Людям быть не мешало б людьми

Заметка эта была опубликована в "Независимой газете" от 27.09.23
 в приложении  НГ EX LIBRIS под заголовком "Пей до дна и наливай опять"

Сто лет Александру Межирову

Люди, люди мои! Между вами
Пообтерся за сорок с лихвой
Телом всем, и душой, и словами,–
Так что стал не чужой вам, а свой.

Срок положенный отвоевавши,
Пел в неведенье на площадях,
На нелепые выходки ваши
Не прогневался в очередях.

Как вы топали по коридорам,
Как подслушивали под дверьми,
Представители мира, в котором
Людям быть не мешало б людьми.

Помню всех – и великих и сирых, –
Всеми вами доволен вполне.
Запах жареной рыбы в квартирах
Отвращенья не вызвал во мне.

Все моря перешел.
                И по суше
Набродился.
                Дорогами сыт!
И теперь, вызывая удушье,
Комом в горле пространство стоит.

Читаю стихотворение Межирова и представляется мне обычная улица, обычная квартира времен еще, может, шестидесятых, моих детских времен. Тот же самый, в общем-то, уклад, который задолго до этого изобразил Зощенко. Квартира-коммуналка; побредешь по ее коридору и где-нибудь в укромном закутке у ванной наткнешься на девушку, трогательно изливающую свои чувства какому-нибудь лохматому чучелу. Быт не то чтоб слишком уж возвышенный. Лампочка в коридоре грустит о несовершенстве жизни. Строчки не то чтоб так уж сильно накаленные неплохо гармонируют с ее печальным светом. Кажется, никогда не исчезает флер легкой тоски, витающий над их исповедальной музыкой.
«Да, и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне»,– как будто по камертону этого блоковского признания настраивала себя межировская поэзия. Не это ли сильнее всего притягивает к ней?
И если уж попадешь в поле этого притяжения, вырваться будет трудно. Долго ты будешь оставаться в плену этой  любви и безысходности. Долго будет давно умерший, но воскрешенный неведомыми силами поэт, продолжать свое земное существование, поселившись теперь уже  в твоем сердце. Будет вместе с тобой  любить и ожидать... ах, если бы взаимности. Нет, он будет ожидать подвоха вместо этой самой взаимности. Объект любви не без недостатков, как можно заметить, как же не ожидать чего-то такого... не слишком хорошего.  Хоть и написал Окуджава в стихотворении, посвященном Межирову, что «от любви беды не ждешь», но здесь явно не тот случай.
Но грустное ожидание неприятных событий опять – как и при жизни поэта – не отменит этого, по утверждению мудрой поговорки, злого чувства, именуемого любовью, чуть ли даже не сделает его крепче:

На семи на холмах на покатых
Город шумный, безумный, родной, –
В телефонах твоих автоматах
Трубки сорваны все до одной.

На семи на холмах на районы
И на микрорайоны разъят, –
Автоматы твои телефоны
Пролетарской мочою разят.

Третьим Римом назвался. Не так ли?!
На семи на холмах на крови
Сукровицей санскрита набрякли
Телефонные жилы твои.

Никогда никуда не отбуду,
Если даже в грехах обвиня,
Ты ославишь меня, как Иуду,
И без крова оставишь меня.

К твоему приморожен железу
За свою и чужую вину,
В телефонную будочку влезу,
Ржавый диск наобум поверну.

Капризы любви – какими только они ни бывают. Касаются они города ли, человека ли:

...И обращается он к милой:
– Люби меня за то, что силой
И красотой не обделен.
Не обделен, не обездолен,
В поступках – тверд, а в чувствах –
     волен,
За то, что молод, но умен.
 
Люби меня за то хотя бы,
За что убогих любят бабы,
Всем сердцем, вопреки уму,–
Люби меня за то хотя бы,
Что некрасивый я и слабый
И не пригодный ни к чему.
                1954

Любовь несмотря ни на что –  у Межирова много об этом. Музыка горьковатых строк, вопреки своей приглушенности, поражает иногда  внезапно и сильно и с первого прочтения остается  в сердце. А это  далеко не всегда бывает даже с изумительными стихами.

Снова осень, осень, осень,
Первый лист ушибся оземь,
Жухлый, жилистый, сухой.
И мне очень, очень, очень
Надо встретиться с тобой.

По всем правилам балета
Ты станцуй мне танец лета,
Танец света и тепла,
И поведай, как в бараке
Привыкала ты к баланде,
Шалашовкою была.

