнесмены. Далее - окончание статьи на странице 174:
      «В городе Боровске, где в 60-х годах XIX века вели преподавательскую деятельность Н.Ф. Фёдоров и К.Э. Циолковский, проходят Фёдоровские чтения, а в 2003 году проведён Международный Конгресс в Белграде – «Космизм и русская литература».
     23 октября 2009 года в Боровске состоялось открытие первого в России памятника Фёдорову. В его основу лёг рисунок Леонида Пастернака. Инициатором акции стал Международный благотворительный фонд «Диалог культур – единый мир». При участии фонда на берегах реки Протвы создан культурно-образовательный центр «Этномир».
     Давно нет в Подольске деревянного здания уездного училища, но сохранились ломкие страницы журнала учителей 1867 – 1868 годов с оценками учащихся. И никто не знал тогда из детей купцов и мещан, что их учитель истории и географии станет учёным и мыслителем мирового значения».
     Возвращаюсь к книге о Фёдорове, написанной Светланой Семёновой. У него закончился пятнадцатилетний период преподавания истории и географии в уездных училищах.   Начался новый этап в жизни философа и мыслителя Николая Фёдоровича Фёдорова: работа в библиотеках. После ухода Петерсона из Чертковской библиотеки в мае 1869 года Фёдоров занял его место помощника библиотекаря. Из книги Семёновой:
    «Несколько слов об этом единственном в своём роде книгохранилище. Оно носило имя его собирателя Александра Дмитриевича Черткова (1789 – 1858), бывшего в течение многих лет председателем Общества истории и древностей российских при Московском университете и губернским предводителем дворянства Москвы. Отыскивать и приобретать книги и рукописи он начал после войны 1812 года. (Тогда же на подъёме национального культурного самосознания разворачивается подобная деятельность канцлера Румянцева, графа Ф. Л. Толстого и М. Н. Погодина, других известных собирателей библиотек в России). Единая задача одушевляла неутомимую страсть Черткова: создать библиотеку, посвящённую специально истории и культуре России и славянства, «собрать всё, что кода-либо и на каком бы то ни было языке писано о России», как писал сам коллекционер».
     Черткову удалось собрать не только большое количество таких книг в одной библиотеке России, но составить на них каталог в двух больших томах. Семёнова продолжает:
    «Замечательный собиратель и учёный мечтал сделать своё собрание доступным для всех.
     Это пожелание исполнил уже после смерти Александра Дмитриевича единственный его сын Григорий Александрович Чертков (1832 – 1900). Четыре года продолжалось строительство специальной пристройки для библиотеки… Постройка была закончена в 1862 году, и в марте следующего года первый библиотекарь чертковки Пётр Иванович Бартенев (1829 – 1912) начал размещение книг по типу Британского музея…
     В первые годы своего существования Чертковская библиотека была единственной в Москве, открытой для всех желающих… К тому времени, когда Николай Фёдорович стал в ней одним из помощников библиотекаря, она была отрыта для бесплатного чтения уже ежедневно, с 10 до 15 часов, кроме летних месяцев, воскресных и праздничных дней…
     В феврале 1864 года Л. Н. Толстой, работая над «Войной и миром», естественно, обратился за помощью в уникальную «всеобщую библиотеку России», где и состоялась его первая встреча с Петром Бартеневым. Располагая редчайшими книгами и рукописями, свободно в них ориентируясь, библиотекарь Чертковки стал главным консультантом писателя в работе над историческими главами эпопеи, их единственным и пристрастным редактором. Именно Петру Ивановичу через три года после знакомства его знаменитый подопечный рекомендует в помощники бывшего учителя яснополянских школ Петерсона, определив его в письме как «прекрасного, честнейшего, искреннейшего человека и очень неглупого». (Надо полагать, что Николай Павлович, оказавшись в тяжёлом положении, обратился за помощью к своему влиятельному знакомому). Это ходатайство решило выбор Бартенева. Таким образом, у истоков судьбоносного изменения жизненной канвы Фёдорова стоял, нимало о том не подозревая, сам Лев Толстой.
