Язык заката

Там, где кончается море

*
Где-то же кончается море
Хорошо что отсюда не видно
Дыханье memento mori
Тоже говорит прямо
Но предупреждение вовсе не повод
В конце не листать волны
Только было бы очень обидно
Вместо пропасти свалиться в яму
Хотя привычней даже морским поэтам
Резать колбасу а не вены
Не говорить же с забором об этом
В приступе откровенности

*
Когда на улицы выползают желтоглазые змеи,
Снег отчаявшейся бабочкой летит на огни безопасных лампочек,
А ночь – это такая Лорелея, но не вамп, а вампочка,
Смотрит, гася один за другим зрачки окон,
Как принято, никого не жалея:
«Что, – говорит, – плохо?»
Что ты ей, немке, ответишь, дуры не стареют.

*
Пройдет волна, потом другая.
А чайки вечно голодны.
Вот так у моря привыкаешь,
Как к ощущению вины,
К тому, что мелкое – песочно,
Морское – ртутно, бегло, вечно.
Ты что-то в нем, не чайка точно,
Хотя голодное, конечно.


Любовное предложение

*
Душа иллюзии хотела,
Пила шампанское до дна.
Как будто жизнь прошелестела
У приоткрытого окна.

Фиалки, плечи, губы, ленты,
И, остановленные в блюзе,
Мы были лучшим из моментов
В ее собрании иллюзий.

*
Сквозила бедность изо всех щелей,
Мы грелись у страстей и вдохновенья,
Пытаясь из разбросанных вещей
Любовное составить предложенье.

О, если бы до строчки, до чулка
Вмещалась жизнь в одно произведение…
Рука щеки касается слегка,
Она же первой бьет без промедленья.

Любовь, а ты все так же хороша
И, