Натюрморт холодным зимним утром перед похоронами

I
Любовь — это когда сплетаются руки — пятикрылые серафимы,
Когда пунцовеют щеки красками Кастеллани,
Когда остаешься один на четверть секунды,
Но проносятся перед сердцем четыре четверти века.
Когда осень сменяет зиму минуя время,
Ведь в движении даже время непостоянно.

II

Гул и кашель вечернего таксомотора,
Что везет тебя в прошлое или в наше
время, тебе способны еще напомнить
о детстве, коего не воротишь.
Будь то камень с обратной "S", что порос бурьяном
Или дом, в котором навечно застыло время,
Где цикады, трель соловья, или крики горлиц,
Звон посуды трясущейся на подносе.
Где сейчас та безбрежная беззаботность,
То незнание, что дарило радость?
Все осталось слезой на груди рассвета,
Янтарем, что вобрал в себя память века,
И стеклом уж в котором не отразится
Наша жизнь — сумма прошлого с настоящим.

III

Осень — время, когда мокрицы
Вылезают из влажных, уютных щелок
И находят камень, что покрупнее
Под него залезают и выжидают,
Что найдется тот, кто его поднимет
Чтоб забегать туда и сюда, и всюду,
А затем отдышаться и лечь под новый,
Чтоб не быть расклеванными воробьями.
Когда ветер тихо свистит за рамой
Помутневшего, пыльного окоёма.
Когда дождь с походкою господина,
Своей тростью стуча по железным крышам,
День и ночь шагает по ниткам улиц.
И скривив в улыбке лицо рябое,
Он хохочет басом седого грома.
Когда дамы сменяют платья на потеплее,
А мужчины окутаны в драп и кожу.
Когда листья предвестием летаргии
Покидают живые еще деревья
И ложась пластом на асфальт промокший
Укрывают его не ковром персидским,
Но скорее кутают в желтый саван.
И вороны, наполнив стальное небо
Покидают нас каждый новый день новой
Волной эмиграций, с надеждой вернуться.
С надеждой остаться сидят у парадных
коты и собаки. И тихо скулят и мурлычут
в дождливые будни, топорща промокшую шерстку.
Созерцая написанный в серых тонах натюрморт
Невольно сжимаешься — nature morte —
Природа мертва. Глаза лишаются красок,
И свет исчезает в тяжелых объятиях туч.

IV

Она пришла гордо. Старуха в мехах,
С черной вуалью длинных ночей,
С глазами — кристаллами медного купороса
И с шлейфом мороза. С холодным дыханием.
Стоит взглянуть на нее и голос утонет,
В воспаленной гортани оставшись укусами нот.
Столбики ртути дрожат и боятся подняться,
А зубы удар за ударом, сигналами азбуки Морзе,
Твердят о ее возвращении.
Солнца почти не видно в поволоке полярной ночи,
И ветер воет железным волком,
Разрезая осколками снега продрогшие лица.
Деревья, казненные холодом, стоят недвижимы.
Узоры стекла — скорее заповеди кубизма
Нежели Возрождения. Художник,
Чье сердце — сумма замерзшего водорода
С примесью кислорода, рисует только ночами,
Страшась рассвета. Быть может не знает,
Что чем холоднее, тем дальше от Солнца.
Утро по сути своей — продолжение ночи,
Без явных отличий. И свет
Все чаще люминесцентный, нежели настоящий.
А может быть нить вольфрама —
Все то же ручное Солнце?
Приблизишься — обжигает, а дальше — ничуть не греет.
Зима. Явление близкое к смерти, нежели к пробужденью.
В печи потихоньку тлеют, трещат и ворчат поленья
Обласканные Великим — родитель и смерть живого,
Проклятие Прометея. Из окон почти не дует —
Заткнуты газетой, ватой, кусками прогорхлой пакли,
Обрывками обещаний о том, что все-таки будет,
Что все-таки будет праздник!
Стеклянный отбле;ск игрушек и запах зеленой хвои.
Они, как и всё иное, становятся на; год старше,
Всё ближе к своей кончине.
Ведь время (знак то;ждества) вечность!
А вечность — Зимы прообраз —
Явление близкое к смерти, нежели к пробужденью.

V

Похоже весны не будет. Об этом молчат мне птицы.
Об этом молчат деревья, и рыбы, что бьются в корку
Покрывшего реки льда.
Они беспричинно верят, что всё же весна вернется,
Ромашки пробьют собою холодный наст окиси бора,
И Солнце взойдет над ними,
И Солнце взойдет над нами,
И мир не утонет в вечной ночи; бескрайней вселенной.