кровь моей Аннушки, пятнами запеклась навсегда

Это был плен, который я создал сам себе. С вафельными полотенцами,
нагретыми на батарее, чтобы ощутить хоть долю тепла после ледяного душа, с
классической литературой, обёрнутой в тонкие переплёты, что я купил для
декора, так и не собравшись с силами прочитать, с тонкими занавесками — я
сильно продешевил на ткани, которая должна обеспечивать размеренное
пробуждение, променяв две тысячи рублей на собственный комфорт.
Казалось, в этой потрёпанной несусветными жильцами квартире, уже ничто не
может подарить новый, глубокий, полный радости новизны вдох. Об этом
говорил даже застоявшийся воздух чего-то гнилого и горелого, который сложно
было заместить новым по причине плохой вентиляции. Даже обновив мебель на
более современную, купив безделушки с описанием «это поможет сделать Ваш
дом уютным», я не смог выдворить из этих пары комнат всю нечестивость и
мрачность, которыми они уже успели пропитаться, вбирая в себя брань и
вульгарность арендаторов.
Как же странно получается: учёный, человек, который стремится к новым
открытиям, живёт в старой квартире, доставшейся ему от непонятной
родственницы, за неимением другого наследника данного «сокровища». Может
оно и к лучшему — пусть бетонная коробка отдохнёт от постоянной смены
контингента, объединяющегося лишь своей шумностью и падкостью на низкие
цены аренды.
Я слишком уж сильно пытался приспособить квартиру к своим
исследовательским нуждам, кажись, даже перестарался, иначе никак не
объяснишь странные картины с изображением фольклорных существ,
затмевающих колхозные обои, кружки, что заполонили даже пол, груды бумаг и
ручек. Я опустил несколько факторов, которые также могли бы
охарактеризовать инакость моего жилья от других, но не нахожу в себе
желания вдаваться в подробности.
Плавно переходя к моей персоне, хочу отметить, что личностью я являюсь
абсолютно заурядной. Будучи наполнен научной литературой и утонувшим в
своих исследованиях, не нахожу уже нужды в общении с другими людьми, всё
равно никто не смог бы заполнит все мои потребности. Из своих отличительных
факторов от других обывателей, помимо того, что я являюсь историкоммифологом, проще говоря, «архивной крысой», я могу назвать неумение
готовить и ненависть ко всем национальностям, кроме своей — исконно русской.
Остальные мне кажутся выродками, которых я небрежно называю чурками.
Несмотря на это, я до жути увлечён чужими культурами, а конкретно
небывалыми существами, что выродились из разумов далёких предков ныне
живущих отбросов, что являются лишь жалкими копиями давно умерших людей.
Лично для себя я разделил мифологических существ на две категории:
безупречные эталоны, которых никогда не достичь нынешнему тупоголовому
чучелу и главный страх живущих тогда людей.
Одиночество и ненависть к современникам привели меня к нехватке близости с
кем-то настолько, что моими мечтами стали не реальные девушки, а их
вымышленные преемницы, которых я видел лишь в иллюстрациях очередного
сборника. Сгорая от вожделения к ним, я совершал пошлые вещи, сопровождая
их сладострастными представлениями о том, как и что мы бы делали. Нечто,
совершенно недостойное учёного, чьи исследования публикуются в
специальных журналах, но что я могу сделать со своим желанием, не имея
сильной воли. Тем более, это никому не вредит и никто об этом не знает, значит
не воспрещено.
В моей голове мелькала мысль о том, что проблема именно во мне и будь я
человеком более привлекательным как внешне, так и внутренне, люди бы сами
тянулись ко мне, но насколько же сложно переменить своё естество полностью
в угоду кому-то, не проще ли обрамлять скупыми поцелуями картинки в книгах,
нежели настоящих див?
Так я думал, пока не встретил её: само воплощение женственности, красоты и
мифической сексуальности, разделившую мою жизнь на «до» и «после».
***
Прохаживаясь по строгим улицам Москвы, напыщенным пафосом, несколько
лишним для такого длинного и лживого города, я лишь ускорял шаг, не имея
желания смотреть на эти псевдо-величавые пейзажи. Они убоги для моего
взора: реставрированные после пожара, случившегося 14 сентября 1812 года,
они являются лишь слабой копиркой былой торжественности. Скудности
прибавляют многочисленные кафе и магазины с утроенными ценами, что
втёрлись в свежепокрашенные копии.
Прошёл пару улиц, углубившись в свои раздумья, как за углом показалась
ленинская библиотека, в которую я так сильно торопился. На ступеньках сидят
студенты, без интереса смотрящие на громоздкие колонны с облицовкой —
обычно такие персонажи едут сюда, ради того, чтобы пофотографироваться в
центре и выложить красивые кадры в «ВК», приписав туда «местоположение:
Москва». Такие напыщенные и горделивые, хвастаются перед сверстниками как
могут, не забыв при этом повертеться перед красивыми девочками или
мальчиками одетыми по последней моде.
Они раздражают меня своим наплевательским отношением к культуре,
воспринимая её лишь как задний фон для своего раздутого от нахальства лица.
Библиотека, словно приглашая в свои объятия, дыхнула мне в лицо странным
запахом книг и духов гардеробщицы. Стоит ли говорить, насколько я уже
привык к этому — всю жизнь просидел в библиотеках и как показывает
практика, всю оставшуюся тут же и просижу.
Колонны, бесконечные колонны… Они надоели мне своей простотой и
обыденностью. Так строги, но как бы хорошо смотрелись, будь бы там хотя бы
вьющийся плющ или другое, более витиеватое растение, .
Я прошёл в залу, надеясь найти хоть что-то стоящее для своей
неудовлетворённой жажды нового. Эх, а в последнее время все перемены в моей
жизни ограничиваются на совершении выбора в пользу древней истории,
нежели мифологии… Скучно живётся нынче учёным умам.
