Душа на берегу

 Не считайте меня убитым любовью. Нет то была далеко не любовь, то было что-то тихое и загадочное, как первая примерка свадебного платья у невесты, или как материнская колыбель. Моя жизнь не была бы такой, если бы тогда в чёрный-чёрный вечер, да он был по-настоящему тусклый не думайте, что я преувеличиваю в гротеске, я бы сделал что-то иначе.

 Тогда на побережье я увидел хрупкий силуэт, словно статуэтка из хрусталя, к ней было жутко подходить, на фоне поднимающихся волн она выглядела нечистью, ведь лишь она, нечисть, не боится ничего перед собой и смотрит в даль совершенно пусто. Это мне было не свойственно, мои глаза всегда цеплялись за всё, что в движении, чтобы после передать эти движения в слова, но в тот тихий, тёмный вечер я смотрел лишь на неё. На будто не дышавшую фигуру, что так манила меня, но так пугала трусливую душонку поэта. Я наблюдал долго, осторожно, её душа была взволнована. Она встала и прошлась, в раскачку, не так как ходят описываемые в таких случаях богини, нет, она прошла как очень уставшая душа, как путник, что обошёл пол земли и преодолев пустыню уже не рад был даже воде. Неделю. Неделю и один день после я не мог уснуть, но я желал увидеть её хотя бы во сне, я желал стать одержимым кошмарами с её участием. Пусть даже это всё высосет мою душу из плоти, я всё равно желал видеть её, не знав эту особу как человека. Во мне играло дурное наваждение быть её сторонним смотрителем, обожать, местами ненавидеть, когда мой разум возвращался бы из дурмана души.
Я хотел, чтобы мне дали возможность быть невидимкой в её присутствии и изучать её с головы до пят, как заворожённый я бродил, ходил на тот берег не пропуская ни один прилив. Мне от чего-то казалось, что именно тогда, я снова встречу её однажды. Я хотел нарисовать её словами во всех красках языка, что мне подвластен и хотел, чтобы это бледное лицо маячило у читателя перед глазами всё время, за чтением моего романа.

Прошёл год. Тот тихий пляж был уничтожен, на его просторы легли отпрыски людских рук. Я и сам человек, но человек-искусства, я желал видеть прекрасное в разбитом бокале вина, что было весьма частой картиной в моей комнатушке. Я писал стихи, поэмы, иногда о ней, иногда о нечистых руках, что касались её впопыхах моего негодования, что увидеться мы больше не сумеем. Она была музой всех моих героинь, появлялась в романах, то в виде чистой и непорочной девы, то в рассказах любимыми взрослыми людьми. Её образ менялся в зависимости от времени. Было дело, что эта дива принялась изобретать чудо препарат, но сразу погибла от рук творца — стала мне надоедать. Эта жизнь была не для неё. Прошло десять лет. Я знал, что часики тикают, а я всего лишь человек, что уже избил свою литературную голову до изнеможения. Я знал, что моих сил хватит лишь на одну историю и было принято решение начать с начала. Я вернулся в тот вечер, в тот жуткий уют и в отличие от меня, это бездушное тело — герой, смогло выйти из тени и подойти. Глаза призрака, да, призрака прошлого, до того она была бледна и худощава, не без печали смотрели в даль перед ни в чём не повинным героем.
Ветер бушевал так, будто сдул бы каждого, кто осмелиться подойти к морской гостье. Она была так убита каким-то горем, что не сразу приняла в штыки шорох и топот со стороны.

— Вы не боитесь этих волн? — раздалось с боку, однако девушка знала, что скоро её посетит гость, читатель мне очень хотелось верить, что она обернётся ко мне тогда, но этот жуткий пейзаж заставил меня уйти. Последний кошмар с её присутствием, что был в настоящем единожды, толковал мне о шайке ужасных людей, что посмели осквернить тело этой прозрачной души. «Души ведьмы и черта.» — так она сама толковала в своей жуткой колыбели.

— От чего я должна бояться того, что не может убить меня в мгновенье, что не может коснуться, от чего я могу убежать? — заговорила девушка и её голос раздался по всему телу и тут же забылся, ведь даже я не знаю как бы он звучал, будь её губы в ничтожном расстоянии от моих ушей.

— Такие волны бывают не только из воды, — иногда мне кажется,
что герои говорят и живут сами по себе. Я не хотел писать ничего более, однако это
делал кто-то за меня. Читатель, если я больше не обращусь к тебе впредь, знай,
что герои живут по-настоящему. — Я думаю, что грань между тем, что показывает
нам природа настолько ничтожно с той, что случается исподлобья, неосязаемо. Эта
волна, что не должна поднимать по законам мира, так буйно взывает к вышине при
вас. Это как чей-то талант накрывает вас при голосе судей-любителей, что
прикрывают ваши разговоры о тяжком труде и опыте. Это ль непрошенное событие?

