Эхо

Даже вспоров и препарировав, распотрошив эту иллюзию, вытянув из неё спутанные ленты противоречивых и непоследовательных желаний, высыпав клочки смятых силой воли порывов на прозрачный стол бесконечно рефлексирующей ретроспективы, я не могу избавиться от першащей в пересохшем горле жажды, самообманом во имя спасения направленной на мираж, плод истерзанного сознания.
Мне видится погружение в мягкую прохладу не существующих вод, волны её обволакивают моё тело нежной пеной и медленно утягивают от суетной земли обратным течением к середине океана, утонуть в котором значит полной грудью вздохнуть. Я глотаю чистую воду—и открываю глаза в спокойной тишине его неизмеримой глубины. Я выскользнул из чьих-то рук, ставших лишь в прах рассыпавшимся гротом у скалистого берега. Сушу отныне и навсегда покрыло непоколебимое спокойствие океана. Больше неоткуда принести голубю оливковую ветвь, негде ступить на нагромождение псевдодел, из ниоткуда не выхватить взглядом острого обрыва над толщей серо-зелёных вод. Исчезли города, спешка, время и пустые разговоры, обыденность вынужденных пробуждений, опротивевший навязанный темп; опостылевшие лица, незнакомые, но уже приевшиеся фигуры, загаженная человеческим присутствием архитектура, засорённое излишним светом пространство, безвкусная яркость жарких полудней; кривые жалюзи, высокое чёрное кресло, набитое поролоном, коричневый линолеум и спинка стула в сеточку; кислый кофе, фырканье изрыгающей его машины, серая столешница, первая дверь налево; исчезла пустота маленькой столовой, бледный свет на светло-зелёных столах, сухая её, загромождённая мебелью тишина, поздние одинокие обеды; исчезли вереницы бессмысленных цифр, загруженные хламом мысли, бесшумные шаги и чьё-то присутствие; голоса, переписки и никогда не очерченный репликами смысл—всё растворилось в холодных водах панокеана: даже не успевшее ещё появиться скрылось под волнами всеобъемлющих вод.
Единственный уцелевший, никогда не противившийся его силе, я лежу на мелкой ряби под стальным небом и, едва начинается дождь, с первыми каплями иду к вожделенному дну. Ледяное спокойствие обездвиживает покорное тело, с каждой сотней метров холод, лишая пульсирующих в такт угасшему ритму сил, наполняет его чистейшей энергией, равной по силе выбросу ядерного взрыва. Я спокойно и глубоко, полной грудью дышу; сердце с каждым вздохом делает иное, правильное, чистое, как звук наконец настроенного инструмента, сокращение, испуская частоту пятидесяти двух герц, пальцы забывают отсутствие прикосновения, едва ощутимые течения смывают случайный взгляд с волос—но и в пустом океане, похоронившем дистиллированный мир, мне всё так же мерещится тепло острых камней нагретого солнцем грота…