Отражение

               


— А где же люди? — вновь заговорил наконец Маленький принц. — В пустыне все-таки одиноко...
— Среди людей тоже одиноко, — заметила змея. 
 Антуан де Сент-Экзюпери

1
Один немецкий философ как-то сказал, «Всегда можно закрыть глаза на то, что видишь, но нельзя закрыть глаза на то, что чувствуешь». Не знаю, как тебе дорогой читатель, но мне эта сентенция всегда казалась довольно надуманной и спорной, ведь если оставаться до конца честным перед собой, разве не то, что мы видим нашими глазами, чаще всего как раз и формирует в наших душах то, что нам предстоит чувствовать, даже тогда, когда мы решим закрыть глаза? Я пришёл к этому выводу на основании долгих размышлений, воспоследовавших за одним ночным разговором.
Как-то раз, лет двадцать назад, мне случилось оказаться в одной компании, собравшейся отметить Новый год. Когда я пришёл, пиршество уже началось и Витя, хозяин квартиры в которой и должно было состояться пиршество, счёл достаточным представить меня всем сразу. Оптом, так сказать. Вообще-то я не очень люблю большие и шумные компании, наверное, в следствие того, что уже давно отказался от употребления спиртного, и всегда чувствую себя немного не в своей тарелке среди разгорячённых алкоголем людей. И хотя я являюсь по своей природе человеком довольно словоохотливым, но в обществе малознакомых людей чаще всего стараюсь больше молчать. Вот и в тот вечер, я, в основном, отмалчивался, и когда ко мне обращались, старался отвечать кратко, и реагировать на шутки лишь вежливыми улыбками.
Комната, в которой стоял стол, освещалась только двумя настенными бра, и развешанными на ёлке гирляндами, и это не только создавало атмосферу таинственности и загадочности, но и скрывало тот хаос, который часто приносит с собой в дом большой праздник. Большая часть мебели была сдвинута в угол комнаты, куда почти не проникал свет, для того, чтобы освободить место для стола, и не очень высокой, но очень развесистой ёлки.
      Сейчас уже за давностью лет, наверное, не вспомню с какого именно момента моего нахождения в той квартире, я ощутил на себе чьё-то пристальное внимание. Ощущение было настолько сильным, что время от времени, я вынужден был отрываться от занятия, которым был занят на тот момент, (будь то еда, или беседа) и взглядом, обводить всех присутствовавших за столом, но не один из них не выказывал, ко мне никакого особого интереса. Каждый был занят своим делом. И тем не менее, этот таинственный «кто-то» находился среди нас. Поскольку в этой компании, как уже говорилось выше, я был человеком новым, и даже, до известной степени, случайным, то разумеется мне было не по себе от осознания того, что в тот момент, когда остальные весело балагурят и выпивают, я не только вынужден адаптироваться к несвойственной для меня роли, но и попутно быть объектом чьего-то пристального наблюдения.    Наконец, кто-то включил в комнате основной свет, и я увидел его. Он сидел в другом конце комнаты, том самом, куда почти не попадал свет, в глубоком, зелёном кресле, и продолжал упорно вглядываться в меня из-под своих огромных, очков. Судя по виду, он явно был старше всех присутствующих в комнате. Даже в сидячем положении проступала вопиющая непропорциональность его фигуры. Одет он был в отличие от нас, облачённых ради праздника в свои наилучшие вещи, в простой спортивный костюм.  Маленькая голова, покрытая редкими волосами, среди которых уже проступала лысина, возвышалась на длинной шее. Плечи были довольно широкими. Черты его лица поражали своей неправильностью. Помнится, я подумал, глядя на него, что такие черты больше подошли бы одной из тех горгулий, которыми украшали средневековые храмы, чем живому человеку. Толстые линзы очков делали его и без того выпуклые глаза, похожими на глаза какой-то огромной, диковинной рыбы. Нос был кривым, не то в следствие сильного удара, не то не удалённых вовремя аденоидов.  Кроме того, его щёки и маленький выпуклый лоб были сплошь покрыты многочисленными рытвинами, (видимо, последствие какой-то витаминной недостаточности, или детской болезни), и это придавало его и без того отнюдь не презентабельному лицу, вид и вовсе устрашающий.   Я улыбнулся, ожидая, что он улыбнётся в ответ, надеясь таким образом снять напряжённость, которая как мне показалось, возникла между нами, но на его лице не дрогнул ни один мускул. Он продолжал пристально изучать меня. надо ли говорить, что от только-только начавшего передаваться мне от моих товарищей по торжеству праздничного настроения, не осталось и следа. Я снова ощутил себя не в своей тарелке.  Тут снова погасили свет, комната вновь погрузилась в полумрак, и он снова почти исчез из виду в глубине своего кресла, и только огоньки гирлянд, отсвечивавшие в стёклах его очков, говорили о его присутствии. Прокручивая в памяти все мои слова действия, за время моего нахождения в этом доме, я пытался объяснить для себя природу его не доброго взгляда, но как я не напрягал свою память, ничего компрометирующего меня найти мне так и не удалось. Мне решительно не в чём было себя упрекнуть. Правда могло статься, одна из моих удачных острот, несколько нарушила баланс царящего за столом веселья, и я привлёк к своей персоне излишне много полагающегося для первого знакомства внимания. Несколько раз, чего греха таить, я попадал в такую ситуацию, и как говорится, имел на этом свою долю неприятностей.  Но это бы имело смысл, если бы за нашим столом присутствовал некто, (скажем девушка), внимания которой добивался бы он, но в том то и дело, что ни одной девушки за нашим столом не было. Оставался ещё вариант, что это старший брат кого-то из присутствовавших за столом, отряженный заботливыми родителями, чтобы вовремя вмешаться, в тот момент, когда, как говорил один бессмертный кино герой «Вечер перестанет быть томным». Но и этот вариант я отмёл как несостоятельный. Во-первых, я слишком хорошо знал хозяина торжества, чтобы допустить, что тот мог бы допустить в своём доме надсмотрщика, (лучше называть вещи своими именами) кем бы тот ни являлся, а во – вторых: мне трудно представить себе старшего брата, кем бы тот ни был, который не присоединился бы к застолью, хотя бы номинально. А мой таинственный наблюдатель ни разу не только не подошёл к столу, но и не выказал своего присутствия. Как бы то ни было, настроение моё, посредством всех моих душевных копаний, было основательно испорчено, и я мысленно уже проклинал себя за то, что оказался в этой квартире, и потому был несказанно рад, когда хозяин предложил продолжить праздник на центральной площади, где в тот год располагалась новогодняя ёлка. «Слава Богу», думал я, одеваясь, «всё позади». Когда мы вышли на улицу, я решил, что с площади отправлюсь прямиком домой.
      Покидать компанию, которая вопреки моим ожиданиям, сохраняла завидное единство и упорно не желала растворятся в шумной, праздничной толпе, мне было не удобно. Такой поступок кое кто мог бы счесть за проявление неуважения, и я, вынужден был ещё добрых пол часа усиленно изображать веселье. Не знаю насколько бы меня хватило, но тут, на моё счастье   некоторые, из членов нашей компании встретили знакомых, завязались беседы, и я с облегчением решил, что свою долю участия в общее веселье внёс, и теперь могу со спокойной совестью оправляться восвояси. Когда я уже приближался к ледяной ограде, которой был обнесён праздничный городок, меня кто-то окликнул, -«Владимир!» остановившись, я оглянулся. Меня догонял мой пристальный незнакомец. Во время бега полностью проявилась вся нескладность его фигуры. Поравнявшись со мной, он какое-то время стоял согнувшись, уперев длинные руки в колени, и пытался привести дыхание в норму, как это делают часто люди, не привыкшие к быстрому бегу. При этом он изредка, снизу в верх, поглядывал на меня.  Его огромные, ещё совсем недавно поблёскивающие таинственным светом очки, теперь запотели, и напоминали иллюминаторы, за которыми что –то суетилось Отдышавшись он распрямился и расправил плечи.  Затем он снял очки вытащил из внутреннего кармана курточки носовой платок и какое-то время старательно протирал запотевшие линзы. Закончив с очками, он водрузил их на переносицу, и тихим голосом, который никак не гармонировал с его высоким ростом произнёс:
    - Вас ведь зовут Владимир? - Я молча кивнул. Признаться, я, несколько опешил, увидев такую разительную перемену, произошедшую с ним. От его пристального, я бы даже сказал пронзительного взгляда, не осталось и следа. Теперь в его облике было что-то одновременно комичное, и, вместе с тем, трогательное.  Но столь быстрая, и разительная метаморфоза, произошедшая с ним, заставила меня внутренне насторожиться. Кто знает, думал я, сколько у него ещё в запасе итераций, и в кого он может превратиться к концу нашего общения, в конце концов всем известно, кто населяет тихий омут. Его покрасневшее от холода, и быстрого бега некрасивое лицо, сейчас, выглядело ещё более уродливым.
    -Извините, - сказал он, - Витя, нас не представил. Саша, - с этими словами, он протянул мне длинную костлявую руку, и виновато улыбнулся, словно бы говоря, «Простите, но имеем, что имеем», и это была первая улыбка, которую я увидел на его лице. Странная, надо сказать это была улыбка. По-моему, у Достоевского есть одно место, где говорится, что человек очень выигрывает от улыбки, даже во внешнем облике. Моего собеседника эта сентенция определённо не касалась. Напротив, улыбка сделала его лицо ещё более отталкивающим. И всё же, это была самая настоящая, человеческая улыбка.
    -Там, в квартире, - продолжал он, - я внимательно наблюдал за вами, и сделал вывод, что вы единственный из всей компании, кто сможет меня выслушать, и понять. Просто выслушать, мне это сегодня очень нужно. Он замолчал. Я не знал, что мне ответить. Сначала, я было, подумал, что, возможно, он изрядно выпил перед моим приходом, но как я ни старался, в его дыхании я не смог уловить и тени алкоголя. Мой новый знакомый определённо был абсолютно трезв. И всё-таки, его поведение мне показалось не естественным. Возможно, виной тому была его немного книжная манера изъяснятся. Я пребывал в замешательстве, не зная, как мне следует себя вести, и чтобы хоть как-то заполнить неловкую паузу, сказал:
     - Знаете, что Саша, раз уж мне предстоит вас выслушать, да ещё и понять, давайте сделаем первый шаг на встречу друг к другу и перейдём на «Ты». Я хотел своими словами снова вызвать у него улыбку, и заставить его хоть немного расслабиться, но он только пожал плечами.   Было непонятно, принял он моё предложение или нет, но я решил не трогать больше этот вопрос. Затем, я предложил ему прогуляться по улицам, и добавил, что во время нашего променада, я с удовольствием выслушаю его. Погода стояла чудесная.  Невдалеке от нас, шумел и искрился многочисленными фейерверками и салютами, праздник.  Казалось, ещё не много, и вся эта какофония света криков и музыки вырвется из ледяной ограды, и затопит собою все тротуары и дворы. Улица, лежавшая перед нами, была сплошь залита светом ночных фонарей и многочисленных гирлянд, развешанных между деревьями. И в этом потоке электрического серебра, искрился, лёгкий как пух, снежок. Но мой новый знакомый, к моему удивлению, решительно отклонил моё предложение. Нет Владимир, -сказал он, - улица нам не подойдёт. На мой искренний вопрос, чем вызван его отказ, он ответил:
     - Сегодня на улицах будет очень многолюдно, а я не люблю большого скопления людей. Да и шумно, Праздник сегодня, - и он указал рукой в сторону улицы, по которой шли, чтобы слиться с царящим на площади весельем, всё новые и новые группы празднично одетых горожан, - Вы же сами видите. Я хотел было ему заметить, что на то она и улица, чтобы быть многолюдной, особенно во время праздника, и делая ему такое предложение, я конечно учитывал и это обстоятельство, и в не малой степени я потому и дожил до своих лет, что, по природе, являюсь человеком осторожным, и не люблю оставаться наедине с малознакомыми личностями, которые к тому же, ещё совсем недавно сверлили меня недружелюбным взглядом, но промолчал. 
 -Не лучше ли нам пойти ко мне домой, - продолжал он, - и в домашней обстановке спокойно побеседовать? Видимо, при этих словах на моём лице отразилось замешательство, потому - что он тут же поспешил добавить, не волнуйтесь, я живу совсем не далеко отсюда. Я согласился.
        Пока мы шли, нам то и дело на встречу попадались шумные компании. Глядя на всех этих веселящихся, празднично одетых людей, я подумал, - «удивительно, как много вокруг людей, которым мы мешаем, (или, которые мешают нам), одним своим присутствием в этом мире».
     Мой новый знакомый за всё время пути не проронил ни звука.  Признаться, от его молчания мне было немного не по себе. Нет-нет дорогой читатель, никаких подвохов с его стороны, я, в тот момент не испытывал, уж слишком тщедушным он выглядел, и в случае чего, я был уверен, что легко с ним справлюсь. Но мне не давал покоя один вопрос: почему он для беседы выбрал именно меня, в сущности совершенно постороннего для него человека. Однако, немного успокоившись и поразмыслив, я пришёл к выводу, что, возможно, как раз это обстоятельство и заставило его остановить свой выбор на мне, ведь, согласись читатель, кому как не посторонним и случайным людям мы, чаще всего, поверяем самые сокровенные страницы своих судеб.
     2

 Вскоре мы подошли к его дому. Саша, как оказалось, и в правду жил совсем не далеко от центральной площади, (впрочем, справедливости ради стоит заметить, что в моём городе, откуда и куда бы ты не направлялся, всегда будет недалеко).
      Ожидая пока Саша найдёт ключи, я пытался побороть вновь поднявшееся в моей душе волнение, которое всегда меня охватывает перед посещением чужого жилища.
      Наконец ключи были найдены, двери открыты, лестничные пролёты преодолены, и мы оказались в довольно просторной двухкомнатной квартире. Едва Саша включил свет в прихожей, мне сразу стало понятно, что к отделке этого помещения, подошёл человек с хорошим вкусом. В отличии от большинства прихожих, в которых мне довелось побывать, предметов мебели в этой, было очень немного: вешалка для одежды, подставка для обуви, маленький пуфик, обтянутый чёрным дермантином. Мягкий свет, источаемый двумя красивыми светильниками, растекался синеватыми волнами по, явно очень дорогим, зелёным обоям и лёгкими бликами поигрывал на поверхности натяжного потолка. Глядя на всё это, я подумал, «Видно правильно говорят, что красота в простоте». Единственным предметом несколько вырывавшимся из общей гармонии, было висящее на стене большое, круглое зеркало, в самом центре которого, виднелась похожая на густую паутину, сеть трещин.
      Раздевшись, я, первым делом спросил разрешения у хозяина посетить уборную. И здесь всё было на высоте: Стены были выложены голубым кафелем с изображениями весёлых сиреневых и розовых дельфинов. Сверкающая чистотой и радующая взгляд изяществом линий фаянсовая сантехника, одним своим видом умоляла не осквернять её.
     На вопрос хозяина, где мне удобнее было бы расположиться, я неопределённо пожал плечами, и он предложил кухню. Я согласился. И кухня, с точки зрения обстановки, не подкачала. Я сел за большой круглый стол, в центре которого стояло голубое фарфоровое блюдце, в котором, возвышалась угловатая, белоснежная пирамидка рафинада.  Саша включил чайник, и принялся вынимать из недр огромного холодильника и расставлять передо мной на столе тарелки с пирожными, конфетами, бутербродами. Следом он поставил на стол корзинку, в которой лежали пакетики с различными сортами чая, и банку растворимого кофе. Судя по разнообразию напитков, я сделал вывод, что нахожусь в доме гостеприимном, и хозяин только с виду кажется таким нелюдимым и необщительным, и, именно эта мысль успокоила последние волны на озере моей души.
-Владимир хотите кусочек торта, - спросил хозяин. Я вежливо отказался, сославшись на то, что сыт. Это было правдой, к тому же стол и так уже был уставлен тарелками и блюдцами разных размеров и форм, со всевозможной снедью, и он закрыл холодильник. Тут подоспел чайник, и Саша, разлил по чашкам кипяток.  Я остановил свой выбор на зелёном чае, он приготовил для себя кофе. Несколько минут мы сидели молча, отхлёбывая из своих кружек. Я прислушивался к звукам праздника, доносящимся из недр дома, а Саша думал о чём-то своём, устремив взгляд в какую-то одному ему ведомую точку. Наше молчание стало мало-по-малу меня угнетать, и я решил начать разговор с достоинств его квартиры. За всё то время, пока я произносил свой панегирик, его взгляд всё более оживал. Казалось, он заново открывал, для себя с моей помощью всё, что окружало его в данный момент. Особенно это было заметно, когда я выносил своё оценочное суждение относительно того или иного предмета интерьера. Когда я закончил говорить, и потянулся за своей чашкой, он произнёс:
       -Вы правы дорогой гость, со вкусом у неё всегда был полный порядок. И хотя эти слова были обращены ко мне, но произнесены они были таким тоном, словно бы он пытался убедить кого-то, кто в этот момент невидимым присутствовал на той кухне вместе с нами. Замолчав, он взглянул на меня. Даже сейчас, дорогой читатель, спустя много лет после той ночи, я иногда вспоминаю тот взгляд, и всякий раз меня охватывает жалость к человеку, способному глазами выразить такую тоску.
         Сделав очередной глоток и поставив свою чашку на стол, он произнёс тихим голосом:
        - Владимир, я хочу рассказать вам свою историю, у вас найдётся для меня часа полтора? Я кивнул, и он начал свой рассказ.

3
       -До восемнадцати лет, моя жизнь ничем не отличалась от большинства таких-же, как и я молодых ребят. Я учился, гулял, общался, и хотел, как и все молодые ребята, нравится девчонкам. Тут, дорогой мой гость я позволю себе заострить ваше (он упорно не желал переходить на «Ты») внимание, на одном аспекте. Я не случайно говорю во множественном числе, так как сейчас, по прошествии времени, мне кажется, что счастлив тот, кто хочет нравится всем женщинам сразу, ибо его желание, не имеет ещё определённого объекта вожделения, и, стало быть, является не столь довлеющей потребностью, высасывающей все жизненные силы из человека. И горе тому, у кого этот объект есть. У меня, как я уже сказал, такой объект, увы, был. Я сказал «увы» потому, что все мои чувства оставались безответными. Она пришла в нашу школу, когда я учился во втором классе, и я с первого взгляда влюбился в неё без памяти. Вы знаете, как это бывает? И он посмотрел на меня. Я кивнул, я знал, как это бывает.
   -Правда в тот момент, -продолжал Саша, - моим сердцем владела другая, но я всегда был, да и остаюсь очень влюбчивым, - он снова смущённо улыбнулся, при этом на щеках его зарделся лёгкий румянец, от чего лицо его приняло какое-то детское выражение. 
     -Но, - продолжал он, - как я уже сказал, все мои чувства, всегда оставались безответными, или, если быть до конца честным, я бы даже сказал, не столько безответными, сколько незамеченными если не сказать невидимыми. И тому в немалой степени виной был я сам. Не стану скрывать от вас Владимир, за всё время моих душевных страданий я не предпринял ни одной более-менее серьёзной попытки сблизится с ней.  Я просто на просто, не знал, как это делается.  Она-же не обращала на меня никакого внимания. Мне казалось, что проблема моя заключена в том статусе, который я занимал в своём классе. Мы с вами Владимир не маленькие дети, и оба прекрасно понимаем, что представляют из себя большинство человеческих коллективов. Если воспользоваться геометрическими терминами, вы уж простите мне, что я привлекаю в нашу беседу такую заумь, но как говорится, чем богаты, тем и рады, -  он улыбнулся видимо довольный удачной фразой.
- Так вот, если воспользоваться геометрическим терминами Владимир, то для описания человеческого коллектива, больше всего, на мой взгляд, подходит пирамида. Вам так не кажется? Я кивнул, согласится с этим выводом мне было совсем не трудно, тем более, что задолго до меня, да и моего собеседника, к этой мысли пришли очень многие умные люди. 
       -Детский коллектив, -продолжал он, - в этом смысле не является исключением. И ваш покорный слуга, при этих словах он несколько театрально приложил ладонь к груди и склонил голову, - увы, никогда не был вершиной этой пирамиды, но я всегда хотел быть именно вершиной. Всегда: в садике, в школе, во-дворе в армии, в дружеской компании. Потому, что мне всегда хотелось нравиться женщинам, а женщины дорогой гость, и красивые женщины в особенности, вправе рассчитывать на лучшее в этом мире, понимаете? Я кивнул. 
    -Говорят даже, - вздохнул он, - это у них от природы. Меня же судьба, как видите, не наделила ни прекрасными чертами лица, ни высоким ростом, и я отнюдь не из тех, кто, что называется, «за словом в карман не полезет». В последнем вы имели возможность убедиться лично. Единственное, что меня всегда выгодно выделяло из числа моих одноклассников, это учёба. На протяжении всего курса школьного обучения, я был круглым отличником, и вместе с тем, на протяжении доброй половины этого курса, я был объектом всевозможных шуток, и издевательств, со стороны моих товарищей. Это началось после того, как однажды в первом классе кто-то с задних парт бросил мне в спину комок бумаги, а я в тот момент не нашёл не то смысла, не то смелости на это достойно ответить. Дошло до того, что едва начинался новый учебный год, и мы входили в классы, я сразу занимал место за одной из последних парт. Я старался не привлекать к себе внимания учителей, чтобы меня не вызвали лишний раз к доске.  Как же я ненавидел своих преподавателей и одноклассников, когда это всё-таки случалось, и мне приходилось, под глупые смешки и издёвки направляясь к доске, пересекать весь класс. Он замолчал, и устремил взгляд на кружку, в которой остывал его кофе, по-видимому, собираясь не то с мыслями, не то набираясь духу для следующего излияния. Было видно, с каким трудом ему даётся каждое, вновь произнесённое слово. Я начинал понимать, откуда взялась его манера быть незаметным в компании, и внимательно присматриваться к новым людям.  Глядя на его осунувшуюся фигуру, на его чуть припухлые, как у обиженного ребёнка губы, на его покрытые рытвинами щёки, с которых ещё не сошёл румянец, я, понемногу начинал ощущать себя участником какой-то нечеловечески-жестокой пытки.
      -Пару раз, -продолжал он, - я даже подумывал о том, чтобы упросить моих родителей перевести меня в другую школу, где я смог бы учредить, так сказать, свою личность заново, хотя, положа руку на сердце, я уже тогда осознавал всю бессмысленность этого шага, ведь вы знаете в каком маленьком городке мы живём.  Я кивнул.
    -К счастью до разговора с родителями, -продолжал он, - дело так и не дошло. Я говорю «к счастью» дорогой гость, поскольку, мало-по-малу, не то в силу возраста, не то просто потому, что интерес моих мучителей с меня переместился на более занимательные, с их точки зрения, цели, но классу к шестому от меня почти отстали. Я, если можно так выразится, слился с общим фоном, и, казалось бы, мне стоило бы радоваться, ведь то, чего я так страстно желал на протяжении стольких лет, наконец-то, случилось, но от моей, и без того совсем не безупречной самооценки, к тому времени уже, не осталось и следа. Я был душевно изуродован до конца моих дней. Я отнюдь не играю словами мой уважаемый гость. То, что я говорю чистая правда. Несмотря на то, что внешних увечий на моём теле тот период не оставил, но я совершенно определённо являю собою искалеченную форму жизни.  Не знаю, понятно ли я объяснил, дело в том Владимир, что формирование здоровой личности человека, это очень тонкая, почти филигранная работа, которой ничего не должно мешать, так как на создание многих, очень важных фракций нашей психики, природой отводится весьма ограниченное количество времени, и если в этот период не уложиться, или потратить это время на что-то другое, то в психике набирают силу нехорошие и, что гораздо страшнее, уже необратимые и процессы. А я как раз и потратил всё это время на то, чтобы вести постоянный внутренний диалог. Разумеется, диалог победоносный и нравоучительный, с воображаемыми оппонентами из числа моих одноклассников, - при этих словах он горько усмехнулся.
-В результате к подростковому периоду, я полностью сформировался как закомплексованный, злой и мстительный неудачник. Он снова замолчал, и, опустив взгляд, задумался.  Видно было, что сделанное им сейчас признание, далось ему очень нелегко.
    Из задумчивости его вывел включившийся компрессор холодильника. Мой собеседник вздрогнул и посмотрев на меня виновато улыбнулся, словно принося извинение за то, что оставил гостя без внимания.
    - Время шло, - продолжал он, - я менялся, единственное, что оставалось неизменным на протяжении всех тех лет, это мои чувства к ней. Понимаете, Владимир, это было какое-то наваждение, болезнь. Наверное, для вас слова мои кажутся бредом, и всё-таки, для описания моего тогдашнего состояния, мне не подыскать более удачных слов.
   Каждый день, я шёл в школу только с одним желанием, увидеть её там, и, если её по какой-то причине там не было, мне казалось, что я в пустую трачу своё время. Всё это мало - помалу стало сказываться на моей учёбе. Нет, с оценками, как я уже говорил, всё оставалось прекрасно, просто на освоение нового материала у меня стало уходить значительно больше времени, чем раньше. До сих пор не понимаю, как мне удавалось скрывать всё это время моё состояние от родителей.
    «А она?» - спросил я.
