Часть четвёртая. Катманду. Глава 1

"Жизнь слишком коротка, поэтому начинайте с десерта."
Барбара Стрейзанд

Желтые кремовые розы нежно благоухали в голубой фарфоровой вазе, вынесенной с заднего хода из какого-то музея, их царственный аромат почти полностью заглушался неприятным запахом, Ляпа в неё мочился. Он так часто делал, поспит, встанет в туалет, потом снова приляжет, у сна своя логика. Теперь Вор делил его на несколько периодов, на три, а то и на четыре части, ему снилось разное.

По лагерной привычке Ляпа отдыхал, не дожидаясь усталости, наверное, поэтому у него до сих пор были более или менее здоровые почки, их отбивали ему всю жизнь, но два пальца в уши перед сном, китайские пилюли, мало женщин и постоянные тренировки делали своё дело, ещё арбузы, они лучше всего промывают почки, Ляпа каждый день их ел.

Вернувшись из Пятигорска, Амирам привёз ему один, большой, спелый, подарил, таким образом сделал подношение, умный не тычет палкой в спящего медведя. Ляпа благосклонно положил ему ладонь на плечо, тусклым красно-фиолетовым цветом просиял рубин.

- Даст Бог, будет и вода! Пусть зло ждёт дня, на который оно падет. Береженого берегут боги! - Амирам был согласен, только дурак верит в то, что он спит, пока не проснется. Вина всегда лежит на человеке достаточно слабом, чтобы вначале спросить с себя, Вор был ни в чем не виноват, кони на бал не ходят.

- Арутюнов твой друг? – сказал он.

- Товарищ, - ответил Амирам, - разбежались…

- Наверное, как всегда, деньги, - вздохнул Ляпа. - Будешь есть? - Он показал на арбуз финкой с наборной ручкой.

- Сами кушайте, - сказал Амирам, - я их там наелся, приятного аппетита! Бонапети.

- Французский знаешь, - сказал Ляпа, - это хорошо. - Он о чём-то напряжённо думал. -Тогда не надо! Этот улетел в Катманду, знаешь, есть такой город? В Непале? Страна? Хотел тебя туда отправить вместе с ним.

- Знаю,- сказал Амирам, - в Южной Азии! Не надо мне туда ехать.

- Почему? - Ляпа искренне был удивлён, он вообще был открытым. - Там вкусно кормят, трекинги всякие, Джомолунгма, сам бы съездил.

- Я оттуда не вернусь, - убеждённо сказал Амирам, - поэтому, у меня семья. Такие, как я, остаются там навсегда, обратно не приезжают, там свет. - Он умел справиться с чем угодно, кроме своего сумасшествия.

- Свет, - согласился Ляпа, - там есть, много света. - Потом он сказал одну фразу, которую Амирам не совсем понял. - «Мы свалим Башню, уничтожим свет, где бы ни был, потом будем править темнотой…» Ну, молодцы! Ладно, сам поеду.

- Какую башню, - спросил Амирам, - где?

- Какую башню? - спросил Ляпа.

- Я так, - сказал Амирам, - ослышался!

- Устал что-то? Понимаю! – Его голос был медово добрым.  - Амирам вышел. Внезапно перед ним встала картина из войны, эсесовцы в каком-то разрушенном городе расстреливают солнце. Это конец войны, только вышли из бункера, где скрывались долгое время, на лицах потемневшие от гноя повязки, сифилис, у них отваливаются уши и носы.

Он покачал крупной головой, стараясь отогнать от себя это наваждение, мог поклясться, он слышал сухие щелчки их выстрелов и треск искр, разлетающихся из дул автоматов, остатки одной из самых лихих дивизий «Мёртвая голова», убийцы и палачи. Амирам мог годами жить с обычными бандитами и ворами, наслаждался, этих не терпел, как всякий настоящий кавказец, он был полный интернационалист! Какая разница, русский, немец, главное, как кто себя покажет, остальное факультативно, любая идеология схоластика.

- Забыл, время отнимает память, поздравляю вас с коронацией!

- От души, - сказал Ляпа, - у нас говорят «подход» только. Отдыхай, но не расслабляйся, мусора хотят сделать нас слабей! - Старик нравился Амираму. По его мнению, только равные друг другу говорят правду, остальные, запутавшись в паутине разных отношений, безбожно врут, утомляет. Это было взаимно, говорят, нельзя подружиться с соколом, если сам не сокол, Амираму это удалось, к Ляпе он ехал в Крылатское на маршрутке со станции метро «Сокол», пока ждал, выпил в закусочной на пятаке чашку растворимого кофе, никакого молока, только сахар. Эта дружба потом сыграет свою большую роль в извлечении через двери в другие миры обратно в Москву Шаха, разумеется, вместе с общаком.