     И уж, конечно, не пустая случайность ещё одна встреча, происшедшая в стенах Чертковской библиотеки: Фёдорова с юным Костей Циолковским…
    В год своей смерти в 1935 году, Константин Эдуардович пишет автобиографию «Черты из моей жизни». Среди немногих знаменательных её событий и лиц Циолковский вспоминает давнюю встречу «на заре туманной юности». Правда, хоть и было тогда Константину всего 16 лет, эта юность не была в его самоощущении туманной; он уже знал, чего он хочет: знаний и знаний для осуществления переполнявшей его жажды изобретать приспособления и машины, расширяющие мощь человека, его власть над материей и пространством…он регулярно является весь 1873 год и начало 1874-го года в единственную тогда общедоступную московскую библиотеку – Чертковскую… В воспоминаниях Константина Эдуардовича есть такая деталь: «Когда усталые и бесприютные люди засыпали в библиотеке, то он (Фёдоров. С. С.) не обращал на это никакого внимания. Другой библиотекарь сейчас же сурово будил». Впечатление от Николая Фёдоровича оказалось совершенно особенным: «Кстати, в Чертковской библиотеке я заметил одного служащего с необыкновенно добрым лицом. Никогда потом я не встречал ничего подобного. Видно, правда, что лицо есть зеркало души… Он же давал мне запрещённые книги. Потом оказалось, что это известный аскет Фёдоров – друг Толстого и изумительный философ и скромник. Он раздавал всё своё крохотное жалованье беднякам. Теперь я вижу, что он и меня хотел сделать своим пенсионером, но это ему не удалось, я чересчур дичился». Светлана Семёнова продолжает:
   «Странный молодой человек должен был сразу же привлечь к себе Николая Фёдоровича. Чувствовалось в нём нечто родственное, внутренняя одержимость, своя «идея», неотмирность, но ещё юношески диковатая и неуклюжая. И. может быть, особенно дорогим показалось сосредоточенное усилие преодолеть физический ущерб (глухота), несмотря на превзойти все обычные и сверхобычные уровни. Ведь именно Фёдоров выдвигал достоинство созданного, обретённого, трудового в отличие от природного, данного, дарового. Одна закономерность и в индивидуальных примерах, и в судьбе человека вообще: только несовершенство его природы, физическая незащищённость, уязвимость, «недостаток» являются мощным побуждением действию, изобретению, творчеству.
    Костя на деле осуществлял тот тип образования, который Николаю Фёдоровичу казался предпочтительнее университетского: не пассивное потребление знаний – записывание лекций, пережёвывание готового, - а труд самостоятельного исследования. Библиотека в мечте Фёдорова представала храмом и мастерской такого активного самообразования. И здесь особенно важны руководители учащегося по книжным, рукописным, музейным фондам, ориентирующие в выборе круга чтения, в его изучении и осмыслении. Для юного автодидакта Фёдоров оказался идеальным вожатаем этого рода. Они шли тут навстречу друг другу… Недаром, рассказывая о годах учения своему биографу К. Алтайскому, Циолковский утверждал: «Фёдорова я считаю человеком необыкновенным, а встречу с ним – счастьем», он «заменил университетских профессоров, с которыми я не общался…».
     Пять лет Николай Фёдорович проработал под прямым руководством Петра Бартенева. Колоссальные архивные и исторические познания, своего рода гигантская «воскресительная» страсть этого человека выплеснулись в тысячи впервые обнародованных им на страницах «Русского архива» дневников, записок, мемуаров, материалов по русской истории, за которыми вставали живые лица и отношения умерших из жизни людей и эпох. Эти поразительные качества сочетались с умением идеально организовать книжные фонды, всю библиотечную работу. В Чертковке Николай Фёдорович и прошёл прекрасную чисто профессиональную школу, и впитал огромный объём знаний, систематизированных, организованных вокруг единого, святого для него предмета – отечества. Без этой школы, возможно, не мог бы в полной мере состояться тот «необыкновенный библиотекарь» Румянцевского музея, о котором рассказывали чудеса».
    Далее в книге Светлана Семёнова рассказывает о работе Фёдорова в Румянцевском музее:
    «Чертковская библиотека просуществовала десять лет – в 1874 году её книги перекочевали в Московский публичный и Румянцевский музей (ныне Библиотека имени Ленина). Уже с 27 ноября 1874 года Николай Фёдорович определён в ней на скромную должность дежурного чиновника при читальном зале. Почти четверть века суждено ему отныне быть связанным с этим местом».
     Библиотека имени Ленина сменила название с 22 января 1992 года: с тех пор она называется Российская государственная библиотека. Светлана Семёнова продолжает:
     «Надо сказать, что, распрощавшись с Чертковкой, Николай Фёдорович вначале хотел поселиться в Керенске. Сюда он уже четыре года ездил в каждый свой летний отпуск к Петерсону, который, прослужив очень недолго в Спасске, перебрался в Керенск на должность секретаря съезда мировых судей и секретаря воинского присутствия. Здесь предстоит ему пробыть 21 год, и всё это время Фёдоров регулярно будет наезжать к своему ученику, здесь же начнётся и будет осуществлено первое последовательное письменное изложение идей «общего дела».
     Во время работы в Чертковке, Николай Фёдорович, находясь в постоянной письменной связи с Петерсоном, проводя с ним каждый год более двух месяцев, вдохновляет его на изучение керенского края, поиски краеведческих и исторических материалов, всякого рода сказаний, фольклорных источников и сам увлечённо этим занимается. Уже после смерти Фёдорова «Русский архив» (1915, №11 – 12) публикует два найденных и записанных им документа: историческую грамоту XIV века и народную легенду «Бытие крестного сына». Из приложенного к публикации письма Петерсона к историку и литератору Н. А. Чаеву от 16 августа 1874 года мы узнаём важные детали жизни Николая Фёдоровича этого времени: оказывается, он организовал в Керенске хранилище исторических документов, относящихся к этому краю, сам им заведовал, к тому же работал в архиве суда, очевидно, как раз в промежуток времени между службами в Чертковской и Румянцевской библиотеках, и в Москву отправился летом 1874 года исследовать архивы в поисках материалов о Керенском уезде. Минимум на пропитание собирался он обеспечить себе, как пишет Чаеву Петерсон, «корректурой, перепиской или чем-либо в этом роде». «Мы надеемся, - заключает Николай Павлович, - что он возвратится к нам и будет продолжать свою полезную деятельность, поможет и нам следовать за ним». Но, очевидно, на пути намерений Николая Фёдоровича встретились немалые трудности (не случайно Петерсон так настойчиво просит Чаева помочь своему другу и учителю «проникнуть в московские архивы»), и он предпочёл, когда представилась такая возможность, пойти непосредственно работать в центральное хранилище книг, рукописей и документов всей России, каким стал Румянцевский музей.
    Период службы в Румянцевском музее был самой значительной порой в жизни Николая Фёдоровича, когда его духовный и нравственный облик отлился окончательно и достигло полной ясности и зрелости его учение. Это время наиболее освещено в воспоминаниях современников, громко и мало известных, писателей и учёных, коллег и читателей».
    Фёдоров рассматривал свою работу в музее «как священное дело». По воспоминаниям одного из   современников Фёдорова «не в церквах, а на улицах пел он свой пасхальный канон трудового воскрешения». Его современники вспоминают, что Николай Фёдорович приходил на работу всегда раньше её открытия и уходил последним, работал по воскресеньям, считал их днями труда, а не покоя, показывал пример добровольного сверхурочного труда, из своих скудных средств, небольшого заработка он помогал служителям библиотеки, каким-то бедным людям.
    В своих воспоминаниях П. Я. Покровский (Георгиевский) пишет: «Удивительны и совсем редки библиоманы, знающие по корешкам все книги обширных библиотек. Но едва ли какая-нибудь библиотека, кроме Румянцевского музея, могла похвастаться исключительной честью иметь библиотекарем человека, знающего содержание всех своих книг. А Николай Фёдорович знал содержание книг Румянцевского музея, и это было прямо невероятным явлением».
     Работая в Румянцевском музее, Фёдоров постоянно переписывался со своим другом Петерсоном. В начале 1890-х годов Петерсон перебрался в Воронеж и Фёдоров бывал подолгу у него в этом городе. Николай Фёдорович стал инициатором организации ежегодных тематических выставок, посвящённым особо важным событиям года, это вошло в традиции воронежского музея. Из Воронежа Петерсон уезжает в Асхабад и Фёдоров более чем на полгода приезжает к нему, изучает Туркестанскую область, совершает путешествие на Памир.
     В 1999 году, когда в России отмечали 200-летие со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина, в Черноголовке, в издательстве «Богородский печатник», вышла книга известного ногинского краеведа Евгения Николаевича Маслова «Пушкин – наше всё» (богородский край в судьбе поэта). Рассказывая о взаимоотношениях Пушкина и Московского митрополита Филарета, Маслов [C. 63] пишет:
      «В 1830 году в «Северной пчеле» появилось стихотворение Пушкина «26 мая 1828г» (день рождения), которое начиналось словами:
                Дар напрасный, дар случайный,
                Жизнь, зачем ты мне дана?
                Иль зачем судьбою тайной
                Ты на казнь осуждена?..
   Митрополиту Филарету стихотворение стало известно, видимо, ещё до появления в печати. Его привезла митрополиту Елизавета Хитрово, очень близкий к поэту человек. Филарет, зорко следивший за русскою литературой, решил не оставлять этого стихотворения без ответа и противопоставить «языческой» вере в силу слепого рока «разумную и благую волю Творца и Промыслителя мира». Сохраняя пушкинский стихотворный размер, почти те же слова и выражения, Филарет создаёт как бы параллельное стихотворение, но с противоположным смыслом:
                Не напрасно, не случайно
                Жизнь от Бога мне дана,
                Не без воли Бога тайной
                И на казнь осуждена…
    Ответ владыки Филарета не был опубликован при жизни поэта и был известен только по спискам, а самому поэту текст передала та же Хитрово. Все сношения «позднего» Пушкина со святителем Филаретом происходили только через неё.
    Пушкин отвечает на стихотворение митрополита замечательными «Стансами» (1830 г.) – «В часы забав иль праздной скуки», где говорит о своём отношении к наставлениям пастыря Церкви:
                И ныне с высоты духовной
                Мне руку простираешь ты
                И силой кроткой и любовной
                Смиряешь буйные мечты…
      На стихотворение «Дар напрасный, дар случайный» были и другие стихотворные отклики: стихотворение И. П. Клюшникова, поэта «мало писавшего, но много думавшего» (отзыв Н. Ф. Фёдорова) – «Жизнь» (1840 г.), с первыми строками:
                Дар мгновенный, дар прекрасный
                Жизнь, зачем ты мне дана?..
