Обо мне заплачешь только ты

Я схватил его за запястья. - Нет, мы останемся здесь. - Мои ладони скользнули выше к локтям в попытке зафиксировать его руки. Чтобы дотянуться до его губ, пришлось приподняться на цыпочки. Если Джеку и была смешна моя попытка удержать его силой, то виду он не подал, терпеливо держа руки прижатыми к стене. Лишённый возможности прикасаться ко мне, он вложил всю свою страсть в поцелуй. От пронзительно ярких ощущений закружилась голова. Вихрь внизу живота превратился в туго сжатую вибрирующую пружину. С трудом оторвавшись от его губ, я переместился на шею, с удовольствием вдыхая запах его кожи. Обвёл языком контуры ключицы, заставив его дыхание сбиться, потянулся к рубашке. Первая пуговица выскользнула из петли... вторая... третья... Распахнув полы, я с наслаждением провёл руками по стальным мышцам груди, прикоснулся к ним губами. Джек, почувствовав что я отпустил его руки, стиснул мои плечи ладонями. Я скользил всё ниже... лаская плоский живот... ниже... обводя языком границу потёртых джинсов... ещё ниже... Пока наконец не опустился перед ним на колени. Поднял взгляд. Он стоял, запрокинув голову, одна рука вцепилась в дверную ручку, другая - в полку для одежды. Сделав глубокий вдох, я решительно взялся рукой за металлическую пряжку ремня. Кнопка... тихий треск молнии... и я ощутил под губами солоноватый вкус его плоти. Не совсем уверенный, что сумею пойти до конца, я был полон решимости и желания, чтобы всё произошло именно так. Провёл языком от уздечки до самого основания. С удовольствием услышал тихое рычание и осторожно обхватил его член губами.

Я был медлителен и нетороплив. Вбирая его в себя с каждым разом чуть глубже, я прислушивался к его ускорившемуся дыханию, с жадностью ловя каждый стон, который он не сумел сдержать. Наращивая темп, ощущал, как он постепенно приближается к краю.

Свет ночных фонарей, отражённый снегом и низкими облаками, голубой дымкой пробирался сквозь лёгкие занавески и стелился по комнате, окрашивая окружающие предметы в голубоватые тона. Моя ладошка на фоне смуглой кожи Джека казалась молочного цвета. Я сместил её чуть выше по животу, поднял глаза и обжёгся об его расплавившийся взгляд. Он смотрел на меня. Смотрел на то, что я делаю, в глазах плескалось хмельное наслаждение. Я смутился.

Обхватив его член рукой, я продолжал ласкать его, но теперь мои движения сделались резкими и требовательными. Вперёд и назад... и ещё раз вперёд и назад... и ещё... и ещё... пока с его губ не сорвётся стон... а потом снова: вперёд - назад, вперёд - назад, в погоне за следующим вздохом. Вперёд-назад...

Каждое движение доставляло мне удовольствие, каждый стон - радость.

- Терренс... - Теперь его голос сделался хриплым. - Если ты сейчас не остановишься, то я...

- Не остановлюсь, - отстранившись, перебил я его. - Не остановлюсь, - повторил ещё раз про себя двигаясь ещё быстрее. Внутри меня разлилось ликование - я сумел сделать это для него.

Когда мне в горло ударила тёплая струя, я закрыл глаза, думая о том, что сейчас пью его любовь и хочу выпить её до дна...

Он медленно сполз по стене на пол и прижал меня к себе.

Потом была ночь, полная наслаждения и безумия. Джек был ласковым и нежным, страстным и стремительным, и мы бы, без сомнения, перебудили весь дом, если бы возле моих губ каждый раз удивительно вовремя не оказывалось ребро крепкой ладони. А ещё он был совершенно ненасытным. В кратких антрактах он, не говоря ни слова, прижимал меня к себе. А потом снова принимался целовать меня, наши тела соприкасались, сливаясь в одно целое, и мир разлетался искрящимися осколками... Раз за разом. Пока я, вконец обессиленный, не запросил пощады. Спрятав улыбку в уголках рта, он поцеловал мои глаза, и прошептал:

- Спи, Терри, завтра будет новый день.

Но это было потом...

А тогда мы сидели в коридоре на полу, обнявшись, и молчали.

Потому что я только что рассказал ему о своей любви и добавить к этому было нечего...

Терять всегда тяжело. Пустота внутри не заполнится, и не нужно лицемерить и врать самим себе о том, что время царским жестом излечит тебя от тоски и желания кричать до хрипоты. Проходят недели, месяцы, годы, и ты становишься спокойнее. Раны затягиваются, но на их месте остаются уродливые шрамы. Они будут напоминать тебе о том, что случилось, и как жестоко судьба исполосовала сердце и душу.

