Обрывки сна, записанные в строгой последовательнос

... и всех незачатых с тобою детей

я выращу в несуществующем мире,

в похожем на сталинский жёлтом ампире

с мороженым белых колонн и лепнины,

с дорожкой, бегущей в аллее лип мимо,

ныряющей в сень пропиллей.



В уютном, затерянном в грёзах, пространстве,

где время не яростно, время не властно,

где строят из мрамора - не пенопласта,

где стол накрывают хотя без затей,



но рады нежданному гостю и лишний

поставят куверт на крахмальную скатерть

с отмытыми в щёлоке пятнами вишни,

последний кусок не стараются спрятать

в отсеках буфетов,

скребут по сусекам - мужчинам настряпать,

пока покурить они вышли



под  щедрые струи балконного солнца:

в шатёр продырявленный на пол прольётся

оно сквозь прорехи листвы

и майским загаром слегка прислонится

на эти (скульптурная выделка!) лица,

таких и не встретишь сейчас.

Прямые носы и упрямые скулы,

очерченный бруствер бровей,

глаза, что синеют металлом снарядов

в бойницах прищуров и вмиг суровеют,

но хочется рядом, как хочется рядом!

в прицел неотступного синего взгляда -

и делать с тобою детей!



Зовут из гостиной, к столу:

на белом фарфоре дымится картофель,

как будто сжигают в аллее листву,

но рано: ещё не проявлено лето,

хоть кофты и сняты, и плечи раздеты -

в гостиных вальсирует май,

подошвами солнца шлифуя паркеты;

уставшая за день игла патефона

с трофейной пластинки снимает

мелодию,

с нею кружишь ты синхронно

тростинку какую-то рыжую в шёлке,

смотри же, меня не прощёлкай!



На лоджию

ты выскользнул с ней - и заплакали дети,

которым теперь не явиться на свете...

Губу не кусать и не плакать, не сметь и

не вскакивать из-за стола,

цепляя крахмальную ткань и роняя куверты,

обрушивая хрустали

и в тесные лодочки стопы вправляя -

бежать от тебя и от лживого мая

на край обгоревшей земли.



Но вот вы вернулись за стол.

"Евгений, вам водочки?"- и наливают,

и в нужный фарватер вошёл

нестройный конвой разговоров застольных.

Кровавит следами салатов свекольных

(мы помним, что блюда просты)

хрустящую скатерть, салфетки и рты.



Что дальше? Усаженный ровно напротив,

сквозь пьяненькую пелену

глядишь на меня непростительно пристально,

как будто набросил на кнехты у пристани

шершавые кольца концов.

Бутылка меж тем запотевшая выхлестана.

Как близко качает лицо!

И будто в забытом серсо,

На тонкую палочку острого смысла

Кидаешь окружности слов.



Но дымная пауза вскоре повисла:

из кухни выносится противень

хозяйкой торжественно -

словно с Дарами

(кто помнит ещё назначение Чаши)

священное серебро.

Барашек на противне -

нет, не тождественно

пасхальному агнцу, -

толкует нам Агния

(хозяйку так пышно зовут),

- а просто в духовке ребро,

с чесночной подливкой и

разными травами.

Пока не остыло, попробуйте, право, ну!



- А что собираться б нам чаще? -

и гул одобрительный плавает в комнате,

все хвалят хозяйкины руки. - А помните

у Агнешки рыбный пирог?

Мужчины опять покурить - и сговариваются

в ближайшие дни с ночевой  на рыбалку.

А дальше пошли анекдоты про палку,

Здесь дверь притворим - не для женского слуха.

"... вбиваете крем, но вначале распаривается..."

- журчание женского ловим в пол уха.

Там дальше про маски, а следом - про ласки,

пока на балконе -  мормышки и лески.

Пустых разговоров плетут арабески,



подушечкой пальца рисую наброски

по белой шершавости льна:

как будто речные пески на рассвете,

в них тонут ступнями весёлые дети,

касаясь воды, заливаются смехом

и плещутся, радости полные с верхом.

Все наши с тобой незачатые дети...



Должно быть, я очень больна.



Ведь не было рёбер бараньих на блюде,

и не собирались весёлые люди

у Агнии, вовсе мне и не знакомой,

никто не смеялся за дверью балконной.

Паркет, патефон, и хрусталь, и куверты.

Колонны, лепнина, пилястры ...

Не верьте!

Когда не рождённых спасаю от смерти.

Не верьте,

одной фантазёрки довольно.

Не верьте! Потом разувериться больно.