ДУХ

поэма

 

1981

 

____________________________________________

 

Из цикла сборников "Стихи разных лет" (пересмотрен - 2019)

______________________

ЛЕВ ГУНИН


ПОЭМЫ

избранное

- - - - - - - - - - -

Стихотворения, циклы и книги

Памяти моего дорогого брата Виталия

______________

______________

В это собрание вошли избранные стихотворения разных лет. Если место не указано, то (это касается стихов 1970-1991), скорее всего, стихотворение было написано в Бобруйске (Беларусь). Разножанровость, характерная для автора, и очень разные (по тематике, по образности, по типу) стихи в одном цикле или сборнике: это - широкий охват явлений, "вариантность личности", артистическая "смена" персонажей "первого лица".

___________________________



© Фотопортрет Виталия Гунина на первой заглавной странице.

© Михаил Гунин (отец Льва, фотограф): фото на первой заглавной странице.

© Кирилл Стрижак. Вступительное слово.

© Заключительная статья: объединённый текст заметки, написанной группой участников одного из форумов lib.ru (2007 - 2013), и дополнения 2003 (Дмитрий С.).

___________________________

 

Поэма "ДУХ" - четвертая из ранних поэм автора. Уже в тот период наметился его уникальный - ни на что не похожий - "почерк" (стиль). Синестезия ("склеивание" ощущений ("цветовой слух", "слуховое" обоняние) становится формообразующим и стержневым элементом. Явления и предметы играют роль персонифицированных сущностей, влияющих на жизнь и на судьбу героев, принимающих равное участие в драме. Фантастические образы и процессы, описанные в поэме, отражают эту особенность (на память приходят фантазии Босха, Сальвадора Дали…). Используются театрально-сценические и кинематографические приемы и условности. Частично принцип драматургического развития применяет "нестандартную" логику. Единственный в своем роде метод несходной "графической пунктуации" в каждом разделе (в рамках одного произведения) также привлекает внимание. Такой приём может выглядеть спорным, но автор использует его не как самоцель (не ради оригинальничания), а для решения конкретных художественных задач. -- Кирилл Стрижак. 2009.

-----------

Любители поэзии признаются, что чтение этого поэтического текста захватывает. Они советуют вначале не сосредотачиваться на разгадывании "ребусов". Тогда возможно охватить целиком общий замысел и осознать, что текст состоит из множества слоев, параллельно развивающих идейно-смысловую и эмоциональную линию: от гипотез и теорий на стыке разных наук - до профетических предсказаний и "разоблачений" тайн бытия; от размышлений о неисправимости человеческой натуры и рабского подчинения чел. личности заблуждениям, негативным инстинктам и страстям - до гимнического воспевания высокой любви.  -- Е. С.

________________________________________

 

 

ДУХ



Л.Б. и Л.М. - двум любимым женщинам посвящается

поэма


_____________


Глава Первая


ПРЕЛЮДИЯ

остановись
во тьме своих эмоций
во тьме своих страстей
остановись
 
ты хочешь -
(знаю) -
хочешь только ввысь
но я не в силах без тебя бороться
в себе
в своем
сознании -
кружке -
в своем окне
застывшем на сезонном
пустынном "ах"
привычно-незнакомом
в своих земных нервических страстях
в своем пустом и необжитом доме
в разброде мыслей что вразброс летят

Спустись ко мне хотя бы на изломе
Вновь вижу я тебя в своих глазах

Лелеянными в переливах ночи
встают мои давнишние мечты
И я мечтал когда-то быть рабочим
еще не сотворенной красоты

И я носился с ангелом в обнимку
меж облаков, где звездный хоровод...
и я хотел за облачную дымку...
Но г д е теперь все то, что не придёт?

Подушками, шкафами и углами
закрыв свою большую брешь в груди
мы носимся меж звездными лугами
не спрашивая: что там впереди

Мы носимся по облачным лужайкам
по травам ледяным седым без рос
мы мечемся кружим сбиваясь в стайки
и пряча в фалдах вызревший вопрос

- Ты кто? Душа? - Я Дух. - Ты плоть? - Я тело
души, где ласковая слизь. -
- Ты тело? Тело, что бы ты хотело? -
- Я не душа. Я - Дух. - Остановись!

остановись! во тьме своих страстей
на голову кровавую подушку
накинь!
чтобы унылый звон не слушать
будильника - уйти из этих дней

засни на миг! в своём кровавом ложе
засни счастливой дремой рыбака
поймавшего живую рыбу с кожей
с браслетами с перстнями на руках
с глазами что - как звезды над горами -
блестят в недостижимой вышине -
куда не попадаешь ни санями
ни с летчиками раз ты духом нем

Так сделайся земным и ощутимым
застынь хотя бы Шкафом или Тьмой
побудь - и здесь поговори со мной
на языке простом и совместимом
и разум страждущий теплом наполни мой

Пусть позабыв о муках и терпенье
о страшных днях об алчности людской
останемся во тьме лишь мы с тобой
останемся в бессмертном наслажденье
в безвременье бессонном и живом
и спящем отгороженным от мира
где язвы и гниение на всём
где значима лишь шея конвоира
а сон его мешается со сном...


ДУХ

- Терпи и знай, что есть оно кругом,
что, если ты смиришься и прорвёшься
в подспудность времени, то ты всего добьёшься:
в себя войдешь носителем их дрём. -


Я

- Но где залог и где та оболочка:
в любви? в огне? в забвении? в стихах? -


ДУХ

- Тебя не стало. Ты в пространстве точка,
теперь ты можешь растворить в мечтах,
в борьбе, в пути, в объятиях любимой
всё то, что было оболочкой "Я".
Оно теперь бесплотно и незримо. -



ИНТЕРМЕДИЯ 1



Октябрь             Рук и ног порывы
под аббревиатурой вечных снов
в стекле ничьих эмоций и паров
полуживы         как май в крови наживы

Кровь сердца в эту ночь в любовном сне
кровь памяти клубит стеклянным эхом
в осклизлости   что вспахана лемехом
что бесконечным спит:   в тебе...  во мне...

И ночь в большом стеклянном эхе спит
глаза нам сном тревожным закрывая
и лишь любовь одна сейчас живая
и только сердце бьёт - куёт гранит

Любимая! Одни вдвоём сейчас
бессмертны мы   и - как наш сон - невинны
под звёздным гулом   что   - закован в нас -
вобрал весь мир в овал - простор целинный

Представь… смотри: река     и чайки тень
над волнами тревожно зависает...
над Вислой...   и   серея   проступает
град в бестелесной   мягкой пустоте…

В той тишине - паришь ты над землей
в слоях воздушных щели оставляя
и помнишь что любовь одна живая
что миг соединяет с тем что тень -
как мост воздушный меж тобой и мной -
что рядом   что поддержит...
Задень

меня крылом Накрой Сожми в ладонях
мое ты сердце Слушай влажный всплеск
и всхлип его Над нами посторонних
нет... кроме неба… ниже - моря блеск

Предместье - Прага - за рекой стоит
так далеко от Новой Маршалковской
и ветер тихо вкрадчиво змеит -
как палец: по мостам  по их отросткам

Но я с тобой    Всегда    И только ты
моё сечь властна тело:  руки   плечи
пока овал души - как под картечью -
под розгами любви не закричит

заплачет о далеком детстве милом
заплачет и тобой   и мной о нём
заплачет телом   что без духа - ком
покорной слабости
Мы
потому двукрылы

И ночь заплачет окнами...  стеклом
недвижимым замшелым запотелым
Живут в нас души только вместе с телом
а мы... лишь потому...   что в нём




ДУХ

- И теперь в невесомом огне,
в невесомейшей метаморфозности,
мы с тобой побываем во мне,
где сплетаются искры и звездности,
в оживающих трепетах домн,
где расплавленный дух обретается,
где взлетает стремительный сонм
легких душ, и гимнически кается
в пустяковых проступках, грехах,
в задержании спроса и дерева,
что растет на когтистых лугах,
что с корой, но как будто бы зверево
чадо с голосом диким внутри,
с колосистым дуплом и смягчаемым
мхом нежнейшим наклоном своим,
в бури снежные ветром качаемым...

Остается толчок и вопрос,
остается в тебе удивление.
Ты корнями безудержно врос
в небывалую почву томления.
Ты в златой табакерке из длин
колосков и страстей (открывается).
В мутном зареве ты не один:
Провидение молча является
черным ангелом спящих домов,
белой птицей, в тебя превращаемой,
и пугающим шорохом сов,
со щелчком изо рта вылетающих. -


ИНТЕРМЕДИЯ 2

- На проволоке дней своих сидим
В кошачьей неге сердца на лежанке.
Из амбразуры глаз твоих глядим
На мир немой. Колышимые танки
Свои мы направляем в пустоту.
И получаем дикий вой оттуда.
Не ждем мы ничего тут: даже чуда,
Мы только спим - и ощущаем ту-
по живой - извилину сплошную,
В глуби которой примостились мы,
В которой мы уже давно уснули
Сном беспробудным. В нас - печать зимы.
Мы штык приставим к сердцу своему,
Оденем каски на мозги. Мы - тени.
И вот уже из светопреставлений
Механизировано движемся к тому.
Мы движемся колонной. Мы - сплошные.
НАС - нас не остановишь в пустоте.
На сгибе мира мы передовые,
На сгибе граней мы растем из тел.
И, распрямляясь бездной полукруглой
На вертолетах спрятанных путей,
Мы с выпуклым и населенным гулом
Чудесно вылетаем из щелей.
Проходим сквозь пустыни  сквозь накал,
И в тело человеческое входим -
как в пустоту. А - иногда - металл
В него из неухватной сферы вводим.
И остаемся рядом - но не тут,
Везде - нигде, в сплошном - и по кусочку,
И тот, кто нас прочувствовать захочет,
Умрет тот час же.
Все они умрут.