Я рыскал по полкам и расхаживал по зале, где ответственные студенты
готовились к защите диплома. Слышалось лишь тихое шуршание книжных
страниц и ручек, которыми учащиеся проводили по бумаге. Тишина и покой — не
отличишь от кладбища.
Вот, я беру с полки очередной «сборник мифов древней Индии 1993 год издания
цена 20 коп.» и кладу обратно. Я знаю здесь всё, чуть ли не наизусть, зачем же
пришёл? Потешить своё эго, ощутив превосходство над теми, кто только
познаёт то, что я уже давно изучил или же действительно хотел найти нечто
стоящее? Ни то, ни другое — мой приход в это место был ничем иным, как
подсказкой самой судьбы.
Я заслышал чужое дыхание рядом и сердце моё забилось чаще. Приближение
кого-то меньше чем на несколько метров настораживало, казалось, этот человек
сейчас насквозь увидит всю мою сущность по одной лишь сколиозной осанке и
некрасивым очкам. Я выпрямился и принялся усерднее вглядываться в книгу,
смиренно лежащую у меня в руках. «Илиада» Гомера, которую я прочитал ещё
лет двадцать назад.
Дыхание стало громче — некий человек был уже совсем близко. Брал что-то с
полки и пролистывал в руках с такой скоростью, с какой самолёты не летают. Я
нахмурился и продолжил играть в эту странную игру «не замечай другого». В
такие моменты мне, как правило, становится слишком неудобно, чтобы не
взирая на присутствие чужого, далее заниматься своими делами. Моё сердце
вновь бешено забилось — человек ещё ближе.
Но если так посудить, неужто я буду бояться каких-то студентов или
библиотекарей? Глупость. Свой страх я тотчас унял, не до конца, оставив
разбавленный осадок боязливости, но всё же. Повлиял также тот факт, что
некая персона начала сёрбать и я уже хотел было сделать замечание, как вдруг
девушка обернулась и всё во мне, что безотказно работало всю жизнь, резко
застыло, без возможности функционировать дальше.
Мой взгляд не мог зацепиться за какую-то одну деталь её безупречного образа — всё, что существовало в ней, даже этот дурацкий стакан в руках, всё
вызывало во мне трепет.
Роскошные каштановые волосы, которые так блестели при свете библиотечных
ламп, извивались словно змеи так аккуратно, что и не поверишь, существует
такое ли на самом деле. Носик с небольшой горбинкой, миндалевидные карие
глаза обрамлённые пышными ресницами, губы — они абсолютно точно были
накрашены какой-то помадкой, но этот фактор не скрывал их природную
прелестность.
Она явно была моложе меня, причём намного: пока я отживал свой законный
средний возраст, девушка явно только-только вошла в «юность», когда
ветреные мысли только о парнях с универа и новой одежде.
Боже, ни к кому я раньше не испытывал столь большой спектр положительных
эмоций. Казалось та всеобъемлющая нежность, мой трепет, могли бы окутать
всю эту залу от пола до конца высоких колонн и ничто не смогло бы очаровать
меня настолько же сильно, вследствие чего переглушило бы мои нынешние
чувства.
— Мужчина, — произнесла она таким бархатистым и ровным голосом, что у меня
замерло дыхание. Я засунул руки в карманы, дабы она не разглядела мою
нервозность, изобличающуюся в плотно сжатых кулаках. — Вы, случаем, не
работаете здесь?
— Нет. — Еле-еле выдавил из себя я. — Но помочь смогу.
— Это отлично, — она кротко улыбнулась, что вызвало внутри меня новую волну
всё тех же чувств. Я старался выдерживать осанку и строгость, дабы произвести
на незнакомку хорошее впечатление. — Знаете, меня сюда направил профессор,
сказал, я могу найти здесь то, что мне нужно. Вот только, не знаю почему, мне
кажется, он заставил меня переться чёрт знает куда просто так. Мне всего лишь
нужна «Илиада», а её можно найти в каждой второй библиотеке.
— Возможно, Ваш профессор направил Вас конкретно в это место, по факту
определённого перевода данного произведения, — отрапортировал я. Девушка
чуть потупила глаза в пол, осмысляя мою речь. Может я действительно,
высказался слишком запутанно?
— Я не знаю… — Она так мило посмотрела на меня, что я буквально взмолился о
том, чтобы она и дальше просила меня о чём-то. — А какой хороший?
— Лучшим по сей день является перевод Николая Гнедича. Вам принести?
— Да, пожалуйста. Я буду очень Вам благодарна. — Незнакомка вновь чуть
улыбнулась, опосля отведя глаза в сторону и отпив ещё глоток из картонного
стакана.
Я на ватных ногах прошёл к шкафам, где был совершенно недавно и слишком
уж пытался не смотреть на девушку. В своей голове я уже дал ей прозвище —
нимфа, ведь она была столь утончённа и привлекательна для меня, точно это
мифическое распрекрасие. Хотя, «апсара» тоже подходило.
— Подойдёт? — Спросил я, пробежавшись взглядом по диве. Она, в свою очередь
повертела книжку в руках и пролепетала:
— Да, она! Спасибо Вам большое! — Напоследок, вновь обнажив зубы в улыбке,
она уже спешила удалиться, но мой голос, который я старался сделать как
можно твёрже, заставил её замереть, не давая сделать и шага вперёд.
— Вы можете мне дать свой номер. Телефона.
Она посмотрела на меня настороженно: явно не ожидая такой просьбы. Ладно,
когда номер просят сверстники, но я был исключением. Её брови нахмурились,
что давало мне возможность лишний раз подивится её миловидностью.
