Полустанки империи

На дворе 23-й,
как сто лет или двести тому назад.
Время без остановок, как поезд, несётся вперёд. Как дети,
мы глазеем в окно: в нём деревни чернеют, горят мотыльки лампад,
полустанки летят, семафоры, столбы, телеги,
в грязно-серых шинелях солдаты, орудия, солнце на острых концах штыков,
их пробитые головы, трупы в полях, калеки
в медсанбатах, рабочие возле своих станков,
на трибуне стоящий в пальто до колен, картаво
что-то Ленин кричащий в толпу, в руке
с козырьком свою кепку сжимающий нервно, вправо
на дворец Зимний машущий им... В строке
громкой, каменной, хлёсткой как плеть – Маяковский
в папиросном дыму, сапогами раскрошенный лёд
Петрограда кровавый, присыпанный снегом, острый,
у себя на пути всё сметающий, пьяный сброд.
Две идеи, страну разделившие на красно-белых, стяги
цвета крови со звёздами, потроха,
развороченные в животах, атаки
штыковые да сабельные. Лиха
наша жизнь да судьба: всех связала в узел
и стравила друг с другом, как тех собак.

Наливай!
Дальше будет намного хуже:
казематы Лубянки, Кресты, Гулаг,
по доносам расстрелянные безвинно,
тайно, сосланные в Соловки,
под крестами – вода да глина –
всех сжимали в свои тиски.
На Секирной горе, у скита по спискам
каждый день (как собак) убивали всех
неугодных, отчитываясь чекистам,
не молясь, не смотря наверх.

Дальше – больше: июнь, 41-й, новый,
в чёрных касках, мундирах со свастиками, в крестах
враг – что зверь кровожадный, голодный, с рёвом
танков рвущий на части всё. Детский страх.
Над вагонами – дым, с самолётов – бомбы:
рвутся, в мясо рубя, на помол, людей,
загоняя в подвалы всех выживших, в катакомбы,
города превращая в руины. Пей!
Тихо. Молча. Не чокаясь. – Горе в горле.
Осушай свой гранёный стакан до дна.
Смерть привыкла с бедою в поле
постоянно гулять у нас...

Крепость в Бресте. Москва. Левитан. Блокадный
снегом, холодом скованный Ленинград,
звон чугунный, вибрирующий набатный,
чёрный выжженный Сталинград.
Миллионы погибших. Истошным воем
бабы воющие. Круги
под глазами от слёз. Герои,
в бой идущие. Васильки,
из крови прорастающие, да к солнцу,
к небу тянущиеся синевой,
чья-то мать, тихо ждущая у оконца
сыновей, пёстрый русский узорный крой...

45-й. Рейхстаг. Победа.
Алый флаг – как во вражье осклизлое сердце кол,
вбитый с маху. До дури пьянящий в среду
майский ветер Берлина, горячий ствол
за стволом под "Ура!" и "Победа!!!" небо
в гари, дыме расстреливающие в руках
огрубевших, мозолистых... Запах хлеба
после водки обветренной на губах.

Сталин, хмуро, безмолвно курящий трубку,
рядом – Берия, на ухо шепчущий, что врачи –
все евреи, предатели, что им пора на рубку
леса, сам же расстрелянный после, сожжённый потом в печи.
Смерть вождя, всенародный объявленный траур,
похоронные марши, на Трубной раздавленные в толпе
как бараны. Послушай, пойдём-ка, покурим в тамбур...

В вышиванке Хрущёв, конкурентов своих в борьбе
за престол победивший, возглавивший партию
и ЦК: видишь, туфлей как бьёт он, хрипя, по столу,*
недовольство своё выражая в ООН, антипатию
выступающему перед ним послу.

После: 80-е, Брежнев, увешанный словно ёлка,
орденами, медалями, мямлящий что-то, Герой Труда
и четырежды – СССР, присосавшийся к власти, герой кривотолков,
с мужиками целующийся, не испытывая стыда.
Дефицит: мармелад и конфеты, безумные очереди
за сметаной и творогом, вырезкой, колбасой.
Посмотри: видишь – это когда-то сколоченный
наш Советский Союз, постепенно разваливающийся со мной
и тобой, с ледоколами атомными, АПЛ, Гагариным,
инженерами, спутниками возле других планет,
с бюрократами, жадностью, разбазаренный,
разворованный, вылетевший в кювет.

Горбачёв-реформатор – смотри: со своей перестройкой,
хозрасчётом, талонами, обесцениванием рубля,
превративший страну в помойку.
Помнишь – доллар как вырос на два нуля?
Путч – попытка последняя остановить падение:
баррикады, плакаты, ГКЧП.
Но не вышло, увы... 91-й –
помнишь, нет?.. Мы – помешанные на трубе
с нефтью, газом, как те, кто сидит на наркотиках:
героине, синтетике, ЛСД.
Посмотри: наша Родина – вся исколотая,
приближающаяся к черте,
за которой: Мавроди, Чубайс, Березовский,**
две чеченские, взрывы метро и домов,
террористы, заложники в центре Москвы, в "Норд-Осте",
сотни тысяч малиновых пиджаков,
"Пицца-хат" да "Макдональдс", ларьки с "Роялем",
джинсы, куртки из Турции, челноки,
Ельцин, датый почти постоянно – рубаха-парень,
МММ, Чара-банк, РДС, братки.

Наливай до краёв: Новый год двухтысячный –
без пяти, назначение Путина новым и.о. царя:
новый Богом помазанный, демократия – видимость.
Большинство пьёт на кухне, закусывает, матеря
власть, политику в целом, при этом, на выборы
не идёт, говоря, что подстроено всё, что кругом – обман,
жрёт салаты, таращится в телевизоры
и орёт что-то там про кранты, стоп-кран.

Но стоп-кранов-то нет – видишь, нет? Они сорваны,
как и в тамбуре здесь, – этот поезд к чертям несёт:
с президентскими сроками обнулёнными,
с оппозицией – с теми, кто против когда-то был и теперь гниёт –
кто в земле, кто на нарах, смотря как опять конституцию
переписывают, подгоняют под цели свои, да так,
что всё больше становится это похоже на проституцию,
на проказу, на – неизлечимый рак.

Дальше – то же: инфляция, Крым, референдум, 14-й,
СВО, "Zа Победу!", "Vперёд!", Донбасс,
Украина в руинах лежащая, вывернутая
наизнанку практически, кровь да грязь.
Мы погрязли в ошибках своих, постоянно начерно
пишем что-то и правим коряво, да рвём потом.
Мы чужими идеями, мыслями одурачены,
на столе, как всегда, у нас – водка да суп с котом.

Повторяется в точности снова всё – так, как раньше.
На дворе новый век, 23-й год.
Мы воюем опять и хороним павших.
Время – бездна, как будто водоворот:
нас на дно тянет, топит упорно или
к водопаду, порогам несёт вдали.
Перед Богом мы так и не обнажили
ни себя, ни своей вины.
Мы по-прежнему прём как орда, как танки,
отрабатываем сектора,
пьём нещадно, до рвоты – судьбы подранки.
Мы заплатим по всем долгам
после смерти своей уже, видно, только,
а до этого – свист да пляс.

Пей, рванина, гуляй!
Насколько
хватит сил!

Как в последний раз.