— Так по-вашему я тут не очень прошеный гость? И кто же вам
отказал, раз вы тут судачите ни о чём, и ни с кем, — она поправила волосы за
ухо и чёрная пелена оголила белую кожу и яркий румянец от укусов холода и
ветра.

— Как это ни с кем! Вы словно вышли из самой сказки. Знаете,
как трудно найти человека, что заставлял бы затаить дыхания и потерять всякий
стыд, чтобы подойти. Вы прекрасны. Глазами поэта, глазами героя чьего-то
романа.

Девушку перекосило, она отдёрнулась от необычного гостя и
пошла в сторону ему противоположную.

— Мне совсем не интересна литература. Я её призираю, как и
тех кто ей поклоняется и… Используя простые слова, я говорю о вас.

Эти слова режут меня через бумагу. Я не могу понять, как от моего пера рождаются слова, которые я никак не желал бы слышать из её уст. Эта дева творит чудеса, будто её призрак у моей руки выводит каждую букву. Декаду назад я бы отбросил чернила и перекрестился бы, но сейчас я полностью отдаюсь искушению услышать их историю. Историю незнакомки и моего маленького мальчика. Мне кажется, что дела мною написанные обидели её когда-то. Мне кажется эта ведьма, да именно такой она представляется мне сейчас, желает рассказать о чём-то. Но почему так поздно, или мой дух настолько съехал в небытие, что к следующему утру я не смогу и слова написать.

— Жестоко вы словами кидаетесь, а знаете что за ваше
присутствие, за ваше тело, отдавали бы души скульптуры, за голос композиторы,
за лицо и глаза художники, а поэты, те вообще лишь за встречу!

Тишина сковала меня, или это её взгляд так тяжко лёг на мои плечи и грудь. Прежде я никогда не забывал как дышать, такого не случалось.

— Тогда считайте, что ваша душа уже моя. Захотите стать
композитором и тогда тоже не уйдёте от своих слов, художником, я заставлю
нарисовать вас мой портрет, — её волосы резвились на ветру, я чувствовал как от них веет морской свежестью находясь над листом бумаги, но они на меня нагоняли лишь страх, читатель, впервые я боялся описывать её, я боялся делать эту жалкую тень в моём романе слишком похожей на неё. — Однако сейчас вы лишь жалкий писатель. Напишите мне то, от чего мне станет грустно и я не смогу найти оправдания действий вашего героя. В награду я сделаю всё чего пожелаете, что захотите, даже если
прикинетесь скульптором и попросите оголить не только спину и плечи, или чего хуже…

— Каков срок? — сболтнул мальчишка, нет юноша. Сколько ему
лет, я не помню, точнее не могу сказать. Когда мы встретились на том берегу я
почувствовал себя зрелым, нежели был взаправду. Я почувствовал себя философом,
который открывает секреты её души и с каждым шагом я всё больше утопал в её
силуэте. Она мне казалась словом «сон» написанным жирными чернилами и размазанным по странице. Всё это заставляло бояться лихое тело и завлекало исключительно иным интересом.

— Вам времени… Я хочу прожить ещё с месяц, — прошептала она и
хоть парнишка чётко расслышал всё сказанное не мог и слово сказать
вопросительного. — Месяц и один день. Я думаю у вас хватит сил. Зовите меня
Мори.

Всё тогда закружилось в бешеном темпе, что парнишка и имени своего не назвав кинулся домой. Его окутал страх и окружающего мира, и своих желаний, что кружились в мыслях и на устах при произношении названий в бреду перечитанных рассказов. На какую книгу бы он не взглянул описание каждой девушки имело хоть одну маленькую деталь этой чертовки. Чёрные волосы, будто она делит одно сравнение по цвету с перьями ворон. Чёрные, нет даже не тёмно-карие, а чёрные глаза, в которых вы видишь себя, будто она вообще не человек, а существо далёкое от нас, что впивается в душу и грызёт, грызёт, грызёт пожирая жертву изнутри.

— Был бы я скульптор… заставила бы она меня воссоздать её
силуэт? Я бы тогда показал её в образе смерти моего таланта, ведь что бы я не
начал писать всё сливается в описание этого существа. Нет! О Боги я не могу
назвать её человеком!

