Глава 14

Когда Амирам по воле рока переехал из Баку в Москву, на своей жизни он поставил крест. (В Пятигорске стёр это.) Единственным его желанием было остаться в этом вавилоне, муравейнике человеком и не потерять своих лучших, данных ему когда-то Богом, качеств, это стало главной целью его жизни. Столица человека старались сломать и раздавить морально, а если потребуется, то и физически.

Из-за его ярко выраженного стремления к социальной справедливости и частого нежелания мириться с подлостью, унижениями, оскорблениями и беззакониями со стороны москвичей он остянно наживал себе врагов не только в лице столичных государственных органов, переходивших за черту дозволенного, но и местной шпаны, привыкших решать свои вопросы с позиции силы, всяких измайловских и ореховских. Это укрепляло во нём уверенность, что проживёт он недолго, но переделать себя он не мог.

Как правило, приезжие с Юга не имели права голоса и уж тем более не могли стать авторитетами в городе на семи холмах, Амирам этого хотел, дома к нему прислушивались, у него возникало на этой почве много конфликтов, в которых он никому не уступал. Затем многие поняли, что лучше не связываться, а ещё через какое-то время он поставил себя так, что с ним стали считаться. После того, как ему удалось закрепить свой авторитет, он стал оказывать заметное влияние не только на отдельные ОПГ, но и на движение в Москве в целом,  на районы, где ему приходилось бывать, менты иногда вели его в них прямо от метро.

Обладая врождённым упорством и способностью убедительно говорить, он никогда не останавливался на полпути и брал московские криминальные инстанции штурмом, а если не получалось, то на измор. Если его коммерсантам отказывали в одной инстанции поставить на метро «Щукинская» в подземном переходе ларьки местные бригады,  он шёл в другую, более высокую, с жалобами на тех, кто его игнорировал, к Людям, при этом делая упор на то, что проливал кровь на фронте борьбы с азерами в Баку, самоотверженно приближая день победы. 

- Власть у нас в Азербайджане народная, бандитская, они и есть самый народ, которому так называемые его слуги обязаны служить, КГБ и мусора!

- Какое ж государство это потерпит, - удивлялись воры.

- Советское. – В душе Амирам был вполне советский человек. – Воры ему сказали:

- Ты не трогаешь нас, мы тебя! Живи как хочешь, мытя не видим и не слышим! Только не вмешивайся во внутренние дела братвы, не затрагивай людское и не защищай пидоров. - Таким образом он добился для себя больших привилегий и имел многое из того, что ему было нужно в новых условиях, в связи с этим у него появилась некоторая финансовая база, благодаря чему он начал в Москве «решать вопросы», а также подтягивать к себе нужных людей, его, безусловно, это устраивало. Пил он не часто и знал меру, но грех было не выпить за день рождения кого-либо из друзей! Он никогда не спорил с ментами в тех случаях, если его справедливо сажали в КПЗ, был готов отсидеть там полгода  за один день, проведённый в свободе со своими кентами, винил в этом лишь себя и старался впредь не расслабляться.

Какое-то время всё было хорошо, потом как-то само собой получилось, что, когда он замечал какую-то несправедливость со стороны Воров в отношении коммерсантов или бандитов или наоборот, незаметно для себя сразу втягивался в ту или иную историю, которая приводила к конфликтам, и у него возникали проблемы, иногда большие.

Потом майор Розов, с которым всем было лучше дружить, на фоне непрекращающихся репрессий, конфликтов, провокаций и войн через Атоса попросил его уехать, лучше навсегда, Амирам, в быту человек не конфликтный, согласился, ибо «засохнет пересаженное в новую почву дерево, а человек оживёт, как птица». С общей судьбой, добавили бы Шах и отец Боцмана.

По идее он был далёк от того, чтобы мучиться ностальгией, и никогда не беседовал с азербайджанцами на московских базарах о своём родном городе. Не только потому, что они, в основном, деревенские родом из районов, в Баку если и были, то проездом, но и потому, что был уверен, это они должны у него спрашивать, кто авторитет? Его город! Каждый камень там ему дорог.

Это я помню каждую выбоину на его старом асфальте, там, где лежит теперь новёхонькая плитка, стилизованная под рыбью чешую, приходил в неистовство Амирам, чёткую карту Америки, образованную трещинами, прямо посреди Торговой улицы, Америкэ-мама, напротив кинотеатра «Вятян», потолок которого был покрыт покрашенными в синий цвет фасетками из-под яиц, одноглазый Шауль продавал мороженое под тентом, внутри шла игра под интерес, игроки сидели годами, суммы были огромными, нужно стараться жить правдиво.

Фонари и узорные тени на Гоголя в каждый сезон года, в нише стены кинотеатра «Низами» вместо какого-то замотанного в бурнус бетонного дервиша атлет с хорошо проработанной мускулатурой, механический заяц в витрине овощного магазина, подкова, прибитая там на пороге, перевёрнута… Амираму всегда казалось, что его родина по-прежнему хранится где-то в банке вселенной, ждёт, нетленная со всеми своими фонарями и тенями, магнолиями и асфальтом, мокрым от майского ливня, когда ящик сейфа откроют, её достанут и выпустят.

Он любил гулять по бульвару, когда дул норд и шёл дождь над морем, это случалось бакинской зимой, теми вечерами, когда его теплолюбивые земляки прятались по домам, а в воздухе носились сорванные алые листья винограда. В такие вечера он был на набережной один, а вокруг только ветер. Шум волн, слушайте, а вы помните этот дождь над морем? В этой воде, падающей на воды, есть что-то неправильное, разве нет? Влага, способная оплодотворить тысячу полей, идёт туда, где никакой земли нет, чем не грех Онана? Вспомните о дожде над морем, там, где никакой тверди нет, где слышен только шум вод и рёв ветра, и чайки кричат протяжно с тем отголоском, что люди принимают за выражение печали? Когда дует норд, все ищут укрытия, живой души не найдёшь.