— А Вам зачем? — Такой глупый и наивный вопрос. Обычно на такие у меня и не
находится ответ.
— Я… Хотел бы… — Именно в этот момент я замямлил. — По правде говоря я и
сам не знаю, но что-то не позволяет мне расставаться с Вами на одном этом
маленьком диалоге. Кажется, я себя за это никогда не прощу. Хотел бы
поговорить с Вами. Когда-нибудь. Мне кажется, что Вы являетесь хорошим
собеседником.
Девушка ухмыльнулась и скрестив руки на груди, отвела взгляд, видно,
задумалась. Интересно, какие же мысли посетили её разум в тот момент, быть
может, она уже тогда догадывалась о том, что разговоров с ней мне не хватит?
— И почему же?
— Что почему же? — Я недопонял её, вследствие чего столкнулся с несколько
осуждающим взглядом.
— Почему я хороший собеседник? Вы знаете меня от силы минуты три. Глупо
как-то.
— Знаете, — я посмотрел на неё так мягко, насколько только мог, —
многолетний опыт позволил мне приобрести очень хороший навык. Я понимаю
какие люди представляют из себя хоть что-то: они сразу выделяются среди
пустышек. И в Вас, девушка, есть нечто, которое будто светится изнутри,
показывая маяком, что именно здесь и сейчас мне необходимо наладить с Вами
общение. — Сколько же наглой лжи вылилось тогда из моего рта… Ведь ни
многолетнего опыта, ни данного навыка у меня нет и не было, я просто
обманщик, крутящий вокруг пальца наивную девушку.
Она задумалась — видимо впервые столкнулась с такой ситуацией. Конечно, как
эти двадцатилетние придурки могут сравнится со мной — их максимум —
«давай встречаться» с глупой скобкой в конце сообщения, когда я, в свою
очередь, орудую речью так же хорошо, как моряк управляется с кортиком.
— Многолетний опыт? Сколько Вам тогда?
— Чуть больше чем Вам. Лет на пятнадцать может. Но разве возраст играет
роль, когда вам становится больше двадцати?
— Возможно. Всё зависит от Ваших намерений, — скептически отрезала
девушка, но уходить от меня не спешила.
— Самые благочестивые, поверьте.
— Я подумаю.
Я улыбнулся тогда, даже не представляя, что меня в относительно скором
времени будет ждать. Я пишу это с высоты прошедшего вместе с ней опыта,
порой задумываясь о том, что в тот момент я совершил большую ошибку. Хотя,
стоит быть благодарным за отведённое судьбе время, проведённое с этой
девушкой — всё-таки именно она показала мне, насколько интересно бывает
жить. Вернувшись к повествованию, скажу, что диалог на этом не закончился,
наоборот, события принимали всё новые обороты.
— Дайте телефон Ваш.
— Девятьсот двад…
— Нет же, просто мобильный, — слегка раздражённо сказала она и начала
сверхбыстро нажимать кнопки клавиатуры на моём телефоне. — Анна. И на
будущее: тупите меньше, пожалуйста.
Анна развернулась, сказав напоследок «до свидания». Эти слова были уже так
далеко от меня — я пребывал в совершенно другом соизмерении. В моих
запотевших руках мобильный номер нимфы, господи, как можно было спокойно
соображать, вообще хоть что-то слышать и видеть. В голове проносилось
миллион мыслей в секунду, я будто перед глазами видел её образ в различных
одеяниях, обстановке, где она самая сексуальная и самая желанная для одного
лишь меня и все, кто так долго её добивались обломались ведь Анна,
удивительная, нежная Анна — моя, навсегда.
***
Кучерявые волосы, рассыпавшиеся на обнажённых плечах, обрамлены яркими
цветами: они ярдели как закатное солнце и красиво блестели. Прикрытые глаза,
смотрели скромно куда-то вниз, может на полупрозрачное платье, не
скрывающее красоты тонких ног?
Я любил эту иллюстрацию в сборнике греческих мифов Куна. Она так явственно
олицетворяет тот самый образ красавицы, скрытой от людских глаз в лесах и
чащобах, видно, не просто так: что делают они с людским сознанием, уму
непостижимо.
Я тоже был очарован нимфой — образ Анны не покидал меня долгое время,
полностью разворошив мой рутинный и совершенно обыденный распорядок. Она
словно превратила меня в животное, в «арсенале» которого лишь инстинкты:
мне хотелось только есть, спать и Анну.
Я думал поначалу, что буду вести себя так лишь первое время, потом же я
свыкнусь и моя реакция будет менее бурной, но нет же! Проходили дни, месяцы
и чем больше я видел, узнавал её, тем крепче во мне укоренялась одержимость
Анной. Я не мог прожить ни дня без нашей переписки, прогулки с ней казались
лучом света в моей застоявшейся в мраке жизни, а любой портрет некой
девушки, хоть отдалённо напоминающей мне Анну особо впечатлял моё, уже
повёрнутое на образе моей возлюбленной, сознание.
Особо запомнилась мне одна из наших с Анной встреч, она состоялась около
месяца назад, хоть и кажется, что это произошло буквально вчера. Боже, моя
любимая была незыблема прекрасна в тот день — купив себе новое платье, она
словно блистала на фоне посредственных прохожих, приковывала взгляд
каждого, кто удостаивался возможности видеть её.
Обмениваясь любезностями, мы ходили по городу, разговаривая обо всём, о чём
только было можно. Я не ошибся тогда — Аня действительно была прекрасным
собеседником: даже когда у нас кончалась одна тема для разговора, она сразу
же находила другую, внимательно выслушивала меня и сама рассуждала куда
более складно, чем люди в её возрасте.