Прошла неделя… я не ходил на тот берег ни разу. А всё из-за того, что этого лица мне хватало по ночам. Во снах она являлась в образах разных, и по началу мне нравилось это преобразование в необычной гостье, но после, когда сменилась эпоха розовых нарядом и вместе с ней она привела медведей и собак, которые разрывали мои работы. Я перестал спать привычные мне восемь часов. Я перестал есть, ведь каждая яда казалась мне горькой, хоть перца в моём шкафу отродясь не было. Мой день напоминал вечер каторжника, что выписывал разные буквы не понимая зачем, но встать из-за стола я не мог. Я не мог выйти на улицу, будто создатель глумился надо мной подталкивая противных соседей, которые приходили и посылали своих дочерей ко мне домой, просили написать пару строк о этих свиноподобных барышнях, будто слово поэта что-то сделало бы с её лицом, будто эти красные от шоколада щёки спасут рифмы к слову "щедрость"! Фу! Чепуха, только вот как писатель я знаю, что подобные козни герою может строить сам писатель. Главное перо не в моих руках, я понял это как только что-то вышвырнула меня из-за кустов и отправил к этой чертовке.

Мой герой, читатель, заимел свои мысли. Кто не рушил 4 стену, но в этой комнате лишь Я повествователь. Он явно подметил, что его вышвырнули, ведь сам бы я выйти не смог. Только сейчас меня пугает мною писаный рассказ. Он ужасен, лицо моей обожаемой незнакомки вдруг стало злым и скудным. Я не ожидал такого, однако что-то взывает меня продолжать. Месяц и один день. Мой герой должен был выполнить всё за день или два и вернуться с влюблённой Мори. Фу! Мори, ну и имя я дал ей, я бы так… нет, промолчу, что-то заставляет меня молчать.

Голова героя без имени начала раздуваться, от запаха еды начинало штормить, а о мысли о работе возникали молниеносные взгляды на кухонные ножи и ремни. Прошла всего неделя. Написано три строки:

Море тихо поднялось

Ведьма сожжена давно

Вот она тут у воды, я несу в руках цветы…

Ничего в голову больше не приходила, лицо этой дамы начинало туманиться в воспоминаниях, но забыть это как страшный сон не выходило. Герой ложился на кровать, а открывал глаза над на глаз направленным пером. Эти жуткие вещи пересекались и во снах. Он не знал где сон, где явь.

Прошла вторая неделя. После того, как собаки и медведи во снах переключились с бумаг на одежду и обувь, что была на нём, парнишка направился к побережью. Не знаю как, но он желал увидеть там конусы технических работ и людей с собаками на поводках, чтобы он перестал бояться всех и вся и вернул то, что потерял здесь две недели назад.

— Потерял ты душу, поэт, — на ухо прошептало ему что-то страшное, но в ту же минуту по-старому прекрасное. — Я не смогла забрать её чуть раньше, у твоего пера, но смогла сейчас.

Безумство, по настоящему безумный страх охватил паренька и его уже не завлекала ни оголённая спина на открытом прозрачном платье в кружевных белых цветах, ни эти чёрные волосы, ни родинка над пухлыми, но бледными губами, ни эти глаза, в отражении которого он увидел монстра за своей спиной. Дома сменялись домами. Квартиры квартирами, площадки площадками и только спустя битый час и одну минуту он добрался домой. Перебирая все свои рассказы о любви и счастье он искал чем же обдурить чёрта и заставить уйти обратно под землю, а лучше и вообще сгинуть с волнами.

Эти волны, как она,

А она опять одна.

Смерть стоит на берегу.

Ждёт она свою судьбу.

Не дождётся сгинет вон,

Тут такой у них закон.

Эти строки были прочитаны ей на следующий вечер. Как такое получилось? Никто не знает. Ноги сами привели сюда после очередного кошмара. Сердце всё также отчаянно билось за жизнь, за свободу головы. Мори взбесилась не на шутку. Она разорвала все листы, разбросала их по морю и наградила полосой и моё лицо. Рану жгло, я больше не мог подходить к зеркалу, ведь видел её руки на моём лице. Эти длинные пальцы будто игрались моими волосами по ночам. Я чувствовал её прикосновения, но с каждым разом отчетливо понимал, что это просто игры моей отравленной души, нет обезумевший души, ту над которую глумился Черть.

Я не знаю, когда говорю я, а когда создатель, однако этот Чёрт говорит с нами обоями. Она не та, кто говорит много, однако, каждый раз говорит закулисно и проклинает не только меня. Её проклятья действуют как закон. В моём доме стало холодно. Мне стало страшно, но я верю в победу добра! Я при всём своём самолюбии могу точно зарекнуться о своем благодатном нраве.