ИНТЕРМЕДИЯ 3

Открыты двери баров, магазинов, столовых, общежитий и кафе
Открыты двери баров, магазинов, столовых, общежитий и кафе
Открыты двери баров, магазинов, столовых, общежитий и кафе
Открыты двери баров, магазинов, столовых, общежитий и кафе

- Кровь. Порция спиртного. Жуток вал,
что - вместо цепи - сматывает души
Моих коленей и мозгов овал -
на валике вертящемся засушен
Десятков глаз, десятков рук и ног,
коленных чашечек, ступней, хребтов и ребер...
цепь - удлиняясь - скрутит их в моток,
который Пустоты встречает номер
Мы всё на этом валике живем,
мы в городах огромных - звенья цепи
Мы суть во тьме неведомую пьем,
что на себя тела и души лепит
Под зонтиком надзорных сил и глаз
сидим в кафе, в себя не разрешаясь,
и оттого, что слишком много нас,
мы спим, на тени тени разрываясь,
на двойственность на десятичность душ,
на сотенность мозгов и миллионность,
мы - в нежных и упругих сотах суш,
и в наших душах спит полунаклонность
Соединяясь телом в темноте
с другим, таким горячим и любимым,
мы чаще плачем, но правы не те,
что были без… что были сохранимы
Зачем? На что? Над бездной молодой
наш мир ничейный, скупо возвышаясь,
сияет сверху алою корой,
ни в чем - и даже в нас не отзываясь...
И хруст стекла под каблуками спит,
и спит прослойка денности всенощной,
и терния печать мозгов хранит
на острие витрин толчков височных


ДУХ

- Забудь о том. Ты не встаешь оттуда.
Ты не ложишься в гроб своих страстей.
Ты ждешь и ждешь, но не дождешься чуда,
направив дух к заоблачной мечте.
Каналы, бижутерия и парки -
они ступени для твоих ступней.
Для глаз твоих, для поцелуев жарких,
для чувств полно тут лестниц и дверей.
И не бывает лучших или худших,
таких же душ. Но есть одна Душа.
И, если прикоснемся не спеша
к Ней, - будешь ты так счастлив простодушно….
И за тобой нирвана в мире есть.
Увидишь - не увидишь: постарайся
услышать и увидеть прямо здесь,
и ощутить, но только без всезнайства.


ИНТЕРМЕДИЯ 4

- Ты любишь? - Я люблю. - Как? Больше жизни? -
- Да, больше жизни. Ну, а ты? - Люблю. -
- Кого? Меня? - Тебя. Себя. Не знаю...
Но знаю, что люблю, люблю, люблю. -

Мы вместе любим. И теперь мы знаем,
что есть Любовь. Но  ч т о  кроме любви?
в огромном мире? - Ничего - Мы знаем -
в огромном мире, пусть он весь в крови
невысказанной веры и желаний,
не выявленных языком земной
любви, и мы лишь запоем,
терзаемые ветошью рыданий,
рыданий на покинутом стекле
оконном, на кирпичной кладке,
рыданий на посыпанной земле,
на острых пиках времени усадки
Мы запоем горячим журавлем,
чья кровь бурлит в клубимых клочьях пара,
и мы, чтобы не натворить пожара,
в пространство мира холодно споем:

Устала твердь.
Горит металл.
Тебе гореть -
и мне накал.
Там на плетне
горит стрела.
Вдали - вовне -
так много зла.
Опустишь руку
в этот сбой.
Мы все окажемся
тобой.
Увидишь муку
в тех глазах
Но разве можно выпить страх?
И разве можно дорасти
до основания пути?
Мы все должны идти идти,
а не расти. Вот. О, прости
за этот срыв
на облаках,
за этот взрыв
в моих зрачках.
Мы все, любя, терзаем грудь.
Меня, тебя.
Забудь. Забудь?
Об этом
мы поем
вдвоем,
и раньше, чем умрем,
уйдем
найдем
споем
о том,
что нам назначено вдвоем. -



Глава Вторая

Я

- Не видно стен. Темно. Повсюду пар.
Где я? Зачем? И  д о м  ли это?
Из мрака не заметно пятен света,
и в голове царит сплошной угар.
Не сдвинуться. Перед глазами пляшет
зернистой полутемной пустотой,
и дергает, и чем-то теплым машет
бесплотный кто-то, но еще живой.
И на щеках я чувствую дыханье
его - хоть здесь и нету никого,
и в сердце устремляется  р ы д а н ь е.
Мое? Твое? А, может быть, - Его.
И слезы замерзают на ресницах,
и щеки льдинки колют, и поют
в эфире полуобразы и лица,
и перед взором мысленным встают
бесформенные, рыхлые, сплошные
существ или полусуществ тела,
создания земные-неземные,
не кроющие ни добра, ни зла...
И серый в них лишайник полусвета,
и день - и ночь - сиятельная мгла.
Мои мозги - пространство в полутьме.
Мои ладони всажены в пространство.
И я в себе - немое постоянство,
хотя оно принадлежит не мне.
Какой-то гул - как будто поросль душ.
Какой-то омут белизной простынной.
И всё, снаружи, вовсе не пустынно.
Но этот сумрак едко синеуш.
В покое лунатическом подспудном,
в просторах аберрации простой
скачек за что-то не сметает сбой.
Но удержаться трудно. Очень трудно.
И огненные плавают шары,
что еле видимы и сумрачны: как все тут.
Глаза мигают и влекут пары
к зрачкам неясным, чей предел разомкнут.
И время, поворачиваясь вспять,
дает одну задачу без ответа:
не видно стен. Темно. Какой-то пар.
Где я? Зачем? И что все значит это? -


ИНТЕРМЕДИЯ 1

букашка шла по малому листку,
букашка доползла до середины.
напоминает след росы реку,
бугры волокн напоминают спины;
тела канатов - жилки, что в листке.
и все отсюда выглядит гуманней,
хотя, быть может, чуточку туманней,
хотя - быть может - только вдалеке;
в букашке есть твои глаза, твой мозг,
пропитанный твоим же цветом мыслей,
хоть мир букашки мягче и волнистей,
и соткан он не из твоих забот;
в том мире все едино, неделимо,
все равнозначно среди хора дел;
и этот мир есть сам себе предел,
невосполнимый и необоримый;
и хаос сфер его мелькает - вальс
небесный, довертевшийся до точки,
а запятые есть не в каждой строчке,
а если есть, то это часто фальшь;
и ты идёшь, мохнатыми, кривыми
передвигая лапками во сне;
мы никогда не будем совместимы.
ты снова не окажешься во мне.
ты просто божья тварь - и ничего
не ведомо тебе о гребне Мира.
И в нежных крылышках твоих есть грань эфира,
а в тельце тонком нету  т в о е г о...


ИНТЕРМЕДИЯ 2

До звона губ.
До срыва шуб -
какой-то день
дрожал вовне,
держал колени
тебе и мне,
какой-то звук
торчал в глазах,
как нож, как плуг
в живых песках,
как просто гвоздь
торчал в руке,
как просто ось
невдалеке,
вокруг которой
винт огня
вертел моторно
тебя, меня,
вертел в крученье
других людей,
в сопоставленье
их сфер, идей,
их звон коленей,
их грохот тел,
вертел и падал
с немых высот,
с верхушек ада -
и на песок,
с вершин эмоций-
на дно теней,
с огромных порций -
до эха дней,
с гигантских бдений -
до пустоты,
с вершин терпений -
до суеты,
вертел верченье
порывов в нас,
стремил скольженье
ног, рук, и глаз,
и клал штативы
в свинцовый гроб,
вертел нарывы
кольчужный лоб
в кольчуги пенья,
в кольчуги дня,
в недоуменье
тебя меня,
в неодоленья
двоичных сил,
в несокрушенья
людских мерил,
в ненарушенья
души белил,
в неудвоенье
доильных вил,
он где-то в мире
кривой чертой,
или на пире
тобой и мной,
в забытом сердцем
потоке слез,
в последнем скерцо
последних рос.


ИНТЕРМЕДИЯ 3

Качнемся мы к своим исконным дням,
качнемся к шелестящим занавескам,
качнемся к комнате, где на полу подвески
от тени люстры. Прошлое отдам -
но настоящее закрою от чужих,
от стен глядящих криво "соглядаев",
от шумных и упрямых глашатаев,
рефлексных обывателей земных.
Пусть комната - подобно кораблю
или волшебной птице - унесется
туда, где только чистый воздух льется,
где я сто раз подряд шепчу: "Люблю..."
Качнёмся от волокн своих одежд,
качнёмся от одежд своих эмоций,
вот я - распятый, голый, плотский -
на проводках вишу своих надежд.
На проводках вишу - и засыпаю.
И каждый тела спящего кусок -
в отрыве от других - висит - и знает,
что жив не он, а, например, висок.
Филе из душ так стало нынче модно.
Филе из тел зато куда вкусней.
Надежда съесть себя всегда живет подводно
в морях рассудка. Прелесть жертвы в ней.
Соединив тела, как автоматы
другого механизма, что крупней,
на них повесят бирки или платы:
кто сколько стоит, сколько кто рублей.
Но в этой комнате не ценятся подшивки.
В ней только Дух. Он весь бесплотен в ней.
Здесь тайна всех. Открыта без визитки
цепляющих за что-то якорей.
Корабль-комната на белых парусах -
на белых крыльях - в прошлое помчится,
пред нею море, перед этой птицей,
и в воздухе - немое кредо прав.
Качнемся - словно маятник - к добру,
и после - как гамак - ко злу качнемся,
но никуда мы не перенесемся,
а тут всегда нам быть не ко двору,
ведь что-то нас в себя не принимает, -
как Мелвилл в прошлом твердо полагал, -
и, если бы нам кто-нибудь мешал,
мы не дошли бы до качанья края.
Мы без противодействия пройдём
и точку равновесия, и небо,
мы маятником переступим дом
и кнут отбросим уравненьем Феба.
Мы мир взорвем и вырвем из груди
Галактики пылающее сердце
без лика, что всегда сквозь нас глядит,
что видит в нас своих единоверцев,
что жил до нас и под другой Луной,
что крови нашей и всего дороже.
И мы ЕГО почувствуем всей кожей
как что-то третье меж тобой и мной. -


ДУХ

- Ты помнишь комнату без стен и потолка?
Ты помнишь рыхлое, бесформенное ч т о - т о?
Ведь ты во мне всё пребывал пока,
а ты - никто. И  я  всего лишь  к т о - т о.
Щипцами мысли охватив овал,
мы смотрим в отражение колодца,
с которым мы не рождены бороться, -
но Д у х о в - нас тревожит этот залп
чего-то, что небес и солнца выше,
что светит выше бесконечной мглы,
и, если МЫ живем в себе на крыше,
то это - запредельные миры.
Вам лучше. Вам дано общаться
хотя бы с нами, видя в нас предел.
Но мы - тем дышим, до чего добраться
ни мыслью, ни глазами ты не смел.
Бессмертия и смерти, и тоски,
и сфер громадных, и огрома выше
ОНО; и - если кто его услышит,
погибнет - но и не умрёт. И Кий
Неведомый его забьет, закинет
бильярдным шаром в сетку немоты,
и содрогнется Духов Конвенциний,
и содрогнулся бы на месте Духа ты. -


Я

- Я вижу комнату и острие свечи,
упершееся языком в атласность,
как будто на кокарде перьев красных
невысказанность: так оно торчит.
Я вижу шкаф. И стол, занавески,
я вижу старый пуфик и часы.
Здесь жил когда-то Дух. Под звон челесты
из-за стены соседней. Вот весы,
что души взвешивают раз в конце недели,
что мысль верстают огненным шатром;
и до себя соприкасают мели
чугунных гирь с нежнейшим ночи сном.
Вот плавает по комнате подушка.
Вот кабинет закрыт дверным стеклом.
И в тишине удалось мне подслушать
усталый стон и розовый излом.
Тот звон хрустальный в душах прозвучит
как будто сверху, а, быть может, снизу.
И жизнь нас всех, как острие, разит,
одна - рабам, и графу, и маркизу.
И хриплая пластинка просипит 
далёким пеньем - тихим и забытым,
и в бороздах ее игла скрипит
и вырезает души и копыта.
Игла ее пронзает вену мне,
и вырезает образы и лица,
и впрыскивает что-то все больней:
у тела просит дух ее - напиться.
И нож вонзается все глубже, все сильней,
и граммофонов иглы выжмут капли крови
из борозд неживых и черных.
СЛОВОМ
под ними ждут звонницы волдырей.
И под собой остатки прежних жизней,
остатки совести найдешь своей иглой.
А нож вонзается в межреберность. И твой
начальный срез покажется мизерным. -


ИНТЕРМЕДИЯ IV

Вот - эта ночь.
Вот - это веко.
Вот - эта блуза и кровать.
Проникнуть можно в человека,
Но в комнаты - нельзя вникать.
Вот стул и стол. Вот отраженье
в железной тушке утюга.
Все это - только дуновенье
далекой сферы в обшлага.

Все это - только отголоски
каких-то бурь, ненастий, круч.
Пространства комнат - слепок воском
с того, что "отпредметил" луч.

Но и  т а к о е  отраженье
так поражает иногда,
что за единое мгновенье
кладутся жертвенно года.

И эта ночь, и это веко,
и эта блуза и кровать
крадут полученное деко-
ративное зерно - молчать!

Молчать о том, что не случилось,
О том, что больше не придет,
о том, что на куски разбилось
о грудь железную вналёт.

Но, постучавшись в эту дверцу
когтями прошлых вер и сил,
мы получаем прямо в сердце,
что каждый помнил и забыл,
что в комнат сферах задержалось
(как бы завядшие цветы), -
что духом суетным втиралось
среди беззвучной суеты,
что стало телом тех, кто умер -
и тех душой, кто не вставал,
что лист - между листов как нумер,
что между полувзлетом зуммер
между падениями шпал.

Пусть эта ночь не это веко,
пусть эта блуза не кровать.
Но духом комнат подышать -
подушкой кислородной века -
нам счастье выпало опять:
чтобы остаться в том, что есть,
и с тем, что не было, проститься,
и если вере в нас - поститься,
мы вместе с ней не будем есть. -


БАРАБАНЩИК ПЕРВЫЙ

- Я - барабанщик жизни этой.
Бью - куда? - не знаю сам.
Может быть, что
барабан мой - Вето.
Может быть, что
барабан мой - Храм.
Никто, никто не знает это. 
Шипящих бездн и дробей силы
живут в межзвездных облаках.
Быть может, палочки мне - Вилы,
быть может, мой наставник - Страх.
Страх перед этой перспективой,
заверченной в немую мглу.
Во мне живут прерогативы
замены Дроби на Иглу.
Замены Тела на Застежки
от женских ласковых грудей,
замены Душ на Босоножки,
замены Сердца на Друзей.
И в том, неведомом и страшном,
о чем, не зная, я стучу,
приказ о жизни мглой заквашен,
и - если скажет - замолчу. -


БАРАБАНЩИК ВТОРОЙ

- В переливах
дроби замолкает
резкий вывих
тишины.
В перегибах
рук моих не знает
ощупь палочек войны.
Мозг мне вставлен
чьей-то силой
чьей-то силой тайной, что стучит.
Вес расплавлен
магмой не остылой
палочками в пальцах; и шипит.
В сферах заоконных
и забарабанных,
в сферах замембранных
этот крик.
Что в сезонных,
что в заокеанных,
в полу-осиянных
высях - миг.
В парках, туалетах,
в чайных и столовых
тел людских скопленья
режут мир.
В новых минаретах,
в старых кабинетах,
в обводах не новых
теплой вуалеттой -
зной квартир.
На коврах -
на чванства мавзолеях -
привкус неухватной тишины.
И дрожит в глазах,
дрожит - аллея -
общезаговорческий жар войны. -


ТРИ БАРАБАНЩИКА

- Мы предстанем перед судиею.
Мы готовы слушать приговор.
Мы стучать поставлены не злою,
но и не доброй силой гор.
Далей незатенных,
далей незастенных,
далей, что приправой
к кумачу.
Им идти за славой,
нам идти за правдой
в двух словах нетленных:
"я стучу".
Если стукачами
были бы вы сами,
то у барабана - мембраны две.
И за усачами
бойкими бойцами
мы идем за вами - вот ответ. -


ДУХ

- Теперь мы этот путь пройдем вдвоем.
Но путь - условность. Отдых - напряженье.
Ты видел прежде только дуновенье.
Теперь услышишь ветра свист и гром.
Ты не исчерпан. Ты лишь только спал.
Теперь проснись - увидишь мир целинный,
Не паханный, не сонный, не картинный,
Не водруженный сном на пьедестал.
Увидь же мир, что весь в твоей крови,
Себя - ничтожней прежнего, немого,
Букашкою в сравнении со Словом,
Ничтожного на фоне  и х  любви.
И ты слепец. Но вот, раскрыв глаза,
Ослепнешь от сияющего света,
Увидишь лишь расплывчатость. И это
в тебе найдет не "против" и не "за"... -