    - Она, по-прежнему, не обращала на меня никакого внимания, - с горькой улыбкой сказал он, - впрочем, нет, иногда она всё же меня замечала, но только для того, чтобы посмеяться надо мной, когда мне случалось попасть в какую-нибудь неловкую ситуацию или стать объектом чьей-нибудь остроты. Когда же мне случалось проявить себя с лучшей стороны, в её глазах читалась, - он замолчал, подбирая нужное слово, - я бы даже сказал, злость. Сегодня, когда я думаю над этим и ищу причину её злости, мне кажется, что тогда я, сам того не подозревая, нарушал какую-то в её представлении о том, что правильно, а что нет, какую-то очень важную симметрию. Я, словно бы, не имея на то никаких законных прав, покидал границы отведённого мне гетто. Господи! - он поднял к потолку глаза, - какое же это мучение, любить кого-то, и быть презираемым в глазах объекта твоего обожания. Он затравленно посмотрел на меня, и тихо добавил, «Не дай вам бог Владимир узнать когда-нибудь, что это такое». Он замолчал, и устремил свой взгляд в пол.
     -Когда я уходил в армию, - продолжал он спустя какое-то время, - ко мне на проводы пришли почти все мои немногочисленные дворовые друзья, и все ребята моего класса. Пришла и она. Один из моих одноклассников, видно догадывавшийся о моих чувствах, исполнившись не то жалостью ко мне, не то азартом, когда веселье было в самом разгаре, подошёл ко мне и сказал, что может устроить так, чтобы мы с ней остались наедине. И у меня, остолпа эдакого, хватило глупости согласится на эту авантюру. Я, помнится даже обрадовался в тот момент.  Тут надо сказать дорогой гость, что в виду того, что квартира у нас была не очень большая, мои родители разрешили мне провести проводы в армию в нашем садовом двухэтажном доме, благо дом был большой, а наш сад находился в черте города.
     Когда большая часть гостей отправилась спать, мой приятель, тот самый, что предложил мне устроить встречу с ней, подошёл ко мне, и сказал, что он всё уладил и она будет ждать меня в спальне на втором этаже. Он снова замолчал, и опустил взгляд, по всей видимости его рассказ подошёл к одной из ключевых точек.
       -Когда я поднялся на второй этаж, вошёл в комнату, и увидел её, сидящую на кровати, то замер на месте как вскопанный, боясь шелохнуться.  С начала, я машинально потянулся к выключателю, но она остановила меня, сказав, что света не нужно, и чтобы я просто сел напротив неё, и внимательно выслушал то, что она собирается мне сказать. С её стороны не следовало никаких приглашающих меня к решительным действиям сигналов, да и её почти официальный тон отнюдь к ним не располагал. Сегодня, я понимаю, что тогда мне следовало немедленно покинуть ту злополучную комнату, обратив этот случай в один из многочисленных розыгрышей, которым я подвергался с самого детства. В конце концов одним глупым и злым розыгрышем больше, одним меньше. Наверное, ещё немного, и я так бы и поступил, но она снова сказала, чтобы я сел на кровать, и добавила, что нам действительно пора объяснится, в конце концов, мало ли что может произойти в дальнейшем. Армия всё-таки. Когда я сел, она сказала, что знает о моих чувствах к ней и знает уже давно. Женщины всегда чувствуют такие вещи. Ещё она сказала, что все эти годы замечала на себе мои взгляды. Пришло время расставить все точки над «i».  Она говорила, что я ей не приятен, и даже отвратителен просто по тому, что ужасно некрасив. И именно поэтому все мои достоинства так и небыли ею оценены по достоинству. Они ей были просто не нужны в такой обёртке. Они, если можно так сказать, ненадлежащим образом упакованы. При этих словах он посмотрел на меня таким взглядом, словно все эти слова говорил ему я.
     -Саша, - сказала она, -  поставь себя на моё место, и скажи мне по совести, разве у тебя возникнет желание приобрести какую-либо вещь, если она не соблазнит тебя прежде своим внешним видом? Я хотел было прервать его и сказать, что он слишком сгущает краски, и что не стоит придавать слишком большое внимание словам молоденькой девчонки, но глядя в его наполненные мукой глаза, я понял, что таким образом сделаю ему только больнее.
    -Я не знал, что ей ответить в тот момент, - сказал он, и тихо добавил, - как, впрочем, не знаю и сегодня. Впрочем, если бы речь шла о вещи, я бы признал правду в её словах, но Владимир речь-то шла не о вещи, а обо мне. О живом, тёплом человеке, понимаете? -он посмотрел на меня. Я не нашёл, что ответить, и просто кивнул.
- Её слова, - продолжал он, - причиняли мне боль ещё и потому, что они вскрыли, уже было зарубцевавшиеся со временем раны в моей душе, которые вновь стали саднить и кровоточить, уж простите мне дорогой гость, столь высокий стиль, - он в который раз смущённо улыбнулся. Я разрешил себе улыбнутся ему в ответ. Затем он опустил глаза и минуты две сидел молча. 
   -Мне, - продолжал он, - наверное, до самой смерти не забыть того взгляда, каким она смотрела на меня, говоря всё это. Ещё она сказала, что любой уважающей себя женщине, всегда очень важно видеть в избраннике не только собеседника, помощника и верного друга, но и главным образом объект созерцательного наслаждения. И мы, люди, не в силах с этим ничего поделать, так уж распорядилась природа. То, что она сказала дальше, я помню почти дословно: «Я не спрашиваю тебя мучился ли ты, видя меня каждый день в школе, я и так знаю ответ на этот вопрос, но почему бы тебе не спросить меня о том, что чувствовала я каждый день, видя перед собой твоё лицо, и ощущая на себе твои взгляды, а? Я расскажу тебе: в первую минуту, увидев тебя я испытала сначала отвращение, помнится, я ещё подумала - «И вот с этим я должна учится в одном классе? С этим?!!» Но всё это в прошлом Саша. Сегодня был последний день твоей юности, которую мы сейчас проводим с тобою вместе. Сегодня я, от имени всех женщин мира, буду до утра тебя жалеть. Не любить, а именно жалеть, а когда ты уедешь, я расскажу тому, кто нас свёл, что ты был просто неподражаем в постели. И очень скоро о тебе разойдётся молва, так что ты в армию уйдёшь мужиком, хоть и не настоящим, - при этих словах она надменно усмехнулась, и добавила, - Смотри дружок, не подведи меня. Мы сидели в полутьме, и молчали. Да-да, просто молчали. Знаете, Владимир я где-то читал, что иногда время может резать как бритва, в ту ночь, время резало меня как самая острая из всех бритв. Я сидел на кровати, боясь шелохнуться, словно любое движение, способно было причинить мне новую боль. Вот так безрадостно, мой дорогой гость, закончилась моя юность. Посоле этих слов он замолчал. Так мы просидели несколько минут. Затем он продолжал:
  - До утра она не досидела. Мало по малу её сморил сон и она, сказав, что вынуждена ненадолго отвлечься, уснула свернувшись калачиком на кровати.  Я же, Владимир, глаз не сомкнул до самого рассвета. Глядя на неё, лежащую и такую беззащитную, я думал о том, сколько же холодной, расчётливой жестокости вложила природа в это слабое, хрупкое создание, и скольких оно ещё ранит своей красотой и холодным сердцем. Но думал я тогда и о другом: «Она сказала, что чувствует ко мне, но она говорила, главным образом о своих чувствах, а что я мог бы сказать о себе, если остаться до конца честным перед собой?  После долгих размышлений я пришёл к выводу, что, скорее всего, моя проблема заключалась в том, что мне просто не хватало смелости все эти годы признаться себе в том, что природа при рождении выдала мне очень скромный кредит, мало того, что под сверхвысокие проценты, так ещё и купюрами, давно вышедшими из оборота. И если я собираюсь перестать прятаться от самого себя, то начать мне следует с того, что, когда она проснётся, поблагодарить её за то, что она наконец открыла мне глаза на правду. Ведь если я сам не видел в себе никаких достоинств, которые бы заслуживали внимания этой девушки, то с какой стати она должна видеть их?  Зачем ей моя духовная бижутерия? В конце концов, разве она виновата в том, что некий Саша взял, да и превратил свою душу в игралище страстей?  Он, взял со стола чашку с остывшим кофе, и сделал большой глоток. После он долго молчал, опустив голову. Молчал и я, и на этот раз моё молчание было не просто проявлением участия к этому человеку, понемногу и меня стало пропитывать тягостное ощущение от его слов. Как будь то он рассказывал мне историю, участником которой был я сам.