— Сгинешь тут только ты! И очень быстро. Вы, Ты, осталось не много, я превращу остаток в ужасы. Бойся спать! Так же как я боялась жить, — в слезах, но бешено крича причитала Мори, мне становилось её жаль, в мокрых глазах, не было опасности, что-то явно заставляло её губить меня.

Вернуться было трудно. По округе ходили собаки, однако шугался их только паренёк. Обеспокоенные родители прижимали детей к себе настолько сильно, что те даже и видеть изнеможённое лицо паренька не могли. Местные шайки, однако, обходили стороной, нет, их будто вообще не было. В этой истории их не существовало. Барышни перестали заходить, и входная дверь открывалась лишь по четвергам, когда герою становилось немного лучше. Он мог есть только яйца и то белок и пил только молоко. Хлеб был не частой отрадой, ведь в рот могли попасть исключительно белоснежные его куски, кто же мог подумать, что белый цвет станет дотошно жутким. Сны становились извращённей и извращённе. Её руки теперь касались тела паренька отдавая жгучей болью и холодом, с каждым разом она  поднималась всё выше и выше и даже если наш герой не спал она просто нагоняла пропущенной время.

Прошла очередная неделя. Собаки, медведи и появившиеся вороны начали подкусывать пальцы ног и рук, и на ужас они вырастали заново и заново до того момента, пока парнишка в бреду и в отдышке не открывал глаза. Строки ходили по кругу и боясь ставить хоть малейшую запятую наш герой продолжил ту же шарманку:

Эти волны, как она,

А она опять одна.

Смерть стоит на берегу.

Ждёт она свою судьбу.

Не дождётся сгинет вон,

Тут такой у них закон.

Сердце девы жжёт молва.

Сердце чёрта жрут слова.

Смерть свою не приняла.

Стала жить храня слова.

Море тело то взяло,

Поглумившись отдало.

Дева душу потеряла,

Жизнь свою лишь проклинала.

Глупый был закон написан.

Душам двум обет не писан.

Коль полюбит тот тебя,

День забыт, душа цела

И девичью красоту

Под замок опять запрут.

Строки лились сами, но вырисованная когтями девицы картина на лице напоминала, что к морю идти нельзя. Спать тоже было нельзя. В тёмной каморке, без свечей и запертыми окнами у кровати сидел человек, когда-то писатель, когда-то поэт, а сейчас простой мальчик привязанный к кровати простынёй и с пером в руках. Буква не выводилась, она будто появлялась сама стоило лишь моргнуть. Острый наконечник пера стал петь на ухо забавную байку. У кровати, в поту и бешенстве, в лихорадке и жутком желании прирезаться любым острым предметом прошла неделя. Стукнул месяц. Сегодня не было видений во сне, напротив, эта чертовка снова стояла у моря и мальчик уже не хотел выходить из-за куста. Разбудил его звонкий девичий визг. Утро было таким ярким, будто утро весны, утро пробуждения, возобновления. Утро человека, который ещё может жить.

Нацепив на себя самые свежие вещи и умыв худое лицо, поэт снова вдохнул уличный воздух, не смотря на духоту, руки и ноги пришлось закрыть одеждой, чтобы не отвлекаться на следы крепких узлов. На улице пахло как раньше, в квартире же до сих пор не смотря на четные попытки проветрить по ходу сборов, смрад снотворных и успокоительных, что прописались на полках, не хотел покидать помещение. Казалось, что стены впитали весь ужас и паренёк с радостью бы отдал им все эти мысли и весь этот чёртов страх, только вот ноги его сковало камнем и эта боль заставила его сесть на ближайшей скамье. Прошло времени достаточно, чтобы отдохнуть, но совсем недостаточно, чтобы заснуть и какой же заложник проспит первый день свободы, однако открыв глаза стало понятно, что солнце пересекло отметку «день». Ветер снова завыл, а парнишка волей-неволей поплёлся прочь, по истоптанному пути к дому, однако остановился у кустов, с той же заворожённостью, что и месяц, чёртов месяц назад.

— Дева душу потеряла,

Жизнь свою лишь проклинала.

Глупый был закон написан,

Душам двум обет не писан.

Как хорошо подобраны слова. Я ведь даже и намёка не давала. Ты тогда не вышел из-за кустов, а пару подонков, что пришли чуть позднее вышли. И я, как нагадала сама себе, приняла одного из них за своего суженного. Вода наши тела впустила, только вот моё уже не выпустила знаешь ли. Я кричала, ревела, молила и богов и прочих, молила тебя вернуться. Я, как ты понял девушка не простая, ведьма, демон, целитель, всё что в твоих устах раньше обретало произношении. И той девой была, что раздета перед табором ходила, а после всех изрезала. Хоть это не правда, но моё дикое влечение. Однако в тот вечер, когда один юноша был безумно влюблён, но труслив будто дворняга с подворотни, девушка, что не чувствовала глаз от слёз и тело от стыда и боли получило разрешение жить.