Но, впрочем, так проходила каждая встреча — именно эта стала особенной по
другой причине. Тогда Анна впервые побывала в моей затхлой, уродливой
квартире, которая почему-то ей понравилась. Помню её слова дословно:
— Антуражненько тут у тебя.
Она долго осматривалась по сторонам, брала в руки все эти хрупкие
безделушки, которые хранились тут ещё со времен Советского Союза, словно
выискивая среди всех этих раритетов самый привлекательный.
Видя огонёк в её глазах, я не мог не улыбаться. Это воспоминание до сих пор
осталось для меня очень тёплым, будто бы из далёкого детства оно порой
всплывает в голове, приводя меня в ностальгию. Помню даже такую мелочь,
как-то, что она прошла в квартиру не снимая обувь, оставляя на полу следы
засохшей грязи. Я и не стал её упрекать, казалось, малейшее слово и вся эта
прелесть момента разом обрушится.
— Да у тебя тут даже открытки старые есть! Ты коллекционер что-ли?
— Нет, просто много вещей досталось в наследство, даже как-то стыдно
выкинуть, хоть и хочется. — Заслышав эти слова Аннушка вскрикнула:
— Ни за что на твоём месте ничего бы тут не выкинула: это всё просто
сокровище!
— Брось, уродство сплошное, — усмехнулся я, — давно бы пора сделать здесь
ремонт.
— По-сравнению с моей общагой это сады семирамиды, — с долей
пренебрежения ответила она, — только попробуй хоть что-то сделать тут, я
убью тебя на месте.
— Без проблем, Аннушка. Убивай сколько хочешь.
Я получил лёгкий шлепок по голове и почему-то моё лицо тогда расплылось в
глупой улыбке. Поведение Ани казалось мне милым, но в то же время
будоражило меня. Я чувствовал себя испорченным идиотом, который видит
подтекст там, где его нет, ей Богу, как озабоченный школьник.
— И это только в прихожке у тебя все эти вещи? — Спросила Анна, повертевшись
напоследок у полки с заграничными статуэтками.
— Нет, — произнёс я, коснувшись её спины. «Прощупав почву», поняв, что
можно, она разрешает, я чуть сжал её плечо, свободную руку опустил на талию. — В спальне у меня тоже много всего, я думаю тебе должно понравится.
Я скривился в странной ухмылке и меня раздражало то, что я не могу её убрать
со своего лица. Весь напряжённый, черпающий последние остатки своей силы
воли, я пытался тогда показать всю свою скудную нежность, которая могла бы
«уломать» мою любимую на то, чего мне так хотелось в тот момент.
— Так пойдём, чего стоишь? — Произнесла она, слегка претенциозно.
Эх, Аннушка, как я скучаю по твоей резкости и прямолинейности, прибегая к
которой ты так отчаянно пыталась показать свою силу. Я был и не против:
стлался под неё так, как только она захочет и не чувствовал себя ущемлённым,
вопреки хрупкому мужскому эгу, которому постоянно надо доказывать,
насколько ты превосходишь женщину по различным параметрам.
И вот он я — сороколетний мужик, абсолютно безуспешный и видимо очень
распущенный, если брать во внимание то, что я находился в одной постели со
студенткой, только-только вошедшей в возраст, позволяющий купить алкоголь и
табак, воплотил свою отвратную мечту в реальность.
Не хотелось бы описывать подробности того случая и не потому что данное
действо прошло нелепо и курьёзно, совсем нет, даже наоборот — это был
лучший секс в моей жизни. Просто, по моему личному мнению, будет крайне
неуважительно оставить именно такую память об Анне. Она явно не
заслуживает такой славы, если, конечно, моё посредственное повествование
можно назвать как-то по-другому, нежели личным дневником. В любом случае,
даже если исключить любую вероятность того, что эти записи может посмотреть
иное лицо, помимо меня, я всё равно не хочу, даже на бумаге, описывать этот
процесс, сугубо интимный, произошедший лишь с нами двоими, только для нас
двоих.
Впрочем, оставлю свои размышления, вернувшись к последовательности
событий. В контексте данной ситуации, стоит упомянуть лишь момент после
завершения вышеупомянутого действа.
Помню: мы лежим на кровати, разнеженные и уставшие, до сих пор чувствовали
жар исходящий от нас. Это было как-то по-особенному, даже не найдётся слов,
которые могли бы описать эти ощущения.
Одной рукой я обнимал Аннушку за талию, другой — перебирал её длинные
волосы, размеренно дыша ей в шею. Она улыбалась, не так как обычно —
широко, во все тридцать два, а тихо, так, что этого было почти не заметно. Меня
радовало то, что я вызвал у Анны искреннюю улыбку.
— Я есть хочу, — тихо прошептала она мне, чуть подтолкнув в бок и как бы мне
не хотелось тогда остаться в постели, я всё равно встал и погрел ей хинкалей из
ближайшего ресторана, которые оставил себе специально, чтобы не мучаться с
ужином. Благодарностью мне послужили громкие звуки бьющейся об тарелку
вилки и растянутое «спасибо», сказанное с уст Анны. Я и этому был рад.
Аня заночевала у меня в тот день. Наутро я сделал ей завтрак и оплатив такси,
расстался с ней до определённого времени.
Эта встреча запомнилась мне не только этим. В тот день я сделал то, за что
корю себя до сих пор и впрочем, вполне заслуженно: я сфотографировал спящую
Анну, после чего эти кадры распечатал. Не буду объяснять, какую цель я
преследовал тогда, думаю это итак понятно. Оправдываться тоже нет смысла,
так как у данного поступка нет такой грани, которую можно было бы посчитать
положительной — это просто некрасиво по-отношению к Анне, которая, к слову,
вопреки моим надеждам, об этом узнала.