Пока Америка наслаждалась роскошью, украденной у всего мира, Азия отдыхала. В коридоре дешевого гостиничного номера пахло выбитыми зубами и огромными гималайскими, синими и свежими расщелинами, они были хорошо видны из окна их так называемого отеля, сто долларов в сутки, для своих доллар в день.

Приехав сюда, Арута сразу понял, что не весь здешний народ живет почти за чертой бедности, аренда вертолетов стоила тысячу в день, и их не было, расхватали, только в следующем месяце, надо было записываться. Монастыри местных лам тоже процветали, сложенные из белого кирпича, их стены были отделаны настоящим золотом, по тысяче комнат в каждом, дверные ручки также из чистого золота. Во дворах этих торжественных сооружений грудами без охраны лежали серебро, изумруды и самоцветы, используемые для отделки буддийских статуй, над которыми левитировали посвящённые.

Тут же на мостиках святых горных рек сжигали человеческий останки, Сергей даже вздрогнул, увидев, как одна нога сгорела и сломалась пополам, две чёрные головешки, когда-то бывшие конечностью чьего-то, уж он не знал, святого или не святого тела, вдруг стали сами по себе, продолжали дымиться. Увидев бренность нашей жизни, поэт автоматом  приобрёл своё былое хорошее творческое настроение.

- Хорошо поджарилась, - пошутила Оля, сын жалел, рядом не было Дюши и Антона, вот бы они тут народу замочили! Впрочем, нет, папа запретил за границей валить, станем конкурентами.

Людского мяса пока достать было негде, а жаль, по обычному ограничение было одно, в ресторанах запрещена любая говядина, корова в Непале и Индии священное животное, собьёшь на перекрёстке, дадут, как за человека, а то и больше, только баранина и свинина. Первое не любила Оля, второе он сам, карри с курицей и всего один магазин на всю столицу, где можно было купить нормальные международные товары и продукты, хлеб, сыр, масло, колу и батарейки. На улице варили гадкий местный кофе, обжигаясь, Сергей его пил, не поваляешь, не поешь, пусть порвёт нутро.

Вот ещё, ночами с гор спускались повстанцы, антимонархически настроенные, точнее, маоисты, обучение проходили в расположенном по соседству Китае, совершали разные подрывные действия и теракты, похищали туристов и особенно туристок, женщин, насиловали, как стемнеет, рекомендовалось сидеть дома. Кроме этого, ночью город богов и избранных превращался в наркотическую Мекку, куда стекалось отребье со всего мира, гашиш почти бесплатный, дешевле, чем в Амстердаме, избаловались, курили и монахи, потом ходили толпами по улицам до утра с широко открытыми глазами, били в барабаны, всех будили. Покойному писателю-анархисту Лимонову, свободно говорившему на нескольких европейских языках, перед арестом во сне пришла именно такая сцена, не к добру.

Катманду долина, одного центра нет, единого, их несколько, на моторных рикшах супруги путешествовали туда, сюда в индуистские храмы, их не пускали, посмотреть было можно только издали.

- За стеной Брахма и Кришна, - мерзким, противным голосом объяснял маленький лысый проводник, которому всегда не хватало денег.

- Пусть выйдут, - сказал Арутюнов, чего ему было бояться после Москвы.

- Да, - поддержала Оля, она встала в боевую стойку, непалец горестно махнул рукой, вы такие же, как все.

Они жили в этой гостинице на дне расщелины, которую когда-то мечом прорубил в скале воплощение мудрости буддийский святой Манджушри, достигнув просветления, он никогда не старел, навсегда остался в возрасте молодого юноши семнадцати лет.  На её краю, конечно, было озеро, если вы живёте в отеле в Катманду, рядом с которым нет воды, деньги на ветер, вас крупно обманули, в крайнем случае в самом гестхаузе должен быть хотя бы бассейн. Вода чистит карму, успокаивает и обостряет мышление, без неё в Индостане никуда, непальцы и индусы прыгают в неё прямо в одежде. (Хотя бы в фонтан.)

Такое же красивое, как сама долина, окрашенная красным и синим, только зелёное… То есть сама вода была прозрачной, тина окрашивала ее в такой цвет, она была живая, планктон. (А в нем скрывалось мудрость.) Этот планктон что-то знает, каждый день загорая на берегу озера, думал поэт, планктон, если вдуматься, знает всё. Вода, если присмотреться, была лунного цвета, бело-золотая, свет осенней луны. Осенний Есенин…

Ласковое мартовское  солнце, когда оно в пять-шесть утра вставало в горах, освещало оранжевым, вернее, это трудно передать на письме, красно-жёлтым светом их окно без занавесок, унёс прежний постоялец, живший в номере, находясь в омраченном состоянии сознания от внезапно возникших собственных кармических препятствий, чтобы покончить с собой, повеситься, вслед за этим и телевизор, который точно должен был стоять на столе, извините, номер без телека, и вентиль крана горячей воды, тоже нет, тёплый сезон, открыть в душе можно было только холодную,  оставив им старую, ушастую, расколотую с одного края каменную пепельницу, всю эту маленькую площадь, вставая из глубины озера. Жили и спали втроём на одной большой постели, семья, любовью Сергей и Оля занимались на природе, высота опьяняет, у поэта неплохо стоял член, возможно, ушёл московский стресс, а, может, и пятигорский.

Впрочем, иногда поэт спал один, при входе в их казенную квартиру был крохотный чуланчик без окон, в котором стояли старинные, отделанные бронзой стул и стол, украли где-то, на нём серая гостиничная бумага. Они окрестили его кабинетом, сейчас Оля  уехала за чем-то банальным в Катманду к ступе Боднатх, на санскрите Джарунхашор, местное место силы, иногда изнутри выходят наружу на улицу древние, Сергей сидел и тупил.

Голова болела с похмелья, он забыл, зачем столько пил. Посмотрел на кулак, костяшки саднило, дрался вчера с кем-то в баре, с кем, забыл. Пора отсюда дальше двигаться ввысь и вверх, а то крезА, мир бывает прахом, а земля пухом.

- Во Флориде овощи дешевле, чем в Китае, - басом прогремела, проходя по коридору огромная толстая дива своему худому спутнику по-английски, муж, бой-френд? - Что я не знаю, что ли, я хозяйка, каждое утро покупаю овощи.

- Видимо, новое правительство КНР дотирует деревню, - пытался анализировать ситуацию ее спутник. Худой, в пенсне в очках, такому дать в голову, чтоб со ступенек вниз полетел, контра! За всё, за Америку, тюрьму народов, убитую, издыхающую Европу, за Украину, за ленд-лиз, за наши девяностые… Пикуля читали, «Реквием каравана PQ-17»? За реквием! Махаться с кем-то сейчас Сергею было вылом, душа горит.

- Я тоже читал в «Таймз», что мясо и овищи в Китае в одну цену, - сказала американка. - This is nuts! (Это дико!) По идее овощи в такой аграрной стране должны вообще ничего не стоить. Но я могу их понять, такое население, семьсот миллионов крестьян, столько народу!

- Заткнись (shut up), - коротко сказал ей худой очкарик, жалко, что такие есть на свете, разговор прекратился. Было только слышно мерное цоканье по полу её каблуков и шлепанье его кроссовок, урод надел из под брючный костюм с удавкой, эти звуки стихали, уносились вдаль, потом прекратились. Почему-то Сергей подумал, что это хорошо.

- Кис, а давай здесь поселимся? - вернувшись, сказала Оля. - Навсегда! Не уедем обратно? Зачем нам опять «Площадь Ильича»? Ты с друзьями отберешь у кого-нибудь тут домик! Будешь получать с местных барыг, торгашей! Они же гонят трафик? Продают наркотики? Купим себе харлей? - Вдруг спросила. - Ты пострижешься наголо, я надену кожаные брюки, Андрей жилетку. Или позвони пацанам, они купят твою квартиру?

- Бусь, - сказал он, - она когда-то  в пик недвижимости стоила под триста косарей, сейчас вообще ничего не стоит, бронированный «600й » и то больше. Если её дешево продавать, не купят даже за долги, а меньше я не хочу. Лучше ты, тебе же ведь не впервой, твоё творчество, ты помощник режиссёра! Напиши сценарий, который покорит Голливуд. - Она сказала:

 - Я не хочу! Я не проститутка, ненавижу Америку! Всё, что я хочу в этой жизни, лучше понять мужчин. - Он сказал:

 - И что? Поняла? - Голые, они сидели на диване, истина в одежде не нуждается, если ты знаешь, что она такое, Сергей вспомнил свою близость с Оксаной.