Прежде чем с тобой сдружились,
Сплакались и спелись мы,
Пылью лагерной кружились
На этапах Колымы.

Я до баб не слишком падок,
Обхожусь без них вполне, –
Но сегодня Соня Радек,
Таша Смилга снятся мне.

После лагерей смертельных
На метельных Колымах
В крупноблочных и панельных
Разместили вас домах.

Пышут кухни паром стирки
И старухи-пьюхи злы.
Коммунальные квартирки,
Совмещенные узлы.

Прославляю вашу секту,–
Каждый день, под вечер, впрок,
Соня Радек бьет соседку,
Смилга едет на урок.

По совету Микояна
Занимается с детьми,
Улыбаясь как-то странно,
Из чужого фортепьяно
Извлекает до-ре-ми.

Все они приходят к Гале
И со мной вступают в спор:
Весело в полуподвале,
Растлевали, убивали,
А мы живы до сих пор.

У одной зашито брюхо,
У другой конъюнктивит,
Только нет упадка духа,
Вид беспечно деловит.

Слава комиссарам красным,
Чей тернистый путь был прям...
Слава дочкам их прекрасным,
Их бессмертным дочерям.

Провожать пойдешь и сникнешь
И ночной машине вслед:
– Шеф, смотри,– таксисту крикнешь,–
Чтоб в порядке был клиент.

Не угробь мне фраерочка
На немыслимом газу...
И таксист ответит: – Дочка,
Будь спокойной, довезу...

Выразить все это словом
Непосильно тяжело,
Но ни в Ветхом и ни в Новом
Нет об этом ничего.

Припояшьте чресла туго
И смотрите, какова
Верная моя подруга
Галя Ша-пош-ни-ко-ва.

«Но люблю мою бедную землю, потому что иной не видал», – сказал Мандельштам.
– Люблю, хоть и не очень-то все на ней такое, каким бы должно быть, – мог бы продолжить он.
– Тем удивительнее, когда на какую-то секунду становится таким, – мог бы подхватить Александр Межиров. Таким, каким задумано небесами. – И струна не исторгает скрежет, а звучит, как надобно звучать. Случается даже от простой поломки электричества:

СЕТУНЬ

Жарь, гитара, жарь, гитара, жарко!
Барабанных перепонок жалко.
Чтобы не полопались оне,
Открываю рот, как на войне
При бомбежке или артобстреле,–
Не могу понять, по чьей вине
Музыканты эти озверели.

Ярко свет неоновый горит,
И о чем-то через стол кричит
Кто-то, но не слышу, оглушенный,
И его не вижу самого –
Яростно, как в операционной,
Бьют со всех сторон в глаза плафоны,
Не жалеют зренья моего.

Голос новоявленного класса
В обществе бесклассовом возник –
Электрогитара экстракласса,
Вопль ее воистину велик.

Молча пей и на судьбу не сетуй
В ресторане подмосковном «Сетунь».
Пей до дна и наливай опять
И не вздумай веки разлеплять.

Только вдруг негаданно-нежданно
В ресторанном зале слишком рано,
До закрытья минимум за час,
Смолкла оглушительная ария
Электрогитары экстракласс,
На электростанции авария –
В ресторане «Сетунь» свет погас.

Свет погас – какая благодать
Еле слышно через стол шептать.
В темноте посередине зала
Три свечи буфечица зажгла,
И гитара тихо зазвучала
Из неосвещенного угла.

Свет погас – какая благодать
Чувствовать, что свет глаза не режет
И струна не исторгает скрежет,
А звучит, как надобно звучать,
Не фальшивит ни единой нотой,
Свет погас – какое волшебство!
На электростанции чего-то, что-то, почему-то не того...

Неужели все-таки поломка
Будет наконец устранена
И опять невыносимо громко
Заскрежещет электроструна?!

Господи! Продли минуты эти,
Не отринь от чада благодать,
Разреши ему при малом свете
Образ и Подобье осознать.

Низойди и волею наитья
На цивилизованной Руси
В ресторане «Сетунь» до закрытья
Три свечных огарка не гаси.

(А если не гасить чуть подольше, то, может, все и на более долгий срок наладится.)

Межирову сто лет. Если б почаще случались в его жизни такие события, как в этом злосчастном  ресторане, может, его поэзия была бы светлее. Но вряд ли была бы ей присуща тогда ее редкая притягательность.