Но не буду забегать вперёд, остановлюсь на этом моменте. Вот — у меня на
руках снимки весьма неприличные, потому и будоражащие меня всего. Мне не
верилось, что я держал столь ценную вещь, словно музейный экспонат,
фотографии всегда хранились в защищённом месте, тронутые только мною,
видимые только мной.
Это был тот самый момент, когда я отказался от иллюстраций в книгах: не было
в них больше надобности, учитывая мою одержимость вполне реальной
персоной. Даже те книжные образы, хоть и отдалённо, но напоминающие мне
Анну, перестали вызывать живой интерес. В один миг они все как будто
потускнели в моих глазах, превратившись в блёклые, пыльные картинки.
Спрашивается, как же Аня всё-таки узнала об этом? Ответ лежит на
поверхности — место, в которое я спрятал вышеупомянутые фотографии, судя
по всему, не было столь защищённым, коим казалось мне вплоть до момента, о
котором я поведаю сейчас.
Похожая картина — вечер, мы после очередной прогулки зашли ко мне домой,
дабы продолжить встречу уже в стенах квартиры. Помню ярко, как будто это
произошло вчера: Аннушка сняла ботфорты, загляделась на статуэтки, видимо,
полюбившиеся ей, повесила пальто, прошла далее на кухню.
— Чаю заваришь мне? Пожалуйста, — усаживаясь поудобнее на стул, попросила
она. Нет, не попросила, это не в её манере. «Потребовала» более точное слово.
— Сейчас, дай разуюсь.
— Давай быстрее, — пробурчала Аня и уткнулась в телефон.
Я поспешно скинул верхнюю одежду, про себя ворча о том, что Аннушка опять
скажет сделать ей полную кружку и не выпьет больше половины. Большими
шагами прошёл на кухню, где за столом сидела моя любимая, подошёл к плите с
пузатым советским чайником на ней, после чего последовали привычные
действия ведущие к раковине с фильтровочным краном.
— У тебя носки дырявые, — рассмеялась Аня, чем вызвала у меня лёгкий стыд.
— Совсем не подготовился к твоему приходу, милая.
— Я вижу. Давай, чай лучше вари, донжуан.
Я отвернулся от неё, дабы поставить чайник и это был роковой миг. Не могу
сказать подробнее, что происходило у меня за спиной — слышал лишь шелест
бумаги. Думал, взяла старую газету с подоконника, но моя наглая Аннушка
тогда полезла в совершенно неожиданное место: в квитанции, мерно
покоящиеся на батарее.
— Сейчас посмотрим, насколько ты растратный, — всё ещё смеясь произнесла
она, видимо, желая посмотреть счета за коммунальные услуги.
— Ань, не трогай, пожалуйста, перемешаешь мне там всё, я же не соберу потом, — промямлил я, пытаясь не выдать своего напряжения.
Сказать, что мне было страшно — не сказать ничего, потому что в одном из всех
этих старых конвертов лежали сокровенные фотографии, которые обрушили бы
всё, что я так усердно пытался сотворить и сохранить. Мои руки чуть дрожали,
хотелось, чтобы Аннушка отстала от этих полурассыпавшихся кусков бумаги и
развлекла себя чем-то другим, пока не стало слишком поздно. Сказать ей ничего
вопреки я тоже не мог — точно заподозрила бы что-то неладное.
— Да не боись ты, я… — Слыша постепенно спадающий, испуганный тон Ани я
понял, что всё кончено. Не смея даже повернуться, я остался стоять с чайником
и трясущимися руками.
Скрестив руки на груди, Анна смотрела на меня в упор, так презрительно, что
моё сердце отстукивало удары в несколько раз чаще, чем должно было быть. Я
понимал, что сделал и корил себя за свой поступок. Повернувшись, я увидел мою
разъярённую Аннушку и все мысли в момент улетучились.
— Аня…
— Закрой свой рот! — резко прокричала она и этот звук пронзил мои уши, чуть
ли не до крови. Я робко сжался где-то в углу кухни, не смея посмотреть на неё. — И как ты это объяснишь?
— Я правда не хотел! — Её глаза сверкнули в ярости и на этом моменте мои руки
начали дрожать ещё сильнее.
— Ты против своей воли это сделал, да? Заставлял тебя кто-то что-ли меня
фотографировать исподтишка и дрочить на мои фотки? — Господи, не говори
мне этих злых, отвратительных слов, пожалуйста, Анна.
— Нет, я не это имел ввиду.
— Тогда что?
Аня резко прильнула ко мне, схватив за горло и я отчётливо почувствовал
остроту её ногтей — они впивались в кожу как лезвия. Под громкие слова о том,
какой я мерзкий страшный мужик, что мне «сорок с хером лет, а я маюсь
дичью», что я извращенец, которого надо изолировать от общества, моё
сознание лишь порождало животрепещущие фантазии о том, как юная особа
после ругани примет мои специфические извинения — видимо это что-то
наподобие защитной реакции или же моя собственная испорченность, я до сих
пор, если честно, не разобрался.
Но уже тогда я знал, что этого не будет. Я так хорошо узнал Аню, что у меня
даже не возникало сомнений о том, что она меня не простит — это просто не в
её характере. На самом деле, быть может оно и к лучшему: не верится, что
после того, что я сделал она смогла бы посмотреть на меня также как и раньше,
чуть улыбаясь, радостно сверкая своими карими глазками в предвкушении моих
комплиментов.
— Ты отчётливо понимаешь, что сделал? — её голос, властный и грубый, не
терпел лжи, я чисто физически не мог хоть как-то перечить Анне.
— Да, понимаю.
— И ты понимаешь что извинениями здесь не очистишься?
— Да, конечно. Что ты хочешь, душа моя, что мне сделать?