Не старайся забыть, учись жить дальше. Не закрывай глаза, смело смотри в новый день. Береги те воспоминания, которые тебе оставил тот, кого потерял. Каждый взгляд, каждое прикосновение. Память – самое ценное, что у тебя есть.

Я тяжело вздохнул и вынул из ящика стола стопку писем, перевязанных алой лентой. Вот она, моя память. Моё лучшее лекарство, почти панацея.
Всё, что у меня осталось.

Что тебе снилось, Терри?
Его письма всегда начинались именно так. Я привык запоминать свои сны. Запоминать для того, чтобы рассказать ему. Поделиться своими радостями и страхами. Он даже придумал наш личный сонник. Каждый мой сон, он объяснял только чем-то хорошим. И я улыбался, читая его предсказания. Теперь я ненавижу сонники. Теперь, я не хочу помнить о том, что мне снилось. Никто не захочет запоминать кошмары.

Сохрани эти письма. Каждое из них - частичка моей души.

Я знаю каждое из них наизусть. Помню, как получил первое. Сколько радости принёс мне этот безликий казённый конверт, раскрашенный штампами всех видов и мастей. Я вскрывал белый прямоугольник трясущимися руками, будто боялся, что вот сейчас я разорву его, а внутри ничего не будет. Ни записки, ни письма.
Странные страхи восемнадцатилетнего дурочка. Конечно же, внутри было письмо. Я разрыдался, ещё не читая. Его почерк, такой родной, такой красивый. Аккуратные буквы, складывающиеся в слова, которые он писал мне. Мне и никому другому.
Их двенадцать. Двенадцать бумажных конвертов, и каждый дороже всех денег и богатств. В какой-то момент, моё сердце разлетелось на двенадцать осколков, и каждый раз, пытаясь их склеить, перечитывая его письма, я только режу душу об острые края.

Я знаю каждое из них наизусть. И это самое нужное знание.

Помолись за меня, Терри.
Я молился. Каждый вечер я просил Бога, чтобы он сберёг того, кто так далеко. Нет, это были даже не просьбы. Слёзные мольбы. Я просил уберечь его, стоя на коленях. Видимо, этого оказалось слишком мало.

Я никогда не попрошу более. Это бессмысленно. Вера умерла в тот день, когда мне позвонил его отец. Я сыпал проклятьями и грозил небу кулаком. А небо равнодушно наблюдало за тем, как я медленно схожу с ума. Разве ему есть до меня дело?

Я разучился молиться. Не хочу просить того, кто отнял у меня самое дорогое.

Улыбайся.
Я учился улыбаться заново. Сначала губы криво растягивались в какой-то злобной ухмылке, обезображивая лицо. Нет, это было не лицо. Маска. Застывшее выражение, почти не меняющееся.

Потом появилась полуулыбка. Это произошло в тот день, когда мама принесла мне его письма. Положила их передо мной и молча вышла, оставив наедине с воспоминаниями и болью. Я должен был справиться с этим сам.

Я научился улыбаться, и это моя победа. Он любил мою улыбку, и кто знает, а вдруг он смотрит на меня прямо сейчас. Смотри, милый, я улыбаюсь. Тебе и всему миру. Я же сильный.

Береги себя.
Он просил меня об этом в каждом письме. И я с радостью выполнял его просьбу. Так почему же его никто не сберёг? Почему эта чёртова война забрала его?
Никто не ответит, да я и не спрашиваю больше. Есть такие вопросы, на которые никто и никогда не сможет найти логичного ответа. Я перестал искать. Я берегу себя...

Боль никуда не уходит, она просто устаёт терзать душу и сворачивается клубочком где-то в углу. Иногда, она поднимает голову и жалит. От скуки. Я не боюсь этих укусов. У меня есть противоядие – мои воспоминания.

Я прижимаю письма к груди и даю волю слезам. Если я о чём-то и мечтаю, так только о том, чтобы эта бездушная стерва-война никогда больше не забирала у кого-то любимых, мужей, сыновей. Пусть наши мысли берегут тех, кто сейчас далеко.

Я хочу, чтобы каждый солдат вернулся домой и спросил у своего(ей) любимого(ой), целуя его(её): «Что тебе снилось?». Разве я о многом прошу?..

Под пылающим солнцем
Снова война.
Кровавый закат -
И ты снова один.

Он ушёл - не вернулся,
Он оставил тебя,
И твой верный солдат
Не придёт никогда.

И ты можешь рыдать,
Можешь звать его вновь,
Но в чужой земле
На снегу его кровь.

Кто-то вытрет свой меч,
Зарядит пистолет...
На солдате твоём
Не растает уж снег...

Он лежит на земле,
А над ним вороньё.
Тем, кто скажет: "Он трус",
Ты не верь - всё враньё.

Он любил и мечтал,
Он был весел и смел,
Он был верен тебе,
Но теперь его нет.

Он ушёл - не вернулся,
Он оставил тебя,
И твой верный солдат
Не придёт никогда...