Исскушение

В толпах, в пустынях, на вершинах храмов
Божий ублюдок чертит пентаграмму.
Скрюченные пальцы мел зажимают,
Позади него вороная стая.
Птичьи крики заглушают возглас.
Божий ублюдок позирует топлес -
Сидит на обложках гламурных журналов,
Ладони закрывают исклеванное ****о.
Закрывают глаза человеческие -
Он устал от божественной вечности.
Его руки в чернила окрашенные
Достают из подвала себе ангела падшего.
Гладят, заботливо прячут в кармашек.
Божье лицо улыбкой обезображено.
И вот, в голоса в голове поверив,
Он падшему ангелу впивается в шею.
Пустыми глазами смотрит на город,
Плоть и кровь побеждают голод.
Под дружные вопли рушатся здания,
Пищей становится каждый камень.

В зале холодно - окончен спектакль.
Господь на кулисах рисует пентакль.
И вот, ободрав об ковер колени,
Он приступает к молитвопению.
В кармане падший ангел заливается хохотом,
И чтоб его не заглушать Боже молится шепотом.
Они во всем согласны и ни о чем не спорят,
Их голоса синхронно растворяются в хоре.
И вот они поют не попадая в ноты,
В кармане падший ангел мечется изворотливый,
А Бог стоит себе перед зеркалом кланяясь.
Последний звонок. Падает занавес.

*После звонка занавес не падает а поднимается ._.

А зал холодный молчит - наполнен мертвыми лицами.
Последний акт спектакля - самоубийство.
И, мертвым взором глядя сквозь окно панорамное,
Господь ногтями покрывает лицо свое шрамами.
И вот он молча стоит, а ангел тянется к форточке.
Господь на краю провала садится на корточки.
Сидит и скрипит зубами, пяток не отрывая.
Курит бычок из урны, кутаясь в покрывало.
Встаёт, распрямляя спину, размяв затёкшие ноги.
Никто не поверит в сказку, что Бог был хромым и убогим.
Он снова читает молитву, но уже еле слышно.
Ангел ему вторит, и Боже прыгает с крыши.
Падает вниз с улыбкой, расправив свои ладони,
Снизу плачут старушки мелкие, сердобольные.
Божий ублюдок падает, зная, чем все закончится:
Утром его останки смоет с асфальта уборщица.

Каждое дерево как распятие,
Каждая девочка мечтает раз пять его.
Затащить в постель, шепча что-то пошлое,
Чтобы не чувствовать себя Господом брошенной.
Господь убегает от них и прячет лицо за гримом,
Он продал Отца родного, чтоб снова стать всеми любимым.
Он продал его давно, но также давно и жалеет.
В душе нараспашку окна, но заколочены двери.
Ублюдку уже не сдались ни царства, ни ****и земные,
Он хочет, обняв колени, от плача в своей квартире
Сидеть содрогаясь телом, варя свой невкусный кофе.
Если есть чемпион по тоске, то Бог в этом деле профи.

За мягкими стенами тикают часики,
Господь вырезает на лбу своем свастику.
Ангел ему помогая, рисует ножом улыбку,
Пишет ему эпитафию, красным, вонючим и липким.
Господь разучился плакать, танцует танго; на осколках,
Его доброта земная забыта на верхней полке,
Лежит и хнычет по-старчески, под грудой варежек вязанных,
И, чтобы было полегче, зовёт гостей своих мразями.
Ублюдок пляшет на стекле и синяки разглядывает,
Расправив руки на кресте, как тряпки расхлябанные,
А на плече его сидит незаменимый Друже:
Устало ангел говорит, как будет миру лучше.
Как будет миру слаще. Как будет миру проще.
Господь убегает от ангела в рощу,
Скрываясь в лесах от шёпота оного.
Сорвав портки, берет пример с Онана.
Ублюдок устал, он так хочет проснуться,
Молитвы не пишутся, колени не гнутся,
И от Отца родного нет хороших новостей.
Ублюдок хочет смерти на кресте.

В толпах, в пустынях, на вершинах храмов,
Божий Ублюдок чертит пентаграмму,
Скажет напоследок ласковое словцо,
Словно выделываясь пред Отцом.
Однако ангел падший ему воздаст по вере.
Господь хотел покоя. Но будет Исскушение.