Путешествие на край ночи

Стронцием гнусь, ломаюсь и поддаюсь.
Грустью грущу и грушею выгрызаюсь.
Я рассыпаю мой розовый хлёсткий бисер
Не перед боровом, а перед грудой чисел.

Я - тридцать восемь палочек аммонита,
Я - тридцать шесть осколков в твоей грудине,
76 мой номер из Неолита.
А ты рисуешь радугу на картине.

Семь – только семь! – разломанных полукружий
Над гаражом со сломанным мотоциклом.
Полуживой и ты – если кистью служит
Громкое слово Перикла.

***

Мужчинам с сайта «Фотосайт»

Рифмуется синематограф
С неромантическим «фотограф».
А все волшебные картинки
С прозрачным и безличным «льдинки».
(Такие же, как все Иринки).

А вот кондовое «технично»
Рифмуется с «небезразлично».
И слово чёрствое «сухарь»
Внезапно открывает ларь
(так улыбнулся государь)

И в этом ларе тучный слон
Стройнится, как Ален Делон
А Sony щёлкает **лом
И ты вдруг видишь, это - L’homme!
И оживает над столом

Пуантилический Марсель.
Как Дебюсси гремит капель
С линейных барнаульских крыш –
И О плюс Т равно Париж!

L’homme (фр.) - человек, мужчина.
О + Т - оценка фотографии, означающая "оригинально и технично"

***

С вами не надо слов,
Слово для вас как птица.
В клетке среди ослов
Мне ваше слово снится

В лазерных дисках-снах
В свёрлах нейронов-песен
И посылаю на х…
Всех, с кеми мир мне тесен.

***

Третьего термидора
В свете тринадцати лун
Мой пароход затонул
В плоскости разговора.

Стал разговор – приговор
Градусом белым муската
8 – тротил и констата –
34 – позор.

21 удар плетью
И на 5 лет к Лихолетью
В самое дно разговора
В сотую бурю Столетью.

Так бы и жил аутсайдер,
Зрея в жнивье фрюктидора
Если б Адронный Коллайдер
Не прорубил коридора

В жизни другое пространство,
В формулу с равенством Ирий.
Во всефранцузское Пьянство
Во всефранцузский Делирий.

***

Математическая течка -
И ни единого словечка
У подсадного человечка.

Столбом попыхивает свечка.
Кольцом упрямится овечка.
И с пальца валится колечко.

***

Треугольником время чертит
На стене от квадрата тень.
А меня подстрекают черти
Навести её на плетень.

Удаляю души подарки,
Повисают сухие строки.
А в проёме больничной арки
Без тебя умирают Боги.

Их предсмертные крики жалки.
Даже больше – они убоги.
И укутают в полушалки
Пухоедов твои дороги.

***

Мои друзья Селин и Лафонтен,
Я тоже путешествую по краю.
Я вегетарианцев презираю
И не люблю растрескавшихся стен –

На них мочатся свиньи золотые,
На них сыреют истины простые,
На них потеет розовый гарсон,
На них чужой месье в меня влюблён,
Хоть сам вулканом знойным опалён.

Из их обоев сделают бумагу,
С MR-ными сердечками по краю.
Я мясоедов также презираю
За их приверженность родному стягу.

А что люблю я? Тень парижских лавок,
Под вывесками жмущимися к краю.
Я на краю, как девочка, играю –
С колодой карт -  и снова умираю
Под хрип эпичный не-бульварных шавок.

***

Падаю падалью в эхо Padam,
Мне предложение делает граф.
Я ему сердце, пожалуй, отдам,
Просто за то, что он любит Пиаф.

Пряжкой алмазной ему не с руки
Больше свои украшать башмаки.
Все драгоценности кучкой могучей
Он наложил на ломбардные тучи.

И предлагает другую la vie,
Без одиночества и без любви.
Я соглашаюсь, мой аристократ.
Нищий, милее ты сердцу стократ.

***

Под тенью не-цветочного Прованса,
Под звуки не-живого Декаданса
В Париже ищет Жан Батист Гренуй
Толпы жестокосердной поцелуй.

И я толпы признание искала
Во глубине её сибирских руд.
Нашла… и наступила в кучку кала,
Таким, как я, руки не подают.