а также В. А. Кожевникова – «Цель жизни» (1898 г.):
                Жизнь дана нам не напрасно
                Не случайный дар она!..
      А вот мнение о стихотворении Пушкина оригинального русского мыслителя, автора «Философии общего дела», Н. Ф. Фёдорова, преподававшего географию и историю в богородском училище в 1858 – 1866 г. г.: «Если на одну чашу весов положить это изумительное по глубине, широте и высоте стихотворение, а на другую чашку весов все прочие его творения, то перевесит оно, это стихотворение». Фёдоров особенно подчёркивал, что «только такой поэт, после уж того, как он написал «Евгения Онегина», «Бориса Годунова», мог задать вопрос: «Жизнь, зачем ты мне дана?» - задать этот вопрос для того, чтобы призвать всех к решению вопроса: зачем нам всем она дана? Чем наполнить сердце? Какое дело дать праздному уму? Очевидно, поэзия не скрывала от него жизненного горя или зла»…
      Эти рассуждения Фёдорова были вызваны, в частности, предстоящими юбилейными торжествами 1899 года и он говорил в те дни, что не «литавры и фанфары нужны», что нельзя ограничиваться «обожанием» Пушкина, надо быть «продолжателями Пушкина»: «Нынешнее увлечение Пушкиным надо употребить на раскрытие цели жизни… надо бы подумать и о временах грядущих…» [С. 66].
     В начале 1900 года Николай Фёдорович Фёдоров уезжает из Асхабада.
    Далее в заключительной части главы «Конец пути» Светлана Семёнова пишет:
    «Последние годы жизни Фёдорова были и необычайно плодотворны (почти все работы, входящие в 3-ий том его сочинений, написаны тогда), и особенно трудны. Хотя Фёдоров сохраняет большую умственную энергию, физическое его здоровье ухудшается. Но главное – он чувствует почти полное духовное одиночество. Самым значительным его последователем, кроме Петерсона, был Владимир Александрович Кожевников (1852 – 1917), учёный, философ и поэт, человек обширнейших и разносторонних знаний, в совершенстве владевший восемью языками. В нём, по словам современников «жила целая академия наук и искусств». Ещё со времени учёбы в Московском университете он знакомится, как и многие тогда, через библиотеку Румянцевского музея сначала с самим Фёдоровым, а затем и с его идеями. Будучи автором многочисленных статей и книг, в том числе двухтомного исследования по буддизму, Кожевников вдохновлялся в своём анализе и оценках общественных и культурных явлений проникновенно усвоенными им фёдоровскими взглядами. Поддерживая до самой смерти Фёдорова близкие с ним отношения, он заботился о всех его делах, постоянно стремился обнародовать его идеи. Кожевников написал несколько стихотворений, прямо вдохновлённых этими идеями, и их высоко ценил сам Фёдоров. Между учителем и учеником шла самая интенсивная переписка, и все свои письма к другим лицам Фёдоров непременно пересылал через Кожевникова».
     В последний год жизни Фёдоров пишет статьи на лживые работы клеветников, извращающих его учение. Семёнова далее пишет:
    «В такой тяжёлой душевной ситуации Фёдоров даёт согласие на издание своих трудов в издательстве «Скорпион» и начинает в последний год напряжённо работать над приведением своих рукописей в порядок. И только на смертном одре, за несколько часов до кончины, передаёт свои бумаги в наследство Кожевникову.
      Николай Фёдорович скончался 15 декабря (по старому стилю) 1903 года в Мариинской больнице для бедных, в той самой, где в одном из флигелей в семье штаб-лекаря 82 года назад родился Достоевский…
    Похоронили Николая Фёдоровича на кладбище московского Скорбященского монастыря (на нынешней Новослободской улице). Могила философа памяти, призывавшего живых обратиться сердцем и умом к кладбищам, была снесена в 1929 году, место последнего упокоения утрамбовано под игровую площадку. Осуществилось зловещее пророчество Фёдорова о нравственном одичании, одним из си симптомов которого станет «превращение кладбищ в гульбища», а «сынов человеческих» - в «блудных сынов, пирующих на могилах отцов».
     Сразу после смерти Фёдорова Петерсон и Кожевников непосредственно приступили к подготовке издания всего написанного их учителем. Разобрать рукописи Фёдорова оказалось делом сложным и кропотливым. Писал он почерком мелким, неясным, часто карандашом, обычно ночью при тусклом свете коптилки, на отдельных листах или обрывках бумаги. Издателям пришлось проделать колоссальную работу по разборке и систематизации философского наследия учителя.