Никогда я не унижался так сильно. Впрочем, я не унижался никогда вообще —
повода не было, но суть совершенно не в этом: когда на тебя смотрит идеальное
существо, абсолютно прекрасное, вольное, упрямое — я готов был даже
богохульствовать, поклоняясь ей словно идолу, не то что, просто внемлить её
просьбе.
Аня посмотрела на меня ещё свирепее, чем до этого, словно пытаясь сожрать
меня сирином. Она ещё сильнее сжала моё горло, глядя своими широко
распахнутыми, злющими глазами в мои.
— Я сейчас просто возьму и убью тебя, — процедила сквозь зубы Анна. — И от
тебя ничего не останется, понимаешь?
Я отчётливо слышал, как крики постепенно становились истеричными —
казалось, она уже впала в отчаяние, не имея возможности вдоволь наиграться
моим страхом. Анна чувствовала, что я не боюсь её и какие слова не прозвучат,
мне всё нипочём, я итак ей подчинюсь.
— Убивай. Меня здесь ничего не держит.
Последние слова я буквально прохрипел от недостатка воздуха в моих лёгких.
Тонкие руки — когда-то мне казалось, что они слабые и хрупкие — сжимали мою
шею так, что я уже не мог дышать. Я чувствовал приближение смерти:
вездесущей и страшащей, с которой я раньше сталкивался только на страницах
книг или в фильмах. Чуял, она пришла за мной, ведомая девушкой, которую я
так сильно любил. Напоследок я смог выдавить из себя тихое, — я люблю тебя…
— дабы мои последние слова были хоть немного значащими.
Обстановка накалялась всё больше и я вспоминал вообще всё, что мне
приходило в голову, разжёвывая эти моменты из жизни, словно пытаясь
прожить их ещё раз. Вот, я в школе потерял свой портфель, здесь я в институте
сдаю сессию, о, спектакль по «горе от ума», Господи, сколько же этих
воспоминаний и каждое я помню настолько чётко, будто они происходят здесь и
сейчас.
Но «здесь и сейчас» происходила жуткая реальность в которую я не мог
поверить. Вот, Аннушка, такая прекрасная, грациозная — так резко
возненавидела меня. Ей больше нет дела до того, больно ли мне, что я чувствую:
ей руководила слепая ненависть и мстительность, которая была присуща
молодой особе.
— ТЕБЯ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ ЗДЕСЬ, МУДИЛА!
— Аня, зачем же так кричать? — Мне сложно давалось произносить такие
длинные предложения в контексте данной ситуации, потому любимая осталась
без продолжения моей фразы.
— Я буду кричать если захочу, — тон она тогда сбавила, значит, была ещё в
более-менее здравом рассудке. — ты не знаешь меня, раз поступил так, тебе
вообще плевать, у тебя нет границ ты, ты, мудила конченый, теперь я понимаю в
чём был подвох, я чувствовала всё с самого начала, я…
Её тирада в момент остановилась и руки резко перестали сжимать моё горло —
вместо этого, они переместились на её лицо, закрывая глаза. Я подавился
воздухом, жадно глотая его в попытке восстановить кислородный баланс, или
как он там называется, после чего поднял глаза на любимую и сердце моё
начало болеть.
Она содрогалась в рыданиях, ладони крепко сжимали глаза, будто преграждая
путь слезам, а кричала она настолько громко, что у меня заложило уши. Я,
отдышавшись, медленно подошёл к девушке: хотел успокоить, сказать ей, что
ничего страшного нет и нам лучше будет спокойно поговорить, но тут же замер,
увидев как сквозь ладони сочится кровь.
Поначалу я стоял каменной статуей — настолько сильно меня шокировала эта
картина. Я совершенно не мог понять, что происходит, это просто не
укладывалось в моём сознании. Девушка же, начала орать с пущей силой, она
взывала к помощи отрывистыми, совершенно не понятными мне фразами, что
всё-таки заставило меня хоть и медленно, но подходить к ней. С ужасом я
наблюдал за тем, как у неё буквально стекают по рукам пальцы,
растворившиеся в однородную массу и как потом хаотичными лужицами и
каплями разливались на пол.
Здесь я и опомнился, опрометью бросившись собирать вязкую жидкость —
испуганный тем, что моей Аннушки вот-вот не станет, я уже не соображал,
пытался «восстановить» её. Как и следовало ожидать, от того что я обмазал её
зловонными остатками её тела, Аня в прежнее своё обличие не вернулась,
начала лишь орать ещё громче.
Одна только мысль мелькала у меня в голове, помимо «что вообще происходит»:
«как это остановить?» Несмотря на мой большой опыт и обширные знания,
ответа я не нашёл, а мои попытки исправить ситуацию сделали только хуже.
Страх овладевал мной слишком быстро — это, быть может и стало роковой
ошибкой, но сейчас жалеть уже поздно.
Анна тогда посмотрела на меня совершенно иначе, нежели каких-то пару минут
до этого: не было больше в её взгляде злости, один лишь страх, который
заполнил её до краёв, властвуя в каждой частичке тела.
— ПОМОГИ МНЕ! — смог распознать я отчётливую фразу, среди всей этой
какофонии оглушительных криков.
— Чем? — шёпотом, — помочь тебе?
Я очень сильно боялся, но всё же подошёл к ней ближе несколькими короткими
шажками. Боже, я не могу узнать свою любимую: куда пропал её весёлый
отблеск глаз, улыбка растянутая до ушей, где всё это? Я не мог видеть её такой — обезумевшей, изуродованной болью и страданием, истекающей кровью.
— Я не знаю… — Завывающе проплакала девушка и подняв голову вверх
зарыдала сильнее. Я увидел сквозь пелену, уже своих, подступающих слёз, что у
неё попросту нет ладоней. Одни лишь кисти. Меня до сих пор бросает в дрожь,
когда я вспоминаю это, а как тогда я испугался, особенно учитывая то, что я
совершенно не понимал природу данного феномена. Не сказать, что так ясно
понимаю это сейчас, но, пожалуй, этот момент не так уж и важен.
