Эрнст Портнягин

ЭРНСТ ПОРТНЯГИН
(1935 – 1977)

Ещё по плечу кутерьма
тропы, каравана и вьюка,
и лошади сходят с ума,
завидев старинного друга.
Ещё подниму на скаку,
достану любую потерю.
Ни другу, ни ученику
я трудный маршрут не доверю.
Как прежде, высоты люблю,
в низинах впадаю в отчаянье,
но только всё чаще ловлю
себя на внезапном молчанье.
На первой своей немоте,
на страшном бессилии слова:
всё, что отболело во мне,
назад возвращается снова.
То тихой осенней водой,
то гулом и паводком вешним,
но нет безграничности той,
но нет беспечальности прежней.
Горячий туман поредел,
и чувства лишились обмана.
Наверное, первый предел
дано мне почувствовать рано.
Любимцу порожистых рек,
питомцу тайги неоглядной
узнать, что сжимается век
и скорость растёт беспощадно.
Изведать ещё молодым,
что шум — это жизни дыханье,
и мы неизбежно летим
к холодной границе молчанья.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Возвращение блудного сына,
возвращение дальнего внука
в материнский и дедовский свет...
Нету больше гумна и овина,
всё тесней от машинного звука,
пешеходного воздуха нет.
Вся родная деревня грохочет.
Пыль столбом. Трактора и комбайны.
Свист уборочной. Сроки горят!
Но приезжий смириться не хочет:
в одиночку, украдкою, тайно
норовит оглянуться назад.
На просторные детские годы,
где природа и предки живые
связь времён открывали ему.
Там бездонны озёрные воды,
тропки еле видны луговые,
и волшебник в пчелином дыму.
Знает старец какое-то слово,
причитает, гудит тем же тоном,
что певучий клубящийся рой.
Дарит сладкого воска осколок,
раздвигает рукой золочёной
пелену голодухи сплошной.
Всё припомнилось первой же ночью,
я по дому брожу и воочью
вижу горницу, сени и клеть,
рядом с русскою печью — залавок;
неизменен великий порядок,
и не с нами ему умереть.
Но со мною уйдёт, угасая,
свет озёрный, осока сырая,
запах сена в потёмках сарая.
Перечёркнута пряслом луна —
на холодном светиле искусства
три черты беззащитного чувства:
мать... разлука... родна сторона...

ЗАВЕЩАНИЕ

Ведь сомкнётся всё-таки земля,
ляжет надо мною плотным слоем.
Если живы будете, друзья,
подыщите место под сосною.
Чтобы мой пригорок или холм
весь на солнцепёке золотился,
чтобы шёл просёлок на подъём,
за увалом где-то расходился.
Растекалась надвое струя
вечного родного раздорожья:
до развилка — верная стезя,
ну, а там, что будет, — воля Божья!
В этой вере нету тайных сил:
Родина молиться разучилась...
Ничего при жизни не просил —
после жизни подарите милость.
Чтобы я лежал у колеи
и дожди проваливались в хвою,
сквозь песок легко текли, текли,
как при жизни, их ловил рукою...
Тишина покорная моя,
как тебя при жизни не хватало!
Я летел, а отчая земля
на подзолах и песках стояла.
Напоследок оставляла грусть
у золотоствольного подножья
и ждала, когда остановлюсь
на родном извечном раздорожье.