Извергнутый

Она была как свет зари,
Как небо, стиснутое мраком,
И тут же клич у ней внутри,
И взгляд всегласым маяком,
И небо сдернуто зарей,
Как будто полотно сорвали.
И тьма опала кутерьмой
Зовущих звезд, на их печали
Печать ее, всевластный зов
Души, что стала сердцу вечной.
И красота глубоких слов,
Покой мечты, да бесконечной.
И остров амазонок спит,
Еще подернут негой сонной.
Рассвет уже сквозь сон летит:
Она прозрела, в тьме покойной,
Но уж землей владеет утро,
Тьма отступает, исчезая.
Вокруг истома, тихо, вёдро,
Она смотрела чуть моргая,
Еще чуть сонно, чуть лениво.
И думала не про любовь.
В ее нутре красноречиво
От жути стыла в жилах кровь —
У дикаря, его поймали
И привязали для обряда.
Священно таинство, камлали,
И танцевали дико рядом
С несчастным обреченным.
Что же, таков порядок бытия.
Попался к амазонкам знойным,
Прощайся уж с беспутным «я».
«Зачем попал сюда, неужто
Не знал иных утех для сердца? —
Так думала она, царица, — муж-то
Вполне пуглив», печать лица
Воздвигла к солнцу, что уж видно
Над морем показалось краем.
Оставить жизнь ему? Обидно.
Такая мысль билась воем
Во всем нутре, и нет пощады
В ее глубокой томной неге.
И амазонки будут рады.
И потянулась, в скором беге
Струилась кровь младого тела.
По венам, как река любви.
Свой облик страстно оглядела:
Сознанья блик, мгновенье яви,
Что ясно столь, и тут же вечно.
Привстала с ложа, поднялась,
И шаг ее как сна вино,
И тут же вовсе не пьянит, игралась
Ощущеньем властной силы.
Ремитра. На ее плечах судьба.
Как ноша веская нужды ее народа. Жилы
Стынут в предчувствии нечаянной беды.
«Но что за мысли, прочь!» —
Она насупила тревожно брови.
И потянулась к небу во всю мочь.
Вкусят сегодня духом, жаждой, крови.

И вот они, собравшись на поляне.
Пред морем синим, как и небо
Глубоким, вечным, обреченный на «вулкане»
Костра готового, и жизнь его как небыль.
— Уже готово всё, Ремитра-солнце!
Они из золота как будто, кожа — шелк,
Точеные фигуры страстных нимф, в лице
У каждой красота, и тут же дикий волк,
Что смотрит их глазами, рыком властен.
Напасть готовый, растерзать, грызущий
Этим оком сна оковы, яви камни. Стен
Прорывая заточение, тюрьмы гнетущий
Мрак, они народ свободный, ярый!
Прикрученный к столбу пытается
Превозмогать оковы пут,
Трясется, взвизгивая, плачет что ли. «Я»
Его на перепутье немощи и боли, суд
Амазонок над мужской природой!
— Еще один! — Земрида ткнула пальцем.
Ремитра повернув главу смотрела в зной.
На то ведут как, чтобы ставить рядом. Вой
Сменил визгливость, так поганцам!
Вот принял столб второй лишенца.
Веревкой стянут весь, гримаса страха
На молодом еще лице... но уж и нет лица.
Еще минуты, будет лишь стату'я праха.
Камда'я, факел держит, запалить.
Уж вечереет. И на факеле чадит, молчанье.
«Мы их не знаем. Им не надо жить». —
Сквозная мысль пронеслась, мычанье
От второго донеслось. Но будто тишь.
Не растревожить взоры их, рык волка
На ясных ликах амазонок: «ты сгоришь», —
На этих взорах весть ясна, для каждого. Чутка
Усилием потуги бесполезной телодвиженье.
Орущие бессилием глаза: «я обречен»...
И в каждом миге времени рожденье.
От первого донесся тяжкий стон.

Ремитра властною рукою подняла
Как будто воздух, очи к ним разверзнув.
И пальцами ладони поманив, спросила:
— Последнее желание, у каждого, коль жив
Пока еще, пока еще не дохлый червь...
Какое! Говорите! — задрав лицо и глядя
Будто косо, из-под век, играя смертно со
Властной страстью демоницы. Видя
Через прищур свой страшный все.
И грудь ее вздымалась от дыханья волка.
И небо сытили громами облака,
А может быть казалось то, но страсть ее
Способна колебать и небеса?
— Я слушаю! — моленье стад ягнят
Как отголоском, отзвуком такого рыка.
Живая обликом любви и смерти часа.
Но вся любовь ее — кострище жертвы. Ад
Сотворила для души безвинной человека.
И в глубине бесовских недр сердца — хохот.
Так виделось обоим на столбах.
Средь тишины в губах тревожно шепот.
Взгляд поднят в сторону нее, там гибель, страх.
— Хочу... меня казнила чтоб... —
Он задыхается от чувства смерти.
— Которая прекраснее всех остальных! — «мой гроб
Сожрут, да смехом закусив моим, все ада черти».
И замер, стиснув рот, как будто уксус в нем.
По амазонкам прокатилось эхо вздоха.
А с неба будто грянул самый мощный гром.
И стал лишь отзвуком задумчивого шороха
Их мыслей вдруг осуетившихся. Тут огляделись.
Стараясь — каждая — пронять себя.
Задумчиво и важно разбрелись.
Свое намеренье волчары тяжко гробя.

Обоих сняли с кольев-столбов, молча.
Средь них уж не было ни звука, тишь могилы.
Обоих посадили в лодку, в бубен зло стуча
Прогнали взглядами мужей, со всей волчиной силы.