Я

- Мы с тобой едины.
Мы - двойные спины.
Мы - двойные руки и сердца.
Мы двойные длины
тянем с середины
и не видим в близости лица.
Мы идем по кручам,
по столбам и тучам,
мы идем по мыслям и стыду.
Я Тобой научен.
Я Тобой изучен.
Я Тобой и я с Тобой иду.
Если разделенье
вызвать на мгновенье -
с высоты огромной упаду.
И не будет дленья,
даже закругленья,
просто я исчезну - не уйду.
Просто я сгорел бы
в атмосфере неба,
просто метеором вмиг пронесся бы.
А потом - я не был,
не любил, не верил,
и тогда - без тела
и без судьбы.
Но в каком-то круге
я услышал звук бы,
звук последний, тонкий,
звук - что смерть.
И в последней муке,
в умиранье-звуке,
там, за перепонкой,
я бы знал, что есть.
А в тебе - я знаю
только то, что с краю,
только - что желаю,
но не то, что  М ы.
Потому в рыданье,
но не в обещанье
эхо разделяю
полу-тьмы.
Мы - полуголовы.
Мы друг в друге - совы,
мы из свето-тени
сотканы с тобой.
Запах бирюзовый,
запах составлений-
эхо настроений-
этот строй.
Мы уйдем за спины,
мы с тобой едины,
мы уйдем за руки
и сердца.
Ласковые длины.
Этот Бог Единый,
этот Бог целинный,
этот Бог Поруки,
Бог Венца.
Если мы - конечность,
значит, наша вечность
не имеет формы и лица,
значит, время в круге
заперто на ключик,
наши души в круге - узники конца.
Если эту млечность
как-то пересечь нам,
если мы сумеем
быть везде, -
то тогда бессвечность
наша безупречность,
неба грот елейный
будут здесь.
Мы с тобой закроем
это место сбоя,
этот подвиг тайны
и конца:
если Быль травою
прорастёт - то смоем
раструб бесконечный
мы с кольца...
Это только малость,
то, что нам осталось,
белый свет - и шалость,
света покрывало,
это просто "раньше" - и теперь.
Что-то завалялось,
что-то задержалось.
Если покрывало,
если даже шалость,
если пыль собралась,
ты протри вельветкой -
и поверь. -



Глава Третья

Прекрасный, независимый уклон,
прекрасное, безудержное лето!
И если ты сейчас не выжмешь звон - 
то я тогда умру уже без света.
Без света, без соленой теплоты,
в пустой квартире и тоской прижатый
к подушке упоенья и расплаты,
к постели Независимой Мечты!
И в сферах не таких, как тут, нездешних,
Антеем замер телефонный звон.
Сейчас он обособлен, отделен -
и жизнь мою он сжал огромной клешней.
Отделены предметы от людей.
Явлениям отрезанность мешает
произойти, в надежды их встревает,
и наш топорщит справочник идей.
Предметы, словно в книге телефонной
фамилии и имена людей,
живут с начала вызванного звона,
живут с начала звона их цепей.
И  э т о т  звон во мне родил начало,
начало жизни, может быть, иной.
Но каждый раз ты как-то вызывала
во мне порывы с новою волной.
И эти волны эхо приносили
заоблачной, нездешней красоты,
и Духом неухватным в сердце жили,
и отдавали Дань Моей Мечты.
Условно наркотические средства, -
они во мне все делали сильней.
И я теперь во власти весь твоей,
я без тебя не знаю, куда деться.
И в этой темноте умру,
оставив только пепел сигаретный,
а ты - ты мне позволишь быть без света,
как будто я - придаток твой к перу.

От страсти этой - к страсти той.
Я жар бы вызволил соблазна,
если бы мне хотя бы разность,
если б ты не была собой.
Но разность тело разлагает.
И вычет - в порах. Он живет
в том, что никто еще не знает,
а, может быть, наоборот.
И, заплатив за эту метку
в своей душе бесстрастным днем,
я знаю утренне о том,
что мыслит в тела каждой клетке,
что в Нем присутствует и в нем -
доступным - но не как таблетка:
от смерти средство и от мук,
от жизни средство, от разлук,
от тяжести безмерной едкой.
А днем я забываю это,
как будто память сникла вдруг.
Но  сердце-то об  э т о м  знает
и днём, и вечером навзрыд,
и мне сейчас напоминает,
что это жизнь моя трещит.
Что, панцирем попав на зубы
какой-то жирности литой,
я окончательно стогубый,
я окончательно нагой,
в своей "одежде" беззащитной,
в своей наскальной пустоте,
и явь уже будет слитной
ни в настоящем, ни в мечте. -



ДУХ

- Бывает солнечною тьмой
какой-то ангел за тобой.
какой-то вздох в тебя летит
легендой жизненных эгид.
и, жизнь живя одной судьбой,
вскрываешь космос за собой -
сгущенки банкой иль консерв 
ты открываешь лунный зев, -
ты открываешь этот мир
на острие судьбы рапир,
ты открываешь снег зимой,
а летом воздух голубой,
ты жизнь берешь себе в кредит,
и не на что ты не подбит,
и, ног чужих движенье зря
в окно подвальное, горя
от страсти быть другой судьбой,
ты остаешься сам собой -
и тем, чего в помине нет,
и что запретный плод и свет.
за нарушение табу   
тебя жестоко бьют по лбу,
пытая сладостно мозги
с упорством старого брюзги;
пытая мыслей скакунов
внутри твоих опухших снов,
и конь - души велосипед -
весь попадает под запрет. -


МОНОЛОГ ДУХА

- О, Великое, Вечное, Зримое,
ни в меня ни в тебя не вместимое,
содержащее эмоции
словно карты морские и лоции,
содержащее гроздья терпения,
искушения и заживления,
содержащее данности, прелести,
на котурнах извечные ереси,
безголовую шею оконную,
безымянную, конную, донную,
безымянное Имя святейшее,
на Земле, в целом мире светлейшее,
в облаках, в нишах  н а с  поселенное,
обновленное, не обновленное,
искаженное зонностью, дальностью,
выпрямленное пирамидальностью
в мире всех человеческих слабостей,
в мире всех человеческих радостей,
в городах, на путях поселенное,
Имя светлое, имя бездонное,
что вращением в сущее встроено,
что присутствует в целом - и в толике,
в канцонетте, в сонете, в буколике,
то, что в самом и полном неистовстве,
в ожидании формы, иглистости,
то, что есть даже в крошечном разуме,
то, что смыслом бескрайним пристало к нам,
оживленьем заброшенных волостей,
заживлением раненых полостей;
в переломе как будто овальное,
непрочитанное, наскальное;
обреченное на отделение,
совместившее жизнь и явление,
это Имя, собой освещённое,
к свету Света всегда наклоненное,
это все, что затмило весомости,
что проникло из игл в их колкости,
из костистости, из представления,
из невиданных мук и терпения;
это все, что проникло из омута,
не свершенного, но и знакомого,
из сетей, перенесшихся в собственность,
в относительность, неоконченность,
все, что ждет у природы лечения,
обращения и замедления;
это все - твоя почва озонная,
безнавозная, н е  удобренная,
безусловным н и к е м осиянная,
полускатаннная - полустранная,
но  т в о я  лишь земля одинокая,
многоумная и многоокая,
миллионами глаз заплаканная,
вся искромсанная, исцарапанная 
(словно грудь твоя - этими муками),
темно вспаханная и вздутая
в закруглённости тайной вместимости,
неподвластности и продлимости,
освещенная протуберанцами,
в масках жестов застывшими танцами,
заселенная и измождённая -
- вот земля твоя, вечно-исконная. -


ИНТЕРМЕДИЯ 1

- мне так хотелось бы пожить
ещё хоть в ком-нибудь, и быть
зелено-розовой травой,
букашкой сине-голубой,
рабочим днем,
столбом, войной,
тобой и мной, мной и тобой.
на пальцах синих - две руки,
моих волос цвета тоски,
моих грудей цвета волокон, 
моих зрачков беспыльных окон,
корзины вечного пути,
просветы памяти и птиц -
мы все в себе твои, альков
лаборатории мозгов.
на синих стеблях - след пыльцы.
цветков задумчивые ц и.
в началах мира  и н ь  и  я н ъ,
в до-светной глыбе Смыслов длань.
в начале бережной реки
живут жучки и паучки;
и в Поднебесной есть и тот,
кто в Сизом Воздухе живет.
рождается в груди поэт.
а, может быть, и синий свет.
быть может, он давно живет,
но просто он наоборот.
он, может быть, всегда, везде,
один в началах  в ы с ш и х  д э.
один в началах летних трав,
один - входящий в их состав.
один, по очереди став
началом времени-огня,
ромашки желтой и  м е н я;
один, включающий мотив
щемящих гроз-альтернатив, ~
скользящих по граниту скал
(громящих бытия металл),
гранящих лотос и сапфир,
гранящих воск, гранящих мир,
гранящих воздух над рекой
и пасть тигрицы молодой,
гранящих времени предел,
сопоставимый с суммой дел,
сливающих в одно и два
то, что намечено едва. ~
и это все живет во мне -
как я - во всём, как "это" в "не",
как Кот живет один в ночи,
и в нем есть Мышь, а в ней - КлЮчи.
как я - в тебе, как ты - во мне,
как все мы в циклах, в их длине,
и как длина живет во всем,
что ни возьми - хоть часть, хоть ДОМ. -


ИНТЕРМЕДИЯ 2

- Мы скатываемся в беспорожний густой полумрак.
Все это - жизнь. Кто не постигнет - заснет.
Угол звезды к корме лодки упражняет наш путь.
Угол сердец установит немую бездвижность.
В каждой любви есть коллапс.
В каждой страсти ловушка удушья.
Коллапсирующая звезда создает чудовищную гравитацию.
Взрыв в себя.