Коль полюбит тот тебя,

День забыт, душа цела

И девичью красоту

Под замок опять запрут.

Я могла вернуть всё, только если бы моя родная душа, что я так звала во снах в течении недели вернулась бы на то места. Месяц прошёл и спустя день ты был там. Подонок! Парнишка, имени твоего я не знаю, прости. Слова эти не тебе приписаны знаешь ли, только вот будь аккуратен дома. Не пей. Бокалы сегодня ночью ужасно остры знаешь ли.

Мой читатель, я тогда отбросил перо в дальний угол комнаты. Однако строки в моей голове продолжили читать её голосом мысли.

— Я ждала, хотела снова стать девочкой, я любила свои силуэты
в твоих книгах, пока ты не привёл первую девицу в дом. А ведь душа, что с тобою
должна была быть по воли небес рядом тихо причитала и рыдала от снова
накатившей боли. Месяц и один день. Год. Я ждала пока ты начнёшь свой последний
рассказ. Забывая ту ночь как кошмар.

Мой читатель, я больше не смог и руки поднять, чтобы прогнать этот силуэт с моих глаз. Я боялся и слушал звуки собственного сердцебиения. Я слушал и слышал ещё один пульс, только вот через минуту, они ровно остановились пропустив секунду от назначенной цифры.

На утро Неизвестный городок облетела молва о смерти писателя, создателя знаменитого образа девы в белом, которую кто-то любил, кто-то боялся, но почти каждый узнал истину её появление в автобиографическом очерке «Душа у моря», что был найден в крови писателя хоть и тот, как утверждали многие, кровью не писал.

У гроба стояли люди в чёрном, все они будто знали о терзании
души, будто бы посочувствовали ему зная бы. Смешно ли будет им узнать, что, то
что герой нового очерка пережил за месяц, автор пережил за ночь? Будто эти чудаки поверят. Будь он скульптором, каждому бы самому приходилось додумывать почему оголённая девушка в разорванном платье тянет к ним свои руки с ухмылкой и мольбой. Был бы художником, никто бы не понял, почему в композиции были бы разорваны цветы. Был бы кто-то по настоящему святым понял бы почему лишь одна персона по округе стоит с букетом бело-красных роз, почему на похороны поэта она пришла в будто мокром платье и почему стоит ближе всех к списку с ужасом взирая на пришедших сотню и одного гостя.

— А чем же закончился сам очерк, — послышалось позади, хрупкая дама сжимала газету, где было напечатано больше чем всё.

— Герой умер от хулиганов, они зарезали его разбитой бутылкой вина. Он не побоялся довериться им, хоть всю его душу рвали сомнения, — тихо ответила незнакомка сжимая розы.

— И чем же его действия можно оправдать?

Тишина, на гроб кидали землю. Гостья точно знала, будет 101 стук, а через месяц и один день этот очерк выйдет в отдельной книге сборника его работ и допишет его она. Сегодня. Ночью.

— Именно тут и нет смысла. Именно тут я не могу дать герою оправдания, как и некто не сможет не обвинив девушку в чёрной магии. Смогли он спасти её придя тогда на помощь. Знаете, сейчас я точно уверена, что они бы просто умерли вместе, а так он мог прожить чуть больше. Узнать чуть больше людей, — по её щекам катились слёзы.

Улица опустела.

На следующее утро в комнате очередной самоубийцы нашли записки о продолжении очерка, о недописанных рассказов поэта, а новых непрочитанных стихах.

Никто не знал, что на протяжении ночи над душой девушки глумилась душа ушедшего, однако она не боялась, она знала, что теперь у их одна дорога. Дорога на вечность, ведь души и так были сплетены, с самого начала. Одна и одна жизнь.

Вечность телу не дана

А душе она ль нужна?

Голова пошла плясать

Сколько жизней прожил

Пять?

Нет, читатель мой совет, ты не верь в судьбы сей бред

Нет тут Чёртов и святых

На земле сей сбор затих.

А в моём рассказе чудном,

Души те лишь врозь теперь.

Наш поэт обиды терпит,

Извинился перед ней, но она уже не дремлет

Снова видит Белый свет.

Не охота ей соваться во влюблённые дела.

Ей лицом не рисоваться, дали шанс забыть себя.

Наш поэт занялся делом, пишет там на небесах.

Через сотню лет и месяц снова станет вам писать.