Таких, как я, стреляют возле стенки
Под свисты не-французского жулья.
Но больше не дрожат мои коленки.
Дерьмо на розы не меняю я.

***

Вы юный крикливый кретин в душе,
А внешне стары, и фрак ваш засален
Ваше структурное мини-туше
Минимум старо, а максимум – странно.

Логикой вам промышлять не надо
Этик вы, б***ь, интуитивный.
Только ваш облик какой-то былинный.
И не вставляет его канонада.

***

У раковины  нет других забот,
Как разевать из перламутра рот
И зуб точить на скорлупу ореха -
Она не без греха, но без огреха.

И, отражаясь лаковой игрушкой,
Дарить обычной банке жизни фон…
А где-то кто-то прячет патефон
И слушает, как молится старушка

О чистоте наивных маргариток,
О лилиях без острого угла…
Скребёт по нервам ржавая игла,
Но бег её ещё довольно прыток.

***

Когда в друзьях Селена и Селин,
Когда в окне Луной мигает джокер,
То лается бульдогом глупый кокер,
На пьяный бред московских мандолин.

А лилии цветут в тупом углу,
Мечтая изменить его на острый.
Им лишь бы знать, что вечные вопросы
О смерти - не раскокают иглу.

***

Ланселот просвистел Tirra Lirra,
И опять задрожали коленки.
И украсила трещину мира
Зазеркальная модная стенка.

И остались от зеркала уши,
Чтобы слушала вечно Шалот,
Как на пятой окружности суши
Ей поёт о любви Ланселот.

***

Вы снились мне, mon cher, в прошедший вторник,
Во сне вас звали юный Паганини.
А я была обычною Ириной,
Которую метлой от***ил дворник.

Вы мне играли на прозрачной скрипке
Довольно таки скучные этюды.
Но вашей охмуряющей улыбки
Я, даже умирая, не забуду!

А над игрой Селена наблюдала
Блином дымясь над лавкой антиквара.
И мне, как вечной матери Дедала,
Она казалась старой жирной шмарой.

И снова я запутывалась в жизни,
Как в самой совершенной паутине.
А кто-то рисовал в родной отчизне
Меня на самой неродной картине.

***

В углу забытый, патефон чудит
Чудесным чадом чуждого столетья,
В котором улиц балюстрада третья
Неоновый раскалывает вид.

За тем балконом пряталась Астарта,
В шеллаке популярной грампластинки.
И каждый год поэт седьмого марта
Канавками царапал эти льдинки.

И бурею мелодия крушила
Ступени лестниц в городке уездном.
Игла корундом по живому шила
И, сшив, спокойно погружалась в бездну

До следущего чуждого столетья.
До глянца новых девичьих ланит…
А в чаде запирающейся клети
В углу забытый, патефон чудит.

***

Я вам четвёртый век пишу
Три самых примитивных слова.
А вы ответ карандашу
Доверив, взяли за основу

Убитых кошек рисовать…
Ну, слава Богу, не в гризайле.
Вы лучше бы слова сказали,
Которые должны сказать.

А кошек я сама могу
Перекрутить на фарш и сало.
Но я не в кухне – на лугу
Порхаю гордым адмиралом.

Так дело, стало быть, за малым,
Сачок, терпенье, ориентир…
Две улицы и сто квартир…
Но нет у вечности вокзала.

***

Четвёртый век растапливает мрак
Чурбанный лёд червивого июля
Чернеет платьем на черничном стуле
Чеканный  не-февральский Пастернак.

Чарует чемоданное веселье
Червлённым, неустойчивым лафетом
Чудит земная ось не-винным зельем
Через уста чудовища-поэта.

Чирикает не-чёрно-белый принтер.
Часы чернильным чучелом висят.
Чаинкой черепаха чертит winter,
Челнок везёт троих её китят.

Чу! Не кидайте, Мэри, в воздух чепчик!
Чудес на этом свете честных нет.
Читайте чемпионов человечьих,
Чихайте чудищем, как ваш поэт.

Фото автора. Слева копия картины "Гавань в Марселе" Поля Синьяка (вышивка крестом)