      Наконец в 1906 году на далёкой окраине царской России, в городе Верном (ныне Алма-Ата), вышел первый том «Философии общего дела» всего в количестве 480 экземпляров. Следуя заветам покойного, ученики выпустили книгу «не для продажи». Часть тиража была разослана по библиотекам, из другой части любой желающий мог себе бесплатно заказать экземпляр у издателей. Второй том был издан через семь лет, в 1913 году, в Москве. Был подготовлен к печати и третий том, содержавший ряд статей Фёдорова и прежде всего его переписку, но наступившие бурные события первой мировой войны и революции помешали его выходу в свет. В наше время, в 2023 году, работа над наследием Фёдорова не прекращается. Издан уже пятый том учения великого мыслителя прошлого, настоящего и будущего.
    Сразу после кончины Николая Фёдоровича Фёдорова в российской печати публиковались воспоминания писателей, его учеников, сотрудников об этом удивительном человеке. С тех пор идеи Фёдорова распространялись по России, потом о них узнали в Европе и на других континентах Земли. В 2004 году, к 175-летию со дня рождения и 100-летию со дня смерти Н. Ф. Фёдорова издательство Русского Христианского гуманитарного института в Санкт-Петербурге выпустило две обширные книги серии «Русский путь» - Н. Ф. Фёдоров: PRO ET CONTRA  ФИЛСОФ БУДУЩЕГО ВЕКА (личность, учение, судьба идей). Авторы Светлана Григорьевна Семёнова и Анастасия Георгиевна Гачева – учёные Института мировой литературы имени Горького РАН. В первой книге 1100 страниц. Книга начинается так:
     «Век XIX – эпоха Оптимизма, век XX – эпоха Разочарования: начала и ростки Большого Фиаско городской, юридико-экономической, секуляризованной цивилизации на избранных ею путях. О Фёдорове говорилось, что самим его рождением и жизнью «оправдано тысячелетнее существование России».
                ЖИЗНЬ ИЛИ ЖИТИЕ?
      О Фёдорове говорили, что он единственный философ Нового времени не с жизнью, а с житием…»
      Страницы 5 и 6 книги:
      «…Идёт эра глобальных кризисов – экологического, экономического, национального и нового, похоже, главного, развергшегося внутри самого человека, антропологического».
      Далее в книге помещено много интересного об этом необычном человеке. На странице 25 рассказано:
     «Статья Булгакова «Загадочный мыслитель» (1908) стала по существу первой реакцией религиозно-философских обществ на публикации I тома «Философии общего дела». Философ Сергей Николаевич Булгаков (1871 – 1944). 
     На странице 60 первой книги начало рассказа под заглавием:
     «Философия общего дела» Фёдорова в духовных исканиях русского зарубежья»:
      «Воздействие «Философии общего дела» на русское зарубежье было не менее многогранным и разнонаправленным, чем на литературу и культуру метрополии. Со второй половины 1920-х г. г. и до самой войны о Фёдорове писали и говорили философы и богословы, писатели и публицисты, деятели общественных и политических течений…
       Толчок к пробуждению в зарубежной России интереса к учению всеобщего дела во многом был дан Н. А. Сетницким. Переехав в 1925г. в Харбин, он сумел выпустить целую малую библиотечку фёдоровской литературы: работы А. К. Горского «Николай Фёдорович Фёдоров и современность» (Вып. 1 – 4. Харбин, 1933). «Перед лицом смерти. Лев Толстой и Н. Ф. Фёдоров» (Харбин, 1928). «Рай на земле. К идеологии творчества Достоевского. Ф. М. Достоевский и Н. Ф. Фёдоров (Харбин, 1929), Собственные брошюры: «Капиталистический строй в изображении Н. Ф. Фёдорова» (Харбин, 1926). «Русские мыслители о Китае (В. С. Соловьёв и Н.Ф. Фёдоров)». (Харбин, 1926). Кроме того, мыслитель издал богословский текст «Смертобожничество» (Харбин, 1926), написанный им совместно с Горским и рассматривающий историю христианства под углом вызревания в нём идеи человеческой активности в деле спасения, под углом борьбы воскресительной, преображающей веры Христовой со всеми формами обожествления смерти. Выпустил в свет он и свою главную книгу «О конечном идеале» (Харбин, 1932), опыт активно- христианской историософии.
     В 1928 г. начал переиздание «Философии общего дела», издав три выпуска, включивших в себя 1, 2 и 3 части главного сочинения Фёдорова «Вопрос о братстве или родстве»: Перечисленные издания рассылались им и по библиотекам Европы, и целому ряду философов и писателей русской эмиграции: Н. А. Булгакову, Н. О. Лосскому, В. Л. Ильину, Вяч. Иванову, М. Цветаевой и др.
      После поездки Сетницкого в Западную Европу харбинские книги и брошюры появляются на складе евразийского книгоиздательства и анонсировались в газете «Евразия» и альманахе «Вёрсты»: в 1930-е г. г. их можно было выписывать через редакции некоторых пореволюционных журналов сборников: «Утверждений», «Завтра» и др.».