В детстве покажется, что худшей погоды не бывает, в середине, что есть погоды и похуже, в конце ты поймёшь, что нет ничего прекраснее такого норда, подёрнутого тонкой маслянистой плёнкой уныния и печали. Хорошо в это время сидеть дома при зажжённых печах и слушать гудение газового пламени, завывания ветра и прерывистый стук капель по крыше, словно в руках неумелого пожарного ходит туда-сюда брандспойт, и струи ложатся, как попало. Ещё хорошо в это время пить чай с коньяком, или кофе, слушая печальную испанскую гитару, грызть орехи, миндаль или абрикосовые косточки, и чтобы лампа горела на подоконнике, сквозь пелену дождя её видели, засыпать под эти шумы, думая о том, как неуютно тем, кто на улице, и всем домом видеть одинаковые сны.

- Ты гонишь, - скажет братва. Он ничего не придумал, всё так и было, может даже, где-то и смягчил, и должно быть, натягивая еврейство Европы до бесконечности, как полоску кожи для правки ножей, именно у них в кавказских предгорьях, Господь дал морщинку, сначала хазары, а потом таты правили и Дагестаном, и Баку. Не разрешимый рамс? Привязать руки друг к другу левыми запястьями изолентой, в правой по ножу, кто кого запыряет. (Вариант, нунчаки.)

Кованые, дореволюционной работы, с вензелями ворота, а за ними открывался двор, где он часто бывал… Там жила семья Мурада, для своих Япона, друга его отца, рецидивиста, брат тоже, казанские татары, занимались борьбой, вся улица их боялась. Пахан Япона как-то крикнул на одного, тот сразу встал на лыжи, пятки сверкали. Бежал, не оглядываясь, до конца Телефонной, там, где магазин игрушек, намереваясь спуститься в подземный переход, украшенный фотографиями города Сараево, видами мечетей и боснийскими женщинами в национальных костюмах, поскользнулся, упал, свернул шею, так и умер, глупо улыбаясь.

Над воротами была низкая комнатёнка, где Япон держал собаку Ральфа, для своих Рафика, натренированного для подпольных боёв, вся покрытая шрамами горгулья с золотыми клыками, специально вставленными у дантиста вместо сломанных. Рафик
был бульдогом, в ту комнату никто не совался, Амирам с пацанами спокойно курили там анашу.

Психологически всё было не так просто! После того, как Амирама стали «прессовать» и выдворять вышеописанному поводу из Москвы, от такой несправедливости он обозлился на весь белый и стал видеть всё в чёрных красках. Мало того, что несправедливо осудили за войну в Баку, десять трупов, а что вы хотели, азербайджанская мафия, так ещё здесь жить не дают, у него появилось желание мстить. В такие моменты он стал бояться сам себя, в любой момент мог сорваться и совершить непоправимое, самоубийство.

Мысли о смерти стали навязчивыми. Он многократно прокручивал в голове сцены своей гибели, о последствиях почти не думал, жизнь снова потеряла смысл. Хотел
лишь одного, захватить с собой на тот свет как можно больше негодяев из Москвы, чтобы другим жителям столицы стало после этого легче жить, он решил, бомба.
Позову все бригады на день рождения и… У него начались нервные срывы, он стал агрессивным, часто плакала дочь от первого брака.

Это дало повод Розову усилить пресс ещё больше, немедленно вон из Москвы, угрозы его не были пустыми, ибо он являлся руководителем одного из отделов учреждения, и с ним даже Коржаков старался не спорить. От этого Амирам стал ещё злей! Опытный Атос смог прочитать его мысли, задумался и остановился, застыл на пару дней подобно куску дерева. Он знал, измеряя всех одной меркой и задавшись целью сломать Амирама в назидание другим приезжим, Розов фактически подготавливал почву для серьёзного преступления, к которому Амирам душевно уже был готов, убить многих, потом уехать.

Сомнения продолжались недолго, он приехал с бригадой к Амираму домой, сделал ремонт, вызвал Горелика и отправил бесшабашного друга в Пятигорск, которого он любил за легкомысленность. Авторитеты, приезжавшие в курортный город из разных зон, тоже признавали его первенство, будет положенцем. (Естественно, такое положение вещей местному шерстяному бомонду не понравилось. Они вели себя очень нагло, развязно и вызывающе, а к тем, кто приехал в Пятигорск, придирались по любому поводу.)

- Мы оба с тобой блатные! – Он поцеловал Амирама в макушку, Амирам поцеловал изумрудный перстень. Он знал, за семь лет, проведённых в Москве, он сумел себя поставить так, что его слово там стало наиболее веским и решающим, в Пятигорске будет то же самое. Атос учил:

- Хотите выпить или кайфануть, пожалуйста, серьёзных дел в таком состоянии быть не должно, решайте на трезвую голову. В пьяном состоянии не оскорбляйте друг друга и не распускайте руки, пейте красиво, возникнет спорная ситуация, приходите, вместе установим истину.

Амирам курил трубку и ехал в горы. Обстановка и бытовые условия на Кавказе не соответствовали стандартам севера, но он быстро привык. Тем более, что там оказалось много друзей и хороших знакомых по юношеским годам, которые он провёл на улице Павлова, они приняли меня с большой радостью и почётом. (По приезду он не досчитался многих своих знакомых.) Кто мог предвидеть, что им надо будет ликвидировать Бирю? Дельхор! И всё пойдёт к чертям…

Конец четырнадцатой главы