и пока мы ныли из-за мелких жизненных огорчений

и пока мы ныли из-за мелких жизненных огорчений,
вроде плохой погоды, оторванной пуговицы, сотни других причин,
кто-то слышал: «ваш диагноз не подлежит лечению»
«мы не успели его спасти, он был неизлечим»

пока мы роптали на судьбу из-за утреннего кофе,
в спешке пролитого на новенькую рубашку,
кто-то сегодня попал в авиакатастрофу,
кто-то шептал на ухо: «мама, мне очень страшно».

пока ты вёл себя гордым кретином,
кто-то правда тебя любил и ждал твоего звонка.
пока ты ругал щенка за то, что он сгрыз ботинок,
чей-то пёс лежал под колёсами грузовика.

мы ругались матом и заглушали боль крепким виски,
мы любили поговорить о безнадёжности, тьме и аде,
на деле: ад - это не узнавать в лицо даже самых близких.
это узнать о раке на последней стадии.

мы печалились, что нам признавались в любви не те,
мы рассуждали о боли, о которой не ведали ни черта.
а боль — это жить среди серых больничных стен,
это трубки по всему телу,
это в кардиограмме сплошная прямая черта.

мы думали беда - это пробки, очереди, шумное метро,
это ссора с начальником, повышение цен на билет,
а беда - это кризы, метастазы, оторвавшийся тромб,
это когда не берёшь трубку,
а завтра тебе говорят, что человека нет.

мы думали горе — это плохая оценка, любовная драма,
когда ты шлешь смс и засыпаешь без ответа,
а горе — это обмороки и плохая кардиограмма,
это каждую ночь слышать, как плачет мама,
это каждый день начинать утро с горсти таблеток.

мы тряслись над деньгами, долгами, приближающейся сессией,
что-то писали про несправедливость мира и пустоту внутри,
горе — это слышать про друга: «ему осталось не больше месяца».
это быть прикованным к постели в двадцать три.

мы любили говорить о безысходности, мраке и пустоте.
роптать на жизнь от выходных и до выходных,

а боль - это две гвоздички на ледяной плите,
это любить мертвого сильнее,
чем всех живых.