     В книге 1 на странице 95 – начало публикации переписки Фёдора Михайловича Достоевского с Николаем Павловичем Петерсоном. Отрывок письма Достоевского из Петербурга 24 марта 1878 года: «Первым делом вопрос: кто этот мыслитель, мысли которого Вы передали. Если можете, то сообщите его настоящее имя. Он слишком заинтересовал меня. По крайней мере, сообщите хоть что-нибудь о нём подробнее как о лице; всё это – если можно».
    Это письмо написано в последние годы жизни Достоевского, когда он болел, но продолжал творческую деятельность. Переписка с Петерсоном у него началась ещё до этого письма. Петерсон в письмах рассказывал об идеях Фёдорова, «воскрешении отцов», об «общем деле» для всего человечества. Учение Фёдорова, его философские идеи использовал Достоевский в романе «Братья Карамазовы», над которым он работал в эти годы. Фёдоров не разрешал никому сообщать о себе под его именем публично, считал свои идеи ещё не полностью им разработанными и сформулированными. В 1890-х годах, когда Фёдоров завершил свою службу в Румянцевском музее, он уже отрыто выступает в печати под своим именем.
    Возвращаюсь к книге1. В ней опубликованы воспоминания знакомых Фёдорова вскоре после его смерти. Среди них и воспоминание Юрия Петровича Бартенева – сына Петра Ивановича Бартенева, помощником Петра Ивановича был Фёдоров в Чертковской библиотеке. На странице 131 книги под заглавием «Бартенев о Фёдорове после его смерти: памяти Федорова написано:
    «… Вернувшись в свою каморку (поздно вечером после сверхурочной работы в Румянцевском музее. В. И.) Николай Фёдорович обедал чем попало, по большей части только пил чай с хлебом, ложился спать на голом сундуке часа на (полтора, В. И.) затем читал и писал до 3 – 4 ч. ночи, опять засыпал часа на два, и, напившись чаю, часов в 7 – 8 шёл в Музей. И такую жизнь вёл он десятки лет. Замечательно, что он не только не считал себя аскетом, но и даже сердился, когда ему об этом говорили. Но откуда же брал силы великий подвижник? Мать, у которой опасно болен ребёнок, забывает о еде, о всём, что не касается любимого существа, и проявляет непостижимую силу: в таком состоянии прожил и Николай Фёдорович всю свою жизнь. Для своего дела он забывал всё, что привлекает нас… Юрий Бартенев. 17 дек. 1903г».
    В книге 1, начиная со страницы 6 помещён, на мой взгляд, очень важный, интересный диалог между Николаем Фёдоровичем Фёдоровым и Петром Ивановичем Бартеневым, который Бартенев подробно записал и сохранил. Фрагмент из этого диалога:                «10 сентября 1895 г. был у Н. Ф. в Музее
Я: Невозможность представить воскресение всех умерших заключается для меня в том: если воскрешать всех, то где же предел?  А мертворожденные, а выкидыши? Мы наконец дойдем до тех, которые не существовали, но могли бы существовать; всякое семя уже есть существо в возможности. Это такое количество, что места не может хватить.
Ник. Фед.: Вот вы смущаетесь бесчисленностью. Вспомните о тех звездах, которые образуют туманные пятна, о тех, которые еще не образовались, но образуются. Можно ли их сосчитать? Вы согласны, что человек овладеет землею так, что будет ею управлять. Когда это будет, будет в мире первая звезда, управляемая разумом. Я: Разум человеческий относителен.
Ник. Фед.: Ну, хоть сознанием. Итак, будет планета, управляемая разумом. Населите все миры, чтоб вселенная была управляема разумом. Что же вы беспокоитесь о том, что много людей. Можно думать, что немного миров, населенных разумными существами. Если верить в творение мира по Библии, это так. Это так, если думаете, что слепая сила сотворила мир. Трудно, чтоб сочетались много раз те условия, которые создали человека».
    В начале 1920-х годов в молодой стране Советов активно развивалось краеведение, интерес к родному краю значительно возрос и в Подмосковье, в том числе и на Богородской земле. Здесь был создан Институт краеведения, где работали более четырёхсот сотрудников. Одним из организаторов Института был Иван Иванович Алексеев.
   На сайте «Богородское краеведение» 14 октября 2015 года опубликована статья М. С. Дроздова и Е. Н. Маслова «Богородский краевед Иван Алексеев». В ней рассказывается о жизни и творчестве замечательного человека, нашего земляка. Краткое содержание статьи:
    «Он по профессии инженер, по призванию – краевед-исследователь. Родился 13 апреля 1885 г. в г. Богородске в семье фельдшера земской больницы Ивана Алексеевича Алексеева. <Ничего им неизвестно про мать краеведа>. В начале XX века его отец на Средней улице (ныне Рогожской) имел свой дом. Служил в земской больнице с 27 июня 1872 г.