В ее поле коллапсирует жизнь.
Есть момент, когда все замрет.
Тогда обернись вокруг шеи.
Взгляни глазами затылка.
Открой свой Третий Глаз - гипофиз.
Проникни в Необъятное Системой.
Внедри огром космический в себя.

Закинь голову в Другое небо, -
и увидишь - как этот диван и эти обои
отойдут далеко в полночь.
Укатят троллейбусы. 
Замолкнут трамваи.
И выжидающие лица,
застывшие там - в паутине улиц,
станут только призраками жизни,
но не существом: далекие, бледнеющие.
И они растают также.

Останется один крылатый гном,
существо бесполое, безвозрастное. Загадка.
Неопределенного вероисповедания,
неясного происхождения,
не калькулирующейся плотности,
без желаний.
Шаркающими трясущимися ногами
приблизится к точке видения,
закрыв лицом весь экран. 
ЭТО - эссенция нашего мира -
задует пламя свечи.
И мы останемся в темноте.
Останемся в темноте -
с лицами, зачёсанными наружу,
со вспухшими губами
со вспоротыми животами,
сами несущие внутри мир,
отрыгивающие вместе с блевотиной
собственное сердце, -
прятавшееся в жерлах наших забот.
В темных амфорах наших душ
что-то влажное и горячее
смотрит чужими глазами
на виднеющееся в горлышко небо,
на запутанность всего сущего
что проступает вереском на стене;
проступает вереском на кирпичной стене,
выступает кровью на посиневших губах,
выступает лодыжками, спрятанными под одеяло,
и нелепым фокусом, не передающимся наружу.
Темнота окружает нас.
Больше ничего нет.
Есть только трубка,
трубка 
на земле, предназначенная для неизвестных целей.
Только утраченность,
вещающая чужими устами...
Длина мира укорачивается в кожистом сумраке,
запаянном в пробирку.
Зрачки погружаются в раствор атипичной вакцины.
И тени, идущие с их сфер,
отражаются теперь не внутри,
а снаружи.


ХОР ДУХОВ

- Он спит. И, значит, он устал.
Он слишком много повидал.
Он слишком много посетил.
Он слишком долго в Тайне был,
Он слишком много пережил.
Он слишком долго в нас пробЫл.
Он слишком много в нас искал.
Он в поисках своих устал.
Дадим же мы ему вздремнуть,
Дадим передохнуть чуть-чуть.
Он слишком многого в нас ждал.
Он слишком много потерял.
Он слишком многого хотел.
И он нашел себе предел. -


БАЛЕТ ДУХОВ СНА

- Тянись, задумчивая нить.
Тебя как дар во сне хранить.
Тебя сучить, тебя свивать,
тебя свивать и увлажнять.
Оковы прочные порвем.
Тебя с твоим помирим сном.
Пусть Парки тянут нить Судьбы.
Во сне - другое. Если бы
во естеству порвалась нить -
во сне ее соединить.
И мы станцуем менуэт,
покажем вам нутра балет,
что между небом и землей
повис гигантской головой.
Мы по хрусталику пройдем,
оставив тени след на нем,
в улитке уха пролетим
между сознанием твоим
и неосознанностью врат,
куда стучишь ты наугад, -
и неосознанностью дней,
когда стучал ты в них верней.
Твоим огромным языком
лизнем по миру. И потом
в живую пропасть темноты
мы окунем твои мечты,
мы окунем твой стыд в кровать,
где будешь с грубостью ты спать,
твое невинное лицо
мы окунем в страстей кольцо,
невинным мальчиком возьмем -
и в пар бесстыдства окунем,
раздавим сердце - и потом
на нем кружиться и плясать
мы будем долго - до утра,
и утром ты не будешь знать,
откуда слабость и тоска
в твоей груди, и отчего
так стало пусто; нет того,
что было лишь вчера с тобой,
как будто воздух весь другой,
и отчего - словно рука -
сдавила мозг тебе тоска;
не будешь знать ты - отчего
в тебе  н е  с т а л о  - и чего. -


Глава Четвёртая

ПЕРВЫЙ РАБ

- Я - раб своих страстей. И пусть
не будет никаких сомнений:
я исполняю повеленья -
как роковой, фатальный путь.
Все: страсть-любовь, богатство-страсть,
страсть власти и неподчиненья -
все надо мной имеют власть,
а власть пьянит их и лелеет.
Я - обретенный Карфаген.
Я - Рим карфагенянам тоже.
Но мне  с л у ж и т ь  всего дороже,
и я служу, служу им всем.
Я - сутенер своих желаний,
я - раб покорный, раб страстей.
И в страстном шепоте ночей
соблазнов слышу хор признаний.
У кабаков и у ларьков,
где продают презервативы,
во мне все шесть желаний живы,
и в них - желание-покров.
Я существую в измереньях,
разорванных на шесть частей,
во мне рабов прадедов гений,
что помогает быть сильней.
Во мне степная лихорадка:
скорей вобрать все шесть в себя,
смешав их в целое - и хватко
в отдельности их теребя.
Я - раб своих шести хозяев,
бичами хлещущих мне плоть,
которые меня узнали,
и будут до смерти пороть.

Я - парадокс в дыре туманной,
где грань зависимости странной,
что вертит мною тем сильней,
чем больше порки и плетей.
Я - раб своих шести частей,
всех шкал, что чувства замеряют,
но и они, руля, не знают,
что есть седьмая, всех важней.
Что есть безвестный повелитель,
властительный над всей землей,
что тайны собственной носитель,
которой они правят мной.
Что он - седьмой - всех правил выше,
что он соблазнам силу дал,
и все мои грехи он слышит,
их отпустил и оправдал... -



ИНТЕРМЕДИЯ 2

- Латунью время падало в пространство.
Не длились и не высились часы.
Не удлинялись пульсом шлейки ранца
во имя равноденствия:
                Весы,

застыв, стояли чашами бездвижно,
без перевеса первой над другой.
Затихли звуки нервной немотой,
которая пришла скоропостижно.

И только лакмусовой наковальни тест
испытывал какое-то значенье,
что не входило в ночи замедленье,
что не вмещалось в ночь ни с "с", ни "без".

Запахло гарью. И машин огни
по мостовой передвигались, шаря
по выступам, по плинтусам; они
на окнах - как на полках - задержались.

В другом пространстве, хоть и здесь, сейчас,
две пары глаз в отверстие колодца
глядели жадно. Видел каждый глаз,
как глубь растёт, и белый круг в ней бьется -

воды кипящей - прямо на глазах -
встает - и перевернут наизнанку.
И (полюс негативов) брызжет страх
из двух контрастов - клюнувших приманку.

Притихли в ночи плюшевые кресла.
Притих фосфоресцирующий фавн.
И формой жизни, часть ее украв,
фонарь и столб ощупывают чресла.

А запах неба слышен был в постели,
и не крошились латы Красоты.
Она - наполовину в женском теле,
наполовину - в образе мечты.

И пригоршни святого эха знали
о летаргии функций и вещей,
и, воду встретив, в пальцах задержали -
все больше тайн нащупывая в ней.

И перспектива смутно замирала
на острие иглы случайности (себя),
и два ребра собой соединяла,
за флером гари зрея и трубя.

И замирала вместе с ней прислуга,
трудившаяся в сферах не ночных,
и видели любовники друг друга
в овале тайны, что накрыла их.

И длилась тень души в другой не тенью,
и габардина слой, что алой лужей в ней,
так искажался, делаясь явлением,
что стал зигзагом в зеркале огней.

Качались дуновеньем ветра шторы,
качались длины вздохов и теней,
и в голове - остаток прежних дней
вонзал в бока свои ночные шпоры..

И шевелились от него мозги,
и открывались души - как шкатулки,
и выдвигались розовые втулки
безумной страсти: золотой фольги.

Глаза глядели жадно и печально
в колодец чувств - и видели себя
на глубине крутой пирамидально,
вершинами по прошлому скребя.

И арки падали, и люди говорили,
своими жестами раскачивая мир,
и в тишину глубин своих звонили,
не ведая, что звонят в глубь квартир...


ВТОРОЙ РАБ

- От первого отрезали меня,
нас с первым нелегко разъединили.
На срезе блеск радиоактивной пыли,
ее крупинки - ткань и форма  н а с.
Но чувства не разбились, как тарелки.
И разделеньем жизнь не отсекло.
Во мне живут латуневые стрелки,
домов углы и улицы сверло.
Живут ли в Первом? Я - один. А Первый
одной второй от прежнего меня
в извилинах мозгОвых, там граня
бриллианты памяти, что прочны и напевны.
И божий дар, который я храню
в своих висках, и в коже, и в ладонях,
играет отлученной частью звона
на клавишах, похожих на скамью.
На вешалке Вторые над богами,
далёко от печальной тени дня,
скрипят по окнам мира валунами,
раскатывают вдоль шары огня.
А я - аскет, вдовец, головомойщик,
пекусь о запредельном бытие -
хоть плавает застенное И.Е.
и птицей тут жеребится настройщик!
Смеюсь И.Я. Знакомое Л.Б.
меня в себе собой заполонило,
и хохочу наклонно-шестикрыло,
ее рабом служа в своей судьбе.
Я - раб, но я не Первый: для приличья,
себя рабом при всех не назову,
и в черную я прячусь синеву,
когда порой от не рабов отличен.
Я продолжаю цепи теребить,
но разорвать - и отлучить - не смею,
и в нежном трансе звенья их лелею,
и мыслю ими, если не шутить. -


ДУХ

- Ты состоишь из миллионов духа.
Идешь вдоль улиц, и в себе таишь:
как, в предвечерней мгле, касаясь слуха, 
душа вползает в тело словно мышь.
Ты ходишь среди тысяч, погружённых
в послерабочий временной овал,
когда во всем запрятан интеграл,
что извлекает элементы сводных.
Бредешь по тем вечерним тротуарам -
и состоишь из запахов толпы,
и видишь души, шляпы и снопы
глазного света. Тень по писсуарам
проводит длинной бледною рукой,
проводит по зазубринам явлений,
по бритве самых острых впечатлений,
и по всему, что было не с тобой.
Ты видишь в зеленеющих квартирах
усатых стариков и молодых,
голубовато-розовых вампиров,
и школьников за шторами других.
Ты видишь туалеты и газоны,
ключи и кольца, ватники, очки.
В глуби вторых колышутся вагоны,
в глуби четвертых - втулки, пятачки.
В глуби глазниц колышутся квартиры,
в кругу любви - Эдема смутный гул.
И тот, кто этой ночью не уснул,
уже не выпьет счастья эликсира. -


Я

- Я был рабами, Звеньями и Духом.
Я был Огромной Тенью чьих-то сил.
Я тени Маятника Силы был безрукой,
я всеми барабанщиками был.
Теперь пора самим собой остаться,
метаморфозы гасит утра свет.
Рассвета тряпка подтирает след
на памяти доске, как из эрзаца.
Нет ничего - как будто не бывало.
И только на бумаге цепи слез
машинописно формируют жалость,
отравленную сном метаморфоз.
И тот, кто скажет: [italic]
выдуманных слез,
мифических страстей и настроений
какой-то ветер с улицы принес - [italic]
достоин тот своей ментальной лени.
Он ошибается в пылу оков расчёта;
в недопущенье птиц псев-
досомнений.
       День от разворота
я  с а м  начну, и, в мозг его продев -
в игольное ушко - вам протяну
свою тревогу в день бесповоротно,
и в  в а с  она невидимо-бесплотно
войдет - и нет дороги ей назад.
И все поймут: прозрачны жизни стены.
Они вокруг синеют словно вены
реальности правдивой и другой,
которая отныне не со мной.
Вы спящую ее узрите (пьяно,
осоловело) - только без обмана,
что правит вами тысячи веков, 
и вашей истиной, и смыслом ваших слов.

Я - стану  н е  с о б о й, и - ясным днем -
задерну тюль, от взоров задник скрою
(оставшись в междусветье сам с собою),
наш занавес на сцене опущу,
и буду Неубитой Жизни Птицей,
и буду Нерасстрелянным Огнем,
и буду "ассистентом по лучу",
тарелкой ресторанной, что в столице,
и кровь моя по жилам  в  в а с  струится,
уже смешавшись с вашей над Судьбой.
И вам на смену кто-нибудь иной
придет со временем; погаснут ваши лица
в паноптикуме эры голубой,
но все равно останетесь со мной
на пленке, на которой мир лоснится.
Тот мир, что беспокоится о том,
чтобы не выпустить на волю птиц послушных,
птиц ваших жизней, скованных вдвоем,
а я - Исчезнувший из ваших клеток душных -
я буду Неубитым В Жизни Днем. -


МОНОЛОГ ДНЯ

- Вы не просили меня. 
Я из вчерашнего дня
(сам из себя) к вам пришел
сотами мыслящих пчел -
спорами странных идей -
жестами чуждых людей.
Я разлучился с собой,
я - этот День дорогой,
с синим шатром и с травой,
с - в окна глядящей - листвой,
с нежной сыпучей трухой
Времени, давшего бой,
что отражает судьбой
данный обет завершить
слово и мысль. И вернуть
лучшего день, и сложить
ставший осколками путь.

 

Путь я прошел - пусть не весь,
пусть не тогда и не здесь,
только нисколько не жаль
этого, и не печаль
странно тревожит, зовет,
словно раскаянья ждет.
Жаль не того, что не весь, -
жаль мне себя: что я есть,
жаль мне того, что я здесь
только в глазах и в сердцах,
но не в ушах, не в руках,
что я разбит по частям,
что в этом мире не сам,
что в этот страт занесло
лишь двойника моего.
Жаль, что я весь растворен
в окнах, в витринах, и в том,
что угловатым птенцом
напоминает сейчас:
все преходяще у нас,
и ожидаемый час -
он уже где-то прошел
д о  рождества своего.
И -  д о  свершения дел -
разум (себе же предел;
малому в сфере больших;
дню, заплетённому в них;
жажде, колышимой в том,
что не успело стать Днем)
ставит заслонку в печи,
где всех ночей калачи.
И, словно эхо на суд,
я приведен и разут
собственной светлой душой,
собственной верой простой,
собственным миром во мне,
собственной свитой из тех,
кто был мне верен порой,
но не теперь, не опять...
этого мне не понять.

Я - и угасший, и нет, -
вам оставляю свой след.
Вам оставляю свой рой
образов - шедших на бой.
Всем оставляю свой мир
слева направо; я в тир
шансов вас всех уведу,
словно мышей под дуду,
переоденусь при всех,
стану носителем вех,
что помогают держать
сумму в уме и продлять
за упоенье и скрип,
за интеграл, что налип
при переносе тепла,
при перемене орла
на оборотную медь;
буду я долго звенеть
горстью монет под окном,
я разбужу весь ваш дом,
и - в высоте ваших домн -
стану Несбывшимся Днем. -


ВСЕ ВМЕСТЕ

- из книги жизни вырван лист.
его не вклеить нам обратно.
мы пасторально, пятикратно
его поможем сбросить вниз.
и птицы бедные слетят
изголодавшиеся злые
начнут клевать его - смешные -
их больше станет во сто крат
на пятый раз - когда уже
не будет места между ними;
своими крыльями большими
закроют верхние других
которые к земле припали
и скоро будет море их
клюющих ветреные дали
неведомые тени лиц
безвестные огни в кристалле. 
и только лишь одна синица
на клювов стук не прилетит.
она в чужом краю лежит
бездвижно - маленькая Жрица.
она уже сложила крылья
в непредусмотренном бессилье,
она посланницей Защит
уже туда не долетит
и к цели прежней не вернется
из плена Времени колодца.
и перьев трепет не срастить
с концами прежних представлений
как не вернуть других мгновений
уплывших в Лету после "быть".
не точка - много многоточий…
все потому, что серп наточен
чтоб стебли-времена срезать
чтобы тупиться на Любимом
Великом и Несохранимом
чего так будет не хватать
десяткам новых поколений
и новым стаям черных птиц,
и хрупких маленьких синиц
не оживить без воскрешенья. -


ИНТЕРМЕДИЯ III

- Усеченный конус пустоты
подрагивает невидимыми глазами.
В темноте наши руки и ноги.
В биении наши сердца.
Кто-то невидимый и огромный
бесстыдно трогает косматой рукой
обнаженное в сокращениях сердце.

Часы тикают натружено. Устало
все возвращается на свои места.
Не возвращается только один персонаж,
не выступавший в назначенной роли,
но присутствовавший всегда
во всех сценах и мизансценах.
Это Любовь.

Она не возвращается.


(Хлопает дверь. Кто там? Кто идет?..
никто не входит...)


Любовь остается на тех вершинах -
куда она нас вознесла, -
похожих на верхние точки
женских грудей.
/Кто-то ломится в дверь.
слышно, как его не пускают/.
Осталось немного.
Последний персонаж не явился.
Мы закрываем театр.
/- Эй, Филимон,
да выстави поскорей этого типа!/
Мы гасим свечи.
Что-то зажигает последнюю.
Как будто
чей-то дух носится
в воздухе между нами.
Здесь наше вчера -
оперный театр времен Доницетти,
сцена Бортнянского и Пашкевича.
До свидания, дорогие,
наши бесценные
зрители-слушатели.
Мы не забудем о вас.
Мы впишем ваши имена
в анналы
верхнего левого яруса и галерки.
Простите, что я сморкаюсь в платочек, -
это обычный насморк.
Театр закрыт.
Выносите ваши души.
Выносите
из этого темного, не проветриваемого помещения.
Счастливого пути.
Декорации возьму на себя.
Слишком долго пробыли на сцене.
Все выцвели.
Теперь их следует закрыть в кромешной тьме.
Мы запираем этот хлев,
в котором остается пустота.
И где-то в ней -
Дух усталый и сумрачный.
Пока - между двумя попойками
(от этой до следующей) -
он не слетит с насеста,
не превратит сарай в театр,
а нас - в теней.
Мы тени на голубоватом стекле
времен;
тени на сумрачном асфальте
вечера,
тени на дагеротипах душ,
и на том, что ярче
самого солнечного протуберанца.
И мы  о с т а н е м с я  тенью.
И вы оставайтесь, коли хотите.
Мы вас запрем.
/Эй, театр закрыт. Куда прешься!/
И пусть всегда шевелятся
в лабиринтах улиц-ушей
в извилинах-впадинах
бесцветной дуги
мозгов
огромные вязальные спицы.
Оставайтесь, если хотите... -
……………………………



ДУХ

* < * а * * * * * * ? * * * * ? ? ? ? * ? я * * * о , # < ? * *
* < * а * * ^ я * * ? * >д>*/-- * ? я * * * о , # < ? * * *
* * * < * ? * ? ? ? * я ? ? ? ? * ? ? * ? ? а * * * * * * * *
< я * « * * * * * * * *


КОДА

- Остановись во тьме своих эмоций,
найди защиту и закрой овал.
Ты ничего с рожденья не узнал,
ты не рожден был вне себя бороться.

Ты не рожден был для людской толпы,
толпы метро и телефонных станций,
толпы, что, прикрываясь быта глянцем,
срывала жизни хрупкие цветы
на тех полях, где зреют жизни-птицы,
где люди и мгновения слепы
от стадности, от моря тавр и стигм,
от игл, что колют взглядами чужими,
и только мы (да будем сохранимы!) -
возносим их сейчас на наш Олимп.

Когда остался лишь Туман, где место Духа,
когда в вечернем небе сталь тоски,
ты бритвой вечера находишь жар руки,
и режешь то, что невесомей пуха.

Наш дух рождён от скошенной травы,
от моря, что лазорево искрится
в лучах последних солнца; он как птица
в колеблющемся воздухе. А вы,

в громадах серых запертые дети,
в своих больших и страшных городах,
вы не за все и не за всех в ответе,
хоть есть та сущность и у вас в глазах:

Глубокий Сон, которым спать - блаженство,
что всех желанней бодрствований сна,
в котором Дух, в котором совершенство,
но - в вашем сне: всего лишь грань одна.

А мы - четырёхгранные, как рыбы -
мы тычемся в мигающей огонь,
мы в бурном море чувств бурлящих - глыбы,
мы - крепости, мы ваших мыслей бронь.

Мы небо подпираем, как Атланты,
и смутно жаждем в небе этом жить,
и, если мы в груди у вас куранты, -
то только к ночи нас остановить!

Остановись во тьме своих страстей,
и глыбой сна застынь с прощальным стоном.
В себе самом ты станешь пантеоном,
ты станешь мавзолеем для теней.

На кладбище страстей своих покоя
ты Духом запечатаешь уста,
запекшейся кровавой раной боя
предощущая тяжкий груз Креста.

Но понесёшь его не на вершину.
С вершины  в н и з  ты крест свой понесешь.
И так - с крестом - когда-нибудь умрешь:
не на кресте, но водрузив на спину.

И в окна мира Дух свои глаза,
из двух гробов глазных со стоном вырвав,
приставит к стёклам, и увидишь за
их тонкой гранью след кровавой бритвой.

Бред опустевшей в бедствиях страны,
в которой души обретают имя,
печать не устраняемой вины,
которая уже неискупима...

Взовьется Дух под самый потолок,
в последний раз, в последнем откровенье,
и ты, упав внезапно на колени,
заплачешь - и останешься в залог…

 

____________________________

 

Апрель - Ноябрь, 1981. Минск - Бобруйск.

 

 

______________

________________________________

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ Аркадия Коровина.
________________________________

 

Как любое другое сообщество, литературное сообщество представляет собой цеховую организацию, корпоративную среду, мало чем отличающуюся от любой другой среды человеческих хищников. В каждой устойчивой среде существует свой кодекс, свои правила, нормы и условности, и вес любого участника другие участники определяют по баллам, набираемым за счёт соответствия. Кто и как "соответствует" - определяют "авторитеты", функция которых, их место и значение мало чем отличается от того, что наблюдаем в уголовной среде.

В литературной тусовке существуют и свои группировки, коллективный рефлекс которых - травить неугодных и конкурентов.

Наподобие того, как это было во времена советского тоталитаризма, когда "держатели" партийного билета и члены Союза Писателей обязывались ни на секунду не отлынивать от своих партийных обязанностей, присутствовать на всех пленумах, на всех заседаниях и собраниях, так и сегодня остаётся неписанным законом постоянное присутствие пишущей братии внутри своих фракций, исчезновение из которых даже на короткое время означает литературную смерть.

Такое положение вещей сохраняется не только на постсоветском пространстве, но везде, в любой стране, на любом языке.

Так что ничего удивительного нет в том, что такой своеобразный поэт, как Лев Гунин, стал парией. Не издано ни одной его книжки; почти все, кто пишет о нём, вынуждены скрываться под псевдонимами. Травля, которой он подвергается, по-видимому, беспримерна, и это помимо политически мотивированной травли, которая гораздо масштабней (главная причина его бед). Гонения на политической почве в стране его нынешнего местопребывания ещё серьёзней, чем те, которым он подвергался в СССР.

Тем, кто хорошо знаком с его творчеством, очевидно, по каким именно причинам всё, что он уже сделал, и всё, что он делает, пытаются затоптать, стереть, ограничить доступ читателей.

Я мог бы сослаться на высказывания знаменитостей (Адорно, Соссюр, Паунд…), прежде, чем напомнить, что критерии дихотомической связки "профессиональный - маргинальный" - "высосаны из пальца", но для широкой публики их имена ничего не значат. Я мог бы сослаться на наших сегодняшних литературных критиков, но опасаюсь, что их начнут подвергнуть травле, если моя скромная заметка вдруг размножиться в социальных сетях (что нередко происходит по необъяснимым причинам). Поэтому замечу лично от себя, что система "профессиональных" оценок ещё долго будет давать сбой на ранних поэмах Льва Гунина.

В целом, у него хватает стихов, подходящих для любой публикации, по самым строгим критериям и по самым придирчивым оценкам. Но - в данном случае - издатели и обласканные успехом критики предпочитают просто не замечать ни автора, ни его стихов, будто их вовсе не существует.

Характерно, что несколько всем известных сегодня литературных критиков и поэтов в конце 1990-х очень лестно отзывались о поэзии Льва Гунина, но, когда были обласканы вниманием прессы и публики, сделали вид, что не знают, кто он такой. Между тем, они нередко используют идеи и приёмы, которые если не открыл, то, по крайней мере, применял Гунин до них, и в литературных кругах их встречают рукоплесканием. Вот так мы, не замечая того, на всё имеем заведомо предвзятое мнение, и одно и то же явление можем хвалить либо охаивать - в зависимости от источника.
    Аркадий Коровин. 2006.

___________________________

______________

______________

 

 Читатели должны знать, что не только сам автор, но и его стихи подвергаются травле и вымарыванию, так что единственная возможность спасти его поэтические тексты: это сохранять их на внешние (не подключаемые к Интернету жёсткие диски, USB-флешки).

  Особенно досталось его доиммиграционной поэзии.

  Автор вывез в изгнание около 26-ти машинописных сборников стихотворений. Они состояли из 2-х собраний: 9-ти-томного - 1982 г., и 6-ти-томного - 1988 г. (охватывающего период до 1989 г.). Первое (до 1982 г. включительно) существовало в 2-х версиях. Кроме основных экземпляров машинописных сборников, имелись (отпечатанные под копирку) 2 копии каждой книги.

  В 1994 г. они - вместе с автором - благополучно прибыли в Монреаль.

  С 1995 г. он взялся вручную перепечатывать на компьютере отдельные избранные стихотворения, а в 2002 г. - сканировать и отцифровывать все привезённые с родины сборники. Примерно в 2006 г. добрался до предпоследнего тома собрания 1988 г. Но, когда было начато сканирование самого последнего тома, именно этот сборник исчез из его квартиры (уже после переезда с ул. Эйлмер на Юго-Запад Монреаля).

  Одновременно копии того же тома пропали из квартиры его матери, и из дома его приятеля (где хранился 3-й экземпляр). Это произошло, как нам сообщил автор (не совсем уверенный в дате) где-то в 2007-м году, вскоре после чтения (по телефону) отрывков из отдельных стихотворений Юрию Белянскому, культовому кинорежиссёру конца 1980-х, тоже проживающему в Монреале. Известный поэт и деятель культуры Илья Кормильцев как-то обещал автору издать сборник его стихотворений: из того же - последнего - тома. Проявляли подобную заинтересованность и другие известные люди. Интересно отметить, что именно в 2007 г. Гунина сбили машиной, нанеся серьёзные травмы.

  После 2017 г. постепенно исчезли все томики второго машинописного собрания доэммиграционного периода, и, к 2022-му, не осталось ни одного...

  Первая редакция доиммиграционной поэзии (включая поэмы) 2008-2011 г. г., сделанная самим автором, оказалась не очень удачной. Она опиралась на рукописные черновики, где почти над каждым словом надписано альтернативное, и целые строки (даже строфы) дублируются альтернативными версиями. Эта редакция была скопирована множеством сетевых ресурсов, так как поэзия Гунина в те годы пользовалась немалой известностью, и была популярна среди молодёжи и людей от 25 до 45 лет.

  Вторая редакция (также сделанная самим автором) - несравнимо удачней, и - в 2012 г. - заменила предыдущую.