- Встань, - сказал он ей. – Повернись! -  Они только что убили человека… Он двумя руками притянул её к себе, уставился на её ягодицы, сначала на одну, потом другую. - Нагнись! - Она прогнула спину как кошка, наклонилась на девяносто градусов.

 - Нравится?

- Сегодня вечером я займусь твоей попкой, такие булочки!

- Ты и так каждый день ей занимаешься, - сказала украинка. - Разрываешь меня всю изнутри, мне так стыдно. Почему не как обычно? А потом спишь… Когда закрываешь глаза, лицо спокойное, спит ребёнок. Смотрю на тебя и думаю, проснётся, опять начнёт меня мучить, это может быть даже вредно.

- А, - устало по-кавказки сказал он, - это если суете туда...Металл, пластик, всякую ерунду! Дилды. А когда она чувствует живое, кишка эта, радуется, отвечает! Ленка, наоборот, туда даже любит! Говорит, удовольствие то же, и не забеременеешь.

- Ленка, да, любит! Она и мне всегда говорит, у меня есть две дырочки, они могут быть маленькими, а потом большими, я ей иногда расширяю. В Чите научилась, плоть! - Сергей пропел на манер шансона:

- Только ты надо мной! Не гони, а прости!
  Для тебя я готов в жертву всё принести.
  Ты молчишь! Но твой взгляд мне надежду дает,
  Прикажи, я твой раб, не то жизнь пропадет!

Потом ушел на припев:
 
- Пожалей же меня, дорогая,
  Освети мою тёмную жизнь.
  Ведь я плачу, слезами стоная,
  Но напрасно, ведь счастью не быть!

Она в ответ:

- Что болит, кто болит? Голова с похмелья, мы живем и поём целую неделю! Мы все рабы плоти! Лаоцзы сказал, я грущу потому, что у меня есть тело, а если бы его не было, на кой мне грустить?

Он сказал:

- Не все, когда Лаоцзы родился, ему уже было сорок, он был весь седой. А в тантре тело инструмент медитации, если у нас такое же тонкое тело, как у божеств, точно можно ожидать достижений! Но нужен учитель, гуру, а из тебя опять лезет ваш филфак. Жить хочешь красиво, вот и связалась с Оксаной, с Шахом. Работать не хочется? Стоять за спиной какого-нибудь коммерсанта, переводить, у тебя два языка.


- Не хочется, - сказала она. - Лучше плакать в роллс-ройсе, чем на улице! А Ленка с полковником была, чтобы изменить судьбу. А Рерих? Они были тут в этих местах! В Москве ты водил нас с Леной, Оксаной в его музей. Говорил, тебе нужна такая жена, как Лена, соратница. Я, видимо, так и не смогла? Тебе просто нужен особняк! Ты хочешь жить красиво.

- Лену за полковника замуж силой не выдавали, как за меня Оксану, тебя за Киллера, - сказал он. - Всё считается. - Перед глазами встала картина, смуглая спина Оли, готовые прорвать кожу острые лопатки, слегка искривленный позвоночник, кто-то загоняет туда нож, сколиоз. Маленькой жила в интернате у метро «Водный стадион», там и начала относиться к жизни с презрением, старшие девочки били её, заставляли на коленях мыть полы. Она ночью ножницами потихоньку резала им одежду, чик, и вырежет кружок на трусах, потом бросит  в окно. Между прочим, так и не нашли, кто это делал, главврач кричал, узнаю, кто, мухой вылетит.

Рерихи...Он хорошо помнил тот день, чёрт его знает, почему, бывают такие дни, запоминаются. Страшная жара, только с похорон соратника по оружию, тоже офицера, в залах отошел. Потом ходили, считали, сколько будет стоить купить квартиру с видом на музей, стало ещё жарче. Потом в ресторан пошли,  бандитский, азербайджанский, на Профсоюзной «Тройка», водка, шашлык, зелень, блинчики. Посчитали в кредит, Шаху потом звонил какой-то  Ровшан, 120 долларов, завези, а то на таких машинах ездим, не можем рассчитаться, завёз. Для этого ему пришлось продать свою золотую цепь, только освободился, через знакомого ювелира на пятаке у Белорусского вокзала, сказал, продаём выручить ребят, денег тогда не было совсем, понты дороже денег. Сергей хотел украсть в Катманду какие-нибудь тибетские иконы, «танки» не на продажу, для себя, не реально, всё равно, что средь бела дня брать сберкассу.

Конец первой главы