— Аня? — Я подкрался вплотную к ней и осторожно коснулся её рук. Они были
как и всегда: тёплыми и мягкими, словно ничего странного сейчас и не
произошло. Пригладил их чуть и посмотрел прямиком в лицо Анны. — Что
случилось сейчас? — Мой голос чуть дрожал, но я старался это сдерживать, ведь
понимал: нужно успокоиться, не выдавать своего страха, а то станет ещё хуже.
В ответ мне ещё больше рыданий, всё более громких и отчаянных. У меня уже
начинала болеть голова, казалось, я не выдержу всего этого. Ситуацию ухудшал
мой собственный страх, который разбушевался с новой силой, стоило мне
увидеть, как слёзы, стекающие из глаз моей любимой, плавят её, не оставляя
живого места.
— Мне очень больно. меня ж-жёт очень. — Аня произносила эти слова заикаясь и
тут я понял, что данное происшествие неисправимо.
— Ань. — Я посмотрел на неё так серьёзно, как только мог — должен был
показать, что мне не страшно и я настолько силён, что даже в такой ситуации
могу мыслить здраво и не паниковать. — Тебе нужно прекратить плакать.
— Я НЕ МОГУ!
— Аня, успокойся. Я знаю — сложно, но нужно. Давай, вдох, — я показал на себе, — выдох.
Повторив так несколько раз, я почти успокоился сам, что было большим плюсом
в сложившихся обстоятельствах. Да, меня всё ещё потряхивало от вида крови на
руках и одежде любимой, от её всхлипов, скорченном в ужасе лица, но этот
страх был уже в разы меньше, чем до этого.
— я н-не могу дышать. — всхлипывая, произнесла Анна. Меня всполошило не на
шутку, я крепко обнял её и стал шептать на ухо то, что, по идее, должно было
успокоить. Почему именно тогда эти слова не смогли спасти мою Аню?
Слёзы нахлынули на неё с новой силой, она всё продолжала и продолжала
плакать, буквально без остановки и вот я уже вижу как багровыми стали штаны
в области её ног, как зияющие дыры пробурились прямо в руках Ани, а на её
лице появились кровавые колеи. Безутешные рыдания невозможно было
остановить — это и уничтожило её.
— Это последний раз, когда я вижу тебя, — с глубокой скорбью в голосе
произнесла Аня.
— Наверное. Я не зн…
— ПРОСТИ МЕНЯ ЗА ВСЁ!
— Не кричи, Анюта. Пожалуйста.
— Ты прощаешь?
— Ты мне ничего такого и не сделала.
Я крепче обнял её, закрывая глаза, что истекали горючими слезами — хотел
остановить этот страшный процесс, в ходе которого исчезала моя любимая, но
предпринимать хоть какие-то действия было уже слишком поздно. Я опоздал.
Даже не представляю как больно ей было тогда. Отчётливо помню: плавилось
всё её тело, а остатки мышечной и жировой массы стекали на пол. В них
пачкались мои пальцы, когда они стекали прямиком на меня и всё это под
окантовку истошных криков Анны — чудно. Просто чудно.
— Ань? — прошептал я, целуя в висок девушку, — ты права, мы с тобой больше
не увидимся, — крики стали громче и я не церемонясь закрыл её рот: пусть
последнее, что она услышит будет не хаотичный ор, а мои слова. — и поэтому
мне нужно узнать. Хоть раз в своей жизни, ты любила меня?
Всхлипы, вздохи — это не то, что я хотел услышать, мне нужен был ответ на
вопрос. Боже, она просто заходилась, не могла выдавить из себя пару слов — это
стало спусковым крючком уже для меня.
— Ты ответишь мне на мой вопрос? — Мой тон стал более твёрдым, слова
приобрели вес: теперь я был выше Анны. — Я отпущу тебя, если не ответишь.
— Ты же пожалеешь об этом, — пролепетала она, будто бы сквозь меня.
— Нет. Я уверен, слишком уверен, что получить ответ на этот вопрос мне куда
важнее. Даже узнать, что за ****ец здесь происходит, мне не так интересно.
Я чуть пригладил её по голове, перебирая в руках шелковистые волосы и доля
напряжения всё же присутствовала в моих прикосновениях — время идёт,
часики тикают, Аннушка плавится.
— Ну же?
— Нет. — Доля горечи прозвучала в её словах, кажется, она действительно
сожалела об этом.
— Совсем?
— СОВСЕМ НЕТ! — Аня вскинула голову и неприятный холодок разнёсся от
представшего мне видения: так сильно её глаза налиты кровью и как сильно
было изуродовано её лицо… — НИЧЕГО МНЕ НЕ НУЖНО ЗДЕСЬ БЫЛО И СЕЙЧАС
НЕ НУЖНО, НИ УНИК СРАНЫЙ, НИ ТЫ, НИ-ЧЕ-ГО!
Стало даже неприятно как-то от этих слов. Кем же тогда одержимый её
персоной, поехавший на образе, который ошибочно принимал за
действительность, я, был для неё? Игрушкой? Интересным опытом? Помощью в
учёбе? Объектом хвастовства, возвышающим её над одногруппницами?
— Тогда что же тебе было нужно? — Я сжал её волосы, ощущая, как теряется их
прежняя мягкость и густота: целые пряди спадали засохшими на мои ладони,
после чего растекались на наших телах, подобно крови Анны.
— Ты не поймёшь меня, не сможешь.
— Уже поздно рыдать о том, что я чего-то не пойму, вскоре ты уже не
вспомнишь об этом, а я буду ломать голову, думая, в чём же дело.