  Однако - с 2013 г. - то ли сервера, то ли хакеры стали заменять файлы первой редакции версиями второй: это регулярно происходило на сайте Максима Машкова (lib.ru), на сайте Сергея Баландина, и т.д. (Следует добавить, что травля автора на сетевых форумах, на литературных сайтах стартовала ещё в середине 1990-х, включая разные хулиганские выходки в его адрес, массированно устраиваемые организаторами).

  О творчестве Льва Гунина писали: Орлицкий (оригинал - stihi.ru/2005/04/13-349, перепечатка - proza.ru/2023/06/08/178), М. Тарасова (stihi.ru/2005/04/13-349, перепечатка - proza.ru/2023/06/08/180), А. Коровин и Белый (proza.ru/2023/06/28/175), Игорь Гарин (proza.ru/2023/06/28/170), и другие литераторы, критики, издатели. В этих заметках - прямо или косвенно - упоминается об изощрённой травле. (Более подробно - у Коровина, Белого, и Тарасовой).

  О поэзии Льва Гунина на английском и на польском языке писали Kurt Flercher и Агнешка Покровска (?).

  В многочисленных интервью сетевым и печатным журналам (к примеру, в интервью журналу "Воркувер" - proza.ru/2023/06/28/171) - сам автор иногда косвенно затрагивает эту тему.

  На сетевых форумах обсуждалась систематическая порча литературных и музыкальных текстов. В своё время, отправляемые К. С. Фараю (Фараю Леонидову) многочисленные варианты перевода стихов и Кантос Э. Паунда подверглись злонамеренной модификации (вероятно, во время пересылки), и в печать пошли не окончательные, но черновые версии. Переводы Гунина текстов (эссеистики) Исраэля Шамира (Изя Шмерлер; знаменитый политолог, эссеист, корреспондент, известен также под именами Роберт Давид, Ёрам Ермас) с английского на русский вообще не вышли в свет вследствие порчи текстов во время пересылки Шамиру. По той же причине сорвалось несколько попыток издания "Прелюдий" для ф-но и сборника "Лирические пьесы" Льва Гунина, которые высоко оценили известные музыканты. (См. Ю-Тюб - youtube.com/@robertcornell6802).

(Лев Гунин по профессии музыкант, автор многочисленных композиций (включая музыку к фильмам), исполнитель классических произведений (ф-но) [youtu.be/KyHYzOl-xQY , youtube.com/watch?v=94Ac0OAZBAs, youtu.be/dGKy0yCkKnQ , youtube.com/watch?v=D2A4RWaDggQ&t=148s , youtube.com/watch?v=eCyavxkENF0 , youtube.com/watch?v=ym0uqTz_poo , youtube.com/watch?v=eDdh3Fg-H6s , youtube.com/watch?v=mrMikJVDC60, youtube.com/watch?v=_lLdndynze4 , youtube.com/watch?v=VODlm7l4MNY , youtube.com/watch?v=5B8k5H2zKzs , youtube.com/watch?v=E2Mo5d44WnQ , и т.д.] ; см. также фильмы "Гусеница" (Caterpillar) - youtu.be/qeDmEhaXMU8 , "Подушка" (режиссёр Юрий Белянский) - youtube.com/watch?v=BDrhptcbfwE&t=48s , Des souris et des hommes (режиссёр Жан Бодэ) - youtube.com/watch?v=Ctx2sm4ZnAI).

 

  Диверсии против его домашних компьютеров обсуждались с Ильёй Кормильцевым, Юрием Белянским, Кареном Джангировым, Исраэлем Шамиром, Мигелем Ламиэлем, Борисом Ермолаевым, Жаном Бодэ, Владимиром Батшевым, Эдуардом Лимоновым (Савенко), и другими известными личностями, с которыми автор был знаком, но реакция была одна и та же: "против лома нет приёма". Подробней эти случаи описаны в обширной работе на английском языке "The Punitive Health Care".

 

 

  Биографии этого автора неоднократно удалялись из различных энциклопедий, убирались с многочисленных сетевых порталов, но краткие справки о нём можно найти на сайте Сергея Баландина; в библиотеке lib.ru; в антологии "Мосты" (под редакцией Вл. Батшева, с участием Синявского и Солженицына; Франкфурт, Германия, Brucken, 1994); в литературном журнале PIROWORDS, под ред. Мигеля Ламиэля (английская поэзия Гунина); из-во Pyro-Press, Монреаль, 1997); в сборнике Throwing Stardust (London, 2003; Антология Международной Библиотеки Поэзии, на англ. яз.), English Poetry Abroad (London, 2002, на англ. яз.); в газете "Hour" (Montreal, Quebec, Canada); в сборнике "Annual Poetry Record" (Из-во Международного общества поэтов, Лондон, 2002); в культовом издании "Паломничество Волхвов" (Гарин, Гунин, Фарай, Петров, Чухрукидзе: Избранная поэзия Паунда и Элиота); в @НТОЛОГИИ - сборнике стихов поэтического клуба ЛИМБ (Поэтический Клуб "Лимб". "Геликон-плюс", Санкт-Петербург, 2000); в  в журнале АКЦЕНТЫ (1999); в СК НОВОСТИ (статья, написанная в сотрудничестве с кинорежиссёром Никитой Михалковым, Июнь, 2000. (Номер 27 (63), 14.06.2000); в публикации "Университетская пресса" ("Маэстро и Беатриче", поэма Льва Гунина; СПБ, 1998); в "Литературной газете" (Москва, №22, май 1994 г.); в литературном журнале ВОРКУВЕР (избранные статьи, интервью и поэзия Льва Гунина, Екатеринбург, 2006); в журнале поэзии ПЛАВУЧИЙ МОСТ (публикация избранных стихотворений, 23 декабря 2014 года. Москва - Берлин); в литературном журнале "AVE" (Одесса-Нью-Йорк, Номер 1, 2004-2005); в газете "МЫ", под редакцией Карена Джангирова (15 декабря 2006 года; репринт (повторная публикация на русском языке); первая публикация - на англ. яз. в культовом журнале "Wire" (январь 1997); вторая публикация - "По образу и подобию" (Теория мультипликации), газета НАША КАНАДА, выпуск 13, ноябрь, 2001); в Интернете теория мультипликации циркулировала с 1995 года; написана эта работа в 1986 году (братья Вашовски могли использовать ту же (дословно) идею для своего - ставшего культовым - фильма Матрица); в сборнике L'excursion (Leon GUNIN. La poesie du siecle d'argent. (На французском языке). QS, Монреаль, 2001); в литературной газете "Золотая антилопа" (Лев Гунин, рассказ "Сны профессора Гольца", СПБ, 2001); Лев Гунин, Миниатюрная книжка стихотворений, Париж, 1989 (Les tempes blanches. Белое время. Из-во Renodo, Paris 1989); в газете "КУРЬЕР" (многочисленные публикации Льва Гунина (1992-1993); в книге - Лев Гунин "Индустрия (…)", из-во Altaspera, Toronto (Канада), 2013, на русском языке), и т.д. 

 

  Лев Гунин живёт в Кбевеке (Канада) с 1994 г., не имея ни малейшего шанса когда-либо покинуть эту страну даже на короткое время, а - с 2001 г. - не имея возможности даже посетить другую провинцию. Он подвергается травле полицией и другим репрессиям.

 

________

 

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

  Несчастливая судьба литературно-поэтического творчества Льва Гунина - достойного большего внимания - сложилась не только в связи с широкой травлей и политически-мотивированными репрессиями (в частности: в стране, где он живёт (включая травлю полицией; административный прессинг; плотную изоляцию; помехи, чинимые в области коммуникаций; вызванное репрессиями обнищание; отказ в медицинском обслуживании…), но также по другим причинам.

  Одна из них - неумение, а то и упрямое нежелание автора тщательней просеивать написанное через сито более строгих требований. Именно сбой в таком отборе и приводит к недостатку внимания и ко всяческим казусам. Никто в наше время не выставляет ранние опыты на всеобщее обозрение. Зрелые авторы, как правило, уничтожают свои рукописи, предшествовавшие мастерству. Соседство стихотворений разного уровня в одном сборнике служит плохим предзнаменованием (имея в виду ожидаемую реакцию), и, хотя - более удачная - редакция 2012 г. уже является плодом более строгого подхода, она всё ещё цепляется за некоторые пласты личной биографии больше, чем следует при отборе.

  С другой стороны, если бы не травля, это могло способствовать экспоненциальному росту популярности среди широкой читающей публики, что, в свою очередь, с неуклонной неизбежностью повлияло бы на признание и в литературной среде. Так и происходит довольно часто с другими поэтами и прозаиками. К сожалению, этот автор находится не в таком положении, когда позволительна подобная роскошь. Чтобы пробить плотную стену замалчивания, остракизма, предвзятости и бойкота, ему следовало бы серьёзно подумать об этом. Но теперь, по-видимому, уже слишком поздно; состояние здоровья, ситуация, и другие помехи вряд ли позволят ему что-то изменить.

  Остаётся надеяться, что критики и все, способные повлиять на преодоление этой несправедливости, проявят чуть больше терпения, не побоятся затратить чуть больше времени, и с известной снисходительностью отнесутся к причудам этого уникального, ни на кого не похожего автора.
________________________________