     Юный Алексеев учился в Богородском городском училище. Пильняк и Перегудов младше его на 9 лет и учились в реальном училище, образованном в Богородске в 1907 г.
     Сын И. И. Алексеева писал, что «в 1900 г., отец поступил учиться в Московское Комиссаровское училище, т. е. когда ему было 15 лет. В 1900 г. констатируется, что сын Иван переведён без экзаменов с IV курса на V. Потом была учёба на механическом отделении славного Императорского Московского технического училища (в советское время МВТУ им. Баумана)., которое, по словам сына – А. И. Алексеева Иван Алексеев окончил в 1910 г…
     Он с детства любил русскую литературу, историю и географию. Волновали его и общие вопросы философии жизни. Проявлял интерес во время учёбы к творчеству Л. Н. Толстого. Он послал Толстому две маленькие книжечки. Толстой в апреле 1909 г. писал Алексееву из Ясной Поляны «… Я ничего не знал о существовании христианского студенческого союза… Нет, «Христианский студенческий союз интересует меня только с той точки зрения, что ещё более утверждает меня в мысли о том, как необходимо в нашем обществе ясное понимание, основанное не на доверии, а на полном соответствии требованиям духовной природы человека»…
     «Алексеев был знаком и состоял в переписке с Д. П. Конисси (1862 – 1940), японским толстовцем, человеком очень интересной судьбы.
     Огромной заслугой Ивана Ивановича было участие в основании Богородского института краеведения. В конце сентября 1927 г. он от имени Института посылает в Сорренто А. М. Горькому письмо о делах краеведов в Богородске. Отсылает Горькому труды Института краеведения. 12 июля 1928 г. Горькому вручили при встрече с Алексеевым удостоверение «Почётного члена Института краеведения». Хорошо был знаком Иван Иванович и с советскими писателями Б. А. Пильняком (Вогау) и А. В. Перегудовым. Они дружили, о чём свидетельствуют и групповые фотографии, где запечатлены Пильняк, Перегудов и Алексеев с своим ещё  маленьким сыном.
    Иван Иванович работал на заводе «Электросталь» в Бюро по связи с потребителями. Отзвуки увлечения ещё фёдоровскими идеями, наверное, можно найти в дружбе его с Циолковским.
    Сын вспоминал: «С Константином Эдуардовичем Циолковским мой отец познакомился в мае 1925 г. в Московском политехническом музее, когда там проходил диспут об его цельнометаллическом дирижабле». Решался вопрос о применении новых марок сталей для создания дирижабля. Тогда отечественная металлургия, в том числе завод «Электросталь, приступали к созданию качественных сталей. Через два месяца после диспута Иван Иванович написал К. Э. Циолковскому письмо, в котором сообщил, какие, по его мнению, могли бы быть применены при постройке цельнометаллического дирижабля. Циолковский ответил. Завязалась переписка»…
     В 1935г. он пригласил посетить завод знаменитого французского писателя Ромена Роллана, и хотя тот приехать не смог, прислал потом книгу «Кола Брюньон» с автографом… Переписывался с Толстым, Петерсоном, А. Луначарским, М. Горьким, А. Перегудовым, М. Пришвиным…, В. А. Кожевниковым, Н. А. Сетницким, ему писал в Харбин.
    По старой дружбе переписывался с Конисси после отъезда его в Японию. Писать за границу официально не запрещалось, но и не приветствовалось. Тем более, если пишешь в «милитаристскую Японию», а он, похоже, переписывался или пытался переписываться. Закончилось это трагически. Его обвинили в шпионаже в пользу Японии.
    Его арестовали 20 февраля 1938 г. Приговорили к высшей мере «за систематическую шпионскую деятельность в пользу японской разведки». 20 августа 1938 г. он был расстрелян в Бутово. Реабилитирован в 1958 г. Александр Иванович скончался в начале 2000-х годов в Доме престарелых.
       В музее Электростали хранятся его письма, в том числе переписка с Пришвиным».
       В книге 2, выпущенной в 2004 году, её создатели поместили переписку между людьми, увлекающимися учением Фёдорова.
       Там размещены и письма Ивана Ивановича Алексеева. Он, получив высокое техническое образование в Москве, возвращается в родной Богородск. Здесь он снова глубоко погружается в идеи Толстого уже после смерти писателя. В одном из публичных изданий Алексеев обнаружил воспоминание Петерсона о Николае Фёдоровиче Фёдорове. Личность этого необычного человека привлекала внимание Ивана Ивановича и он написал Петерсону письмо. Полный текст этого письма, начало, стр. 173: 
       «И. И. Алексеев – Н. П. Петерсон, 3 мая 1911. Богородск.
                Богородск Московской губ.
                Земская больница.
                Многоуважаемый Николай Павлович!
        Простите, что пишу Вам, не будучи лично знаком, но к этому меня побуждает одна хорошая мысль, которая, мне кажется, Вам будет приятна. Я пишу к Вам как к человеку, близко знавшему Николая Фёдоровича Фёдорова, о котором Вы вскользь упоминаете в своих воспоминаниях «бывшего учителя», помещённых в «Толстовском Альманахе», изданным Сергеенко.
     Я давно уже слышал о замечательной личности, какую из себя представлял Николай Фёдорович, но эти сведения больше были отрывистого характера. Ваши воспоминания дали кое-что, но всё же так мало, что хотелось бы больше и подробнее знать о нём. Я обращался к некоторым письменно, но никто не мог мне сообщить о нём ничего определённого. В «Энциклопедическом Словаре» о нём ни слова, тогда я обратился к Петру Алексеевичу Сергеенко с просьбой поделиться со мною сведениями о Фёдорове, но он мне пишет, что сам ничего не может сообщить, но просит написать Вам, замечая, что Вы с удовольствием дадите мне сведения о Николае Фёдоровиче и поделитесь своими воспоминаниями о нём. Вот почему я пишу Вам как другу замечательного человека, которого так мало, к сожалению, у нас знают, но кого забыть было бы просто преступлением для русского общества. Желание знать о Николае Фёдоровиче продиктовано не простым любопытством. В наше время, тусклое и бесцельное, так мало тех ярких светочей, на которых с удовольствием сосредоточил бы своё внимание. Общество живёт одним только днём, злободневными, мелькающими, как в синематографе, впечатлениями, и дальше своей улитки не хочет взглянуть, а тем более вспомнить тех людей, что составляли бы в другой стране предмет если не преклонения, то добросовестного, по крайней мере, изучения, не давшего бы исчезнуть в памяти людей образу такого человека. Николай Фёдорович – та яркая звёздочка на тёмном фоне современности, на которой отдыхает глаз, утомлённый и политикой, и злобою, и всем тем, чем живёт современный интеллигент. Кроме того, я сам уроженец г. Богородска Моск<овской> губ<ернии>, где прожил Николай Фёдорович некоторое время. Так что Богородск с его серенькою провинциальностью, лишённою ярких красок жизнью, должен не только знать о нём, но гордиться им как человеком, когда-то жившим в нём. Но, конечно, ни второго, ни первого на самом деле нет, ибо никто не знает о нём. И было бы так хорошо напомнить хотя бы жителям провинциального городка о том, что среди той же серости, «провинции», жил человек, который стремился к правде, красоте, к Богу. Такие напоминания нужны, необходимы. Они заставляют оглянуться на себя, немножко «почиститься» и отбросить формулу «что так жи<вут> и жили все». – Нет, не все. А вот среди той же обстановки жил человек, который стал выше её и не признавал этой формулы.
     Я мог бы попросить своих знакомых порыться в архивах училища, где м<ожет> б<ыть>, что-нибудь есть, относящееся ко времени в Богородске. У нас в Богородске издаётся маленькая газетка, и вот в ней можно было бы что-нибудь написать о Николае Фёдоровиче и так<им> образом напомнить о нём и восстановить чистый образ светлой личности, так несправедливо забытой. Если Вы, уважаемый Николай Павлович, сочувствуете моей идее, я горячо прошу отозваться на моё письмо. Я просил бы Вас сообщить, сколько для Вас можно и необременительно, обо всём, что касается личности Николая Фёдоровича, в чём бы это всё не выражалось (в своих личных воспоминаниях, воспоминаниях других лиц и т. д.). Прошу Вас, помимо личных воспоминаний указать и печатные источники, из которых также можно было бы что-нибудь узнать».
     На странице 176 книги 2 – продолжение переписки Алексеева с Петерсоном:
                «И. И. Алексеев – Н. П. Петерсону.
                1 июня 1911. Богородск.
              Глубокоуважаемый Николай Павлович!
    Получил Вашу открытку и через некоторое время книгу Фёдорова «Философия Общего Дела». – Если бы Вы знали, как я благодарен Вам за неё. Надо Вам сказать, что я после посылки письма к Вам был у Владимира Александровича Кожевникова (до сего времени незнакомого), где и получил некоторые сведения о Николае Фёдоровиче. Владимир Александрович был так любезен, что дал мне изданную им книгу о Николае Фёдоровиче, служащую как бы введением к присланной Вами «Философии Общего Дела». Мне всё вот хочется, чтобы в г. Богородске заинтересовались памятью Фёдорова. Недавно я, единственно с этой целью, написал маленькую статью о Фёдорове и поместил в издающуюся в г. Богородске газету под заглавием «Светлой памяти философа-праведника»… Хорошо если бы Вы хоть что-нибудь написали для этой газеты и тем напомнили обществу о когда-то жившем замечательном человеке. Да, я, кажется, Вам не говорил в письме, что я студент-техник… М<ожет>  б<ыть>, Вы думаете, что я уже пожилой человек…
                1911. 20 сентября».

                (Продолжение следует...)