Аня глубоко вздохнула и измученная регулярными болями, вкупе с душевными
страданиями, она опустила свой взгляд. Я чувствовал — пыл её ещё не стих,
стоит моей любимой перестать напрягать мозг, пытаясь выдать ту речь, что я
смогу осознать, как заново взорвётся эта ядерная бомба.
— я ненадолго здесь, я вижу мне надо идти. Я из-значально была здесь недолго,
мне просто было интересно, я выбралась из рассадника этих змей, я думала
здесь будет лучше…
— Что за рассадник змей? — Я недоумевая смотрел на неё: не мог понять, что за
бред она несёт.
— Там где другие люди, которые так же красивы как я, которым настолько же
больно плакать как мне, это целый род, огромная раса, которую никто никогда
не найдёт…
Аня задыхалась, но старалась говорить максимально много, дабы я узнал как
можно больше информации, которой владела лишь она. Это даже льстит в
определённой мере — не каждый человек всё-таки удостаивается приблизиться
к столь сакральным знаниям.
— Не найдёт? Вы где-то далеко? — Мягкие приглаживания по голове
успокаивали её, казалось ещё немного и она перестанет плакать совсем. Я
надеялся — она прекратит и всё обернётся на круги своя, но спустя время я всё
же понял: даже, если бы она успокоилась в тот момент, ничего бы не
изменилось. Она бы всё равно умерла.
— Туда невозможно добраться, это необъяснимо с точки зрения ваших
физических законов… — Глубокий вдох, закончившийся плевком крови из её рта.
Прямо на мою рубашку. Белую. Хоть тогда мне и было всё равно, пусть куда
хочет мне плюёт, сейчас, спустя долгое время после этого происшествия во мне
закралась мысль, что лучше бы уж в лицо: отмылось бы легче.
— Какие-то параллельные вселенные?
— Бери выше, — она усмехнулась, — межпространственные карманы. Это как
будто в одной песчинке есть целый мир в натуральную величину, который
невозможно разглядеть. Я всё это время могла быть совсем близко от тебя, но
ты бы не увидел этого никогда, если бы я не решила съебать с этого
стервятника. Знаешь, даже хорошо, что я умираю, больше никогда не увиж…
— Ясно. А зачем тебе тогда понадобился я? — Стоило мне это произнести, как
тут же я получил лёгкий шлепок по лицу, произвёдённый остатком руки. До сих
пор помню ощущение горячей крови, растекающейся по лицу — просто
омерзительно.
— Не всё равно ли тебе на это, а? — Анна посмотрела на меня с презрением и
последнее, что я услышал от этого запачканного, грязного, уродливого, но
такого мной любимого существа, было — не забивай себе голову. Ты правда
хороший, если не считать того, что ты конченый извращен…
Анна упала навзничь, дико забившись в конвульсиях и выкрикивая отрывисто
какой-то бред. Я не успел среагировать, подловить её, чтобы она не упала,
остался сидеть шокированный, наблюдая за этим адищем. Только потом я через
силу подошёл ближе к ней и боясь даже прикоснуться пустил свою слезу.
Я понимал, что сделать уже ничего не смогу — просто нет смысла. Не
превратить мне эту смердящую густую жижу обратно в точёные ножки и ручки,
не остановить крика, не прикрепить обратно шелковистых локонов — я не смогу
ничего изменить, это вне моих возможностей.
— Ань, я тебя обожаю, правда и это было наверное лучшее чувство в моей
жизни, но сейчас, только не обижайся, я тебя не могу узнать. То, что я сейчас
вижу — не ты. Совсем не ты… — захлебываясь в слезах произнёс я и от груза
осознания своих же слов, вырвавшихся случайно, я завыл навзрыд. — Я бы тебя
обнял, но тут уже и нечего обнимать, Ань, ну, не молчи, скажи хоть что-то…
Да не то что обнимать — разговаривать уже было не с чем. Моя любимая
Аннушка, с которой я познакомился случайно, помогая найти «Илиаду»,
единственная с кем я переписывался в сети и чьих сообщений ждал, в своём-то
возрасте, которую так вожделел, которая заменила мне все эти жалкие
картинки — где Аня теперь? Не смею даже предположить, какие страдания она
испытала на смертном одре.
О мельчайшей доли тех мук, что испытала моя любимая мне напоминает кровь
моей Аннушки, пятнами запекшаяся навсегда, которую я так и не смог отстирать
от белой рубашки.
Не сказать, что я оправился от этого происшествия, скорее чувства во мне
притупились и я уже не ощущаю этой сквозящей боли в груди, как в первые дни
после этого. Да, воспоминания порой душат, особенно если учитывать тот факт,
что запах этой смердящей жижи слишком уж долго не выветривался из моей
квартиры, но не сказать, что это самый ужасный аспект всей этой ситуации.
Касательно природы данного явления ничего более сказать не могу, ведь как не
пытался отрыть ответ на возникшие вопросы, их попросту нет. Я был даже готов
поверить гадалкам и прочим лицедеям, но они тоже не особо разбирались в
этом. Быть может, в каких-то заграничных источниках упоминается эта
специфическая раса о которой говорила Анна, с прошествием лет, мне иногда
кажется, что все её слова об этом — предсмертный бред, а слёзы, что
расплавили её, следствие какой-то редкой болезни о которой я не знаю.
В итоге, как бы грустно и больно это не было бы осознавать — я вновь один в
этой затхлой квартире, вновь не нужный абсолютно никому. Аннушка,
оставшаяся в моём сердце навеки, наверняка где-то с высоты их своеобразного
рая, посмеивается надо мной и злится за эти глупые фотографии, которые я,
впрочем сжёг, считая их виновниками моего горя.