4
       - За время службы я ни раз вспоминал нашу с ней последнюю беседу, - продолжал он свой рассказ, - когда мои сослуживцы начинали говорить о своих победах на любовном фронте, я предпочитал отмалчиваться. Благо, в такие моменты, большинство мужчин слышат только самих себя, если вы понимаете, о чём я, (мы обменялись улыбками), а я, мой дорогой гость, был на редкость внимательным слушателем. Не мог же я признаться в том, что ушёл в армию девственником, или, как выразилась она в ту ночь, «ненастоящим мужиком», всем этим «настоящим мужикам».

5

   -Вернувшись из армии, я узнал, что она вышла замуж и продав квартиру, оставшуюся ей от родителей, уехала жить с мужем в другой город, - сказав это, он поинтересовался не хочу ли я ещё чая. Я кивнул, и пока он возился с чайником, я обдумывал всё услышанное. Наконец, он наполнил мою чашку кипятком, в который я, в свою очередь, погрузил очередной чайный пакетик, и он, опустившись на стул, продолжал свой рассказ.
     -Я устроился на работу, закончил институт, купил себе квартиру, - он обвёл глазами кухню. Я машинально последовал его примеру.
     -Несколько раз пробовал сойтись с женщинами, но ничего серьёзного из этого не вышло. Так прошло несколько лет. Со временем я привык к одиночеству, и даже стал находить в нём довольно много приятного.  Я понимаю Владимир, что, говоря так, рискую быть неправильно вами понятым, но всё же, замечу, на мой взгляд Владимир одиночество, это очень странная штука, и странность его заключается в том, что сначала ты его боишься, потом привыкаешь к нему, а потом уже не можешь без него жить. Вот и я, в какой-то момент понял, что кто бы отныне не вошёл в мою жизнь, он всегда уже будет лишним.
      И вот однажды, когда я, придя с работы, поужинав, сидел и смотрел телевизор, в мою дверь постучали. Открыв дверь, я чуть не крикнул от удивления и ужаса: на пороге стояла она, собственной персоной. Но в каком виде: на ней была какая-то старомодная курточка, застёгнутая на половину от чего было видно, что под курточкой у неё кроме лёгкой блузки ничего не было, хотя на дворе стояла поздняя осень. Волосы на её голове явно были уложены наспех, а ведь ещё девчонкой, она относилась к своему внешнему виду очень внимательно.  Обута она была в какие-то старомодные, красные сапожки. Губы были разбиты в кровь, под левым глазом синел огромный кровоподтёк. На плече у неё висела большая, красная спортивная сумка. Одним словом, от той девочки, которая когда-то сводила меня с ума, сейчас оставалась едва уловимая тень, и всё же, дорогой мой гость, глядя на неё, избитую, неопрятную, я понимал, что люблю её по-прежнему.  До самой смерти я буду благодарен ей за тот восторг, в котором зашлось моё сердце в тот миг.
         Первым делом, я провёл её на кухню, усадил на то место, где сейчас сидите вы, собрал на стол кое какие закуски и приготовил крепкого, горячего чаю. Он ненадолго замолчал и закрыл глаза. При этом на устах его блуждала лёгкая улыбка. Так улыбаются дети, предвкушая наслаждение. Казалось он смакует какое-то особенно дорогое ему воспоминание.
       -Знаете, Владимир, - произнёс он, открыв глаза и посмотрев на меня, - в том, как она, двумя красными, ещё не успевшими отогреться руками, поднесла кружку к губам, и с громким звуком отхлебнула из неё, было что-то настолько детское, беззащитное, что в тот миг, мне больших усилий стоило не опуститься перед ней на колени и не обнять её, и никогда не отпускать её в тот мир за окном, где такое могут сотворить с женщиной. Я оставил её у себя, - отрезал он, и, словно бы предвосхищая моё осуждение, тут же добавил, - а что бы вы сделали на моём месте? Я пожал плечами.
      -В тот вечер, - продолжал он, - я предоставил ей свою кровать, а себе постелил на диване в другой комнате. С расспросами к ней я не лез. Утром, за завтраком, она рассказала мне свою историю. Кстати, замечу, что уже тогда меня удивило то, насколько быстро она пришла в себя. Во всяком случае, когда мы сели за стол, я отметил, что от её прежнего настроения, не осталось и следа.   Передо мной сидела вполне бодрая, если не сказать бойкая молодая женщина, и с аппетитом уплетая глазунью, говорила с большим азартом словно бы в тот миг, она рассказывала мне не о своих злоключениях, а посвящала меня в сценарий приключенческого фильма, в котором ей довелось сыграть роль, и если бы не следы побоев на лице, то невозможно было поверить, что именно эта женщина всего несколько часов назад, замёрзшая и побитая, жалостливо взирала на меня с порога моей квартиры. 
   История, рассказанная ею, могла бы быть узнана многими молодыми женщинами тех лет. Я изложу вам её в общих чертах: Однажды, её муж, - алкоголик и лудоман, в очередной раз выкрал из дома последние деньги, а когда вернувшись домой, услышал от неё обвинение в краже, то в ответ обвинил её, в том, что она, за столько лет так и не удосужилась родить ему ребёнка, и что если так будет продолжаться и дальше, то у него не останется иного выбора, как найти себе другую жену, после этого он жестоко избил её и ушёл из дома. Она же сочла за благо собрать вещи, и вернуться в город её детства.   Сначала она прошлась по подругам юности, но у тех были свои семьи. Тогда она и вспомнила обо мне. Тут было над чем подумать.  Дело осложнялось ещё и тем обстоятельством, что её пребывание в моём доме, само по себе рождало определённую двусмысленность, ведь, в конце концов, она была, да и оставалась, законной женой другого человека, который рано или поздно начнёт её искать. И найдёт её у меня. Готов ли я был к тому, чтобы впустить в свой устоявшийся, размеренный быт такую суету?  Этот вопрос требовал ответа, и от него нельзя было просто отмахнуться. Он замолчал и погрузился в раздумья, словно ему и сейчас предстояло сделать этот непростой выбор.   Затем он поднял на меня взгляд, в котором читалась решимость, и твёрдо произнёс:
        - Ради неё, готов. Ради неё, дорогой мой гость, я и не на такое был готов. Видно правы Владимир те, кто утверждает, что первая любовь не умирает, она лишь зарастает. И иногда зарастает всю жизнь. Она же, по-видимому приняв мою задумчивость за нерешительность, сказала тихим голосом, в котором я услышал мольбу:
     - Не выгоняй меня Саша. Пожалуйста. Мне больше не к кому пойти.

6
   -Так она осталась жить у меня. Какое-то время я продолжал спать на диване, а она на моей кровати, но довольно скоро мы стали спать вместе.  Он взял со стола чашку и сделал маленький глоток. Поставив чашку на стол, он сложил руки на груди и устремил свой взгляд в окно, словно на стекле надеясь прочитать нужные ему для дальнейшего рассказа слова.
    – Знаете, дорогой мой гость, задайся я сейчас целью выяснить, кто из нас больше кому дал за то время, что мы провели вместе, я, положа руку на сердце, не уверен, что чаша моих благодеяний перевесила бы. Я имею ввиду не только интимную сторону нашей жизни. С этим всё понятно. Она внесла в мой быт уют, вкус, ухоженность. Она прекрасно готовила, и что ещё важнее получала от этого истинное удовольствие. Мы вместе, правда под её чутким руководством, - он смущённо улыбнулся, - сделали прекрасный ремонт в квартире. Она занялась моим гардеробом. Вообще, надо бы сказать, что только с её появлением в моём доме, я осознал, до чего прежде не организованным был весь мой быт. По вечерам, она ждала меня с работы, как верная жена. Выходные мы проводили вместе. Так продолжалось три года. Должен признаться Вам Владимир, что я не раз ловил себя на мысли, что если убрать всю лирику за скобки и назвать вещи своими именами, то я спал всё это время с чужой женой, - при этих словах, его очки победоносно сверкнули.
     – И это я, считавший сам себя некрасивым, закомплексованным ничтожеством, которое даже глаза боялось поднять на красивую женщину. Глядя на его преображение, я снова не смог сдержать улыбки.
   - Однажды, - продолжа он, - она уехала, не сказав куда и насколько. Её не было недели две, а когда она вернулась, то сообщила мне, что оформила развод с мужем, и теперь полностью свободна.
  Со штампами в паспортах, мы решили не торопиться, (кстати эта инициатива целиком и полностью исходила от неё, но поразмыслив, и я пришёл к выводу, что так оно будет лучше для нас обоих). «В конце концов, - думал я, - мы живём в такое время, когда штамп в паспорте, по сути, является простой формальностью».
Вообще-то, уважаемый мой гость, я, по натуре, домосед, она же терпеть не могла сидеть в четырёх стенах, и любая лишняя минута, проведённая вне общества, воспринималась ею как потерянное время. Мы стали вместе посещать различные мероприятия, мне даже пару раз показалось, что ещё немного, и мне самому это начнёт нравится, - он снова улыбнулся краешками губ.
    -В нашей квартире стали бывать разные люди, и кого-то из них мы стали считать своими друзьями. И вот среди этих самых друзей, однажды, появился он. Произнеся последнее слово, он умолк, и устремил свой взгляд в одну точку. Я видел, как заходили под его кожей желваки, как его тонкие брови, сдвинулись к переносице, и щёки покрылись румянцем.
     -Я помню тот взгляд, - сказал он, голосом в котором ясно проступали металлические нотки, - каким она смотрела на него, когда он в первый раз появился в нашей квартире. Тогда я, признаться, не придал этому большого значения. Но однажды, придя с работы, ещё в прихожей я заподозрил неладное. Мне сразу бросилось в глаза, что исчезли с вешалки её пальто и красная сумка, та самая, с которой она когда-то и пришла ко мне.  На кухонном столе я нашёл записку. В ней она благодарила меня за всё, что я для неё сделал, и извинялась за то, что вынуждена уйти, не попрощавшись со мной лично. Она, видите ли, полюбила человека, к которому и уходит.  А дальше было написано следующее: Впрочем, подождите Владимир минутку, - этими словами он встал из-за стола, и вышел, оставив меня одного. Когда он вернулся, у него в руках был тетрадный листок, исписанный крупным, аккуратным почерком.
       -Это её записка, - сказал он, указывая на листок, - я сохранил её на память.  Сейчас я вам прочту, что она написала. Он поправил на переносице очки, и прошёлся взглядом по строчкам, отыскивая нужное место.  Вот нашёл, - сказал он, -  и стал медленно, словно проживая каждое слово, читать: «Дорогой мой Саша, тот, к кому я о тебя ухожу, возможно не так добр и умён, как ты. У него нет таких талантов, какие есть у тебя, но у него есть другой редкий талант. У него есть внешняя красота. И потому, когда мы были с ним в постели, я была на седьмом небе от счастья, поскольку помимо физического наслаждения, я испытывала в те моменты и духовную радость. Признаюсь, все эти годы, я обманывала тебя, делая вид, что ты значишь для меня, что-то большее, нежели приютивший меня мужчина, и, если бы не он, наверное, я могла бы и дальше продолжать лгать. Наверное, я заслуживаю осуждения, но разве у меня был какой-нибудь другой выбор?  Я лгала тебе, но увидев его, я поняла, что дальше так жить не смогу, так как отныне мне придётся обманывать ещё и саму себя. И самое страшное, что в тот миг, когда я это поняла, я вдруг осознала, что мне жаль не тебя, а себя, точнее того времени, которое я вынуждена была провести с тобой, а не с ним. Ты не представляешь, как зла я была на тебя тогда. Но и злиться на тебя я долго не могла, поскольку хотела каждую секунду, каждое мгновение думать только о нём. Теперь ты понимаешь дорогой мой Саша, кого ты приютил в своём доме. Тут, наверное, мне следовало бы попросить у тебя прощения за столь резкие слова, но я не стану этого делать, так как дальше я скажу тебе слова ещё более резкие, после которых я и сама не в праве рассчитывать на твоё прощение. Ты помнишь тот разговор, который у нас состоялся с тобой в ночь перед твоим уходом в армию? Наверняка помнишь. Я хочу спросить тебя: скажи мне, ты человек, которого природа наделила мозгами, где были твои мозги, когда ты впустил в голову мысль, что женщина, и я говорю в данном случае не только о себе, любая красивая женщина, может испытывать глядя на тебя что-то, кроме отвращения, временами сменяющегося жалостью? Неужели ты мог поверить, что моё отношение к тебе хоть на йоту поменялось с того времени? Если мог, то твои мозги мой дорогой не дорого стоят. Ты даже не представляешь, как противно было мне ложиться с тобой в постель, обнимать тебя, целовать. А когда я вынуждена была отдаваться тебе, меня едва не выворачивало даже не от отвращения, а от унижения. С тобой мне было спокойно, а с ним я счастлива. Я не знаю, сколько продлится моё счастье, но я благодарна ему за каждую секунду, проведённую в блаженстве. Прощай и не позволяй, больше женщинам вводить тебя в заблуждение». Положив записку на стол, и сняв очки, он какое-то время растирал переносицу, зажмурив глаза. Затем, надев очки и поднявшись из-за стола, он повернулся к окну, за которым белыми хлопьями валил снег. Он стоял не шелохнувшись, и в какой-то миг мне показалось, что он тихо плачет. Его молчание становилось не выносимым. Тишина грозила затопить собою всю кухню, и выплеснуться наружу. Возможно так бы оно и произошло, если бы не вновь включившийся компрессор холодильника. Я уже мысленно подыскивал предлог, чтобы покинуть эту квартиру, и оставить его наедине с его мыслями и чувствами, но тут он повернулся, сел на стул и посмотрев на меня сказал:
    - Владимир, прочитав это, -он кивком указал на лежащий на столе листок, - я как подкошенный подошёл к зеркалу, что висит у меня в прихожей, и изо всех сил ударил кулаком в своё отражение. Он снова замолчал.  На него жалко было смотреть. Странное надо сказать, дорогой читатель, это было чувство. Мне казалось, что на против меня сидит не человек, а кровоточащий сгусток нестерпимой боли, которой тесно было в темнице отведённого ей природой тела. Я попробовал было посоветовать ему избавиться от этой записки, и от висящего в прихожей зеркала, вообще от всего, что напоминало ему о той, что так жестоко поступила с ним, и попробовать начать свои отношения с женщинами с чистого листа, но говоря всё это, даже я сам понимал, что вряд ли эти ничтожные действия что-нибудь изменят. Ведь в мире есть другие зеркала. И горькая правда заключалась в том, что и лежащая на столе записка, и висящее в прихожей зеркало, пребудут с этим человеком до конца его дней, отпечатавшись кровавым, саднящим оттиском на эфемерной, но от этого не менее чувствительной субстанции, именуемой «Душа». Понимал это, по всей видимости, и он, поскольку в ответ на мои слова, он лишь скептически улыбнулся.

7
   Было, наверное, около трёх часов ночи, когда я, сославшись, на то, что мне обязательно ещё нужно успеть посетить (никогда не существовавшую) тётю, покинул его квартиру.
Когда я вышел на центральную улицу, снегопад уже закончился. Дороги, улицы и тротуары, казалось, были устланы белым пушистым ковром. На душе у меня было тяжко, и мне захотелось немного развеяться перед сном. Из далека до моего слуха доносились звуки неустанного, праздничного веселья, и я решил отправится на центральную площадь. По пути мне встречались шумные, пьяные компании. Но их праздничное настроение мне не передавалось. Для меня праздник закончился, и когда до площади оставалось совсем не много, я повернул к дому.  Стены домов, мимо которых я шёл были покрыты плакатами огромных размеров, с которых молодые женщины и мужчины, с лицами, поражающими правильностью черт и безупречностью сияющих улыбок, предлагали отождествить качество предлагаемых ими товаров и услуг с их внешней красотой. Такие же красивые лица смотрели на меня с многочисленных баннеров, растянутых между деревьями. Мне вдруг вспомнились слова, услышанные мною в детстве из уст одного из киногероев, «Мир принадлежит красивым», и, глядя на всех этих молодых, красивых людей, трудно было не согласится с этой сентенцией. «Да, - думал я, прислушиваясь к скрипу снега под ногами, - быть красивым, наверное, уже само по себе счастье.  Наверное, так и должно быть. Так уж устроен мир. Так распорядилась природа. И ничего с этим не поделаешь". И когда я уже готов был  успокоится на этой мысли, следом, словно холодная волна, пришла другая: «Да, всё это так, но сейчас, когда я иду по этому засыпанному белым снегом, погрузившемуся в праздничное веселье городу, мимо этих красивых улыбающихся лиц, в этом же городе, в одной из многочисленных квартир, сидит сейчас за столом на кухне живой, тёплый, очень добрый и очень несчастный человек. Который так и останется очень несчастным, ведь чего стоит в нашем, помешанном на красивой, и яркой обёртке мире, где изображения красивых людей не сходят с телеэкранов и занимают стены многоэтажных домов, невзрачная доброта? И так ли уж права народная молва, утверждающая: «Не родись красивой, а родись счастливой». Ведь, положа руку на сердце, скажи читатель, много ли ты в своей жизни встречал по-настоящему счастливых, некрасивых людей? Вот и я тоже. И потом, разве сам апофеоз добра, не пришёл две тысячи лет назад, в мир людей, высоким, красивым, длинноволосым мужчиной?  А ведь, если вдуматься, чего стоила бы красота, да и существовала бы она вообще, если бы в этом мире, рядом с нею, словно отражение в кривом зеркале, не существовало бы уродства? Эта мысль заставила меня снова подумать о нём.  Перед моим мысленным взором предстала его нескладная фигура, сидящая за столом, на котором лежит та самая злополучная записка. Я представил, как он, посидев ещё немного, поднимается из-за стола, и направляется в прихожую. Там, остановившись напротив треснутого зеркала, до хруста в суставах сжимая кулаки, он долго всматривается в своё отражение.   
                КОНЕЦ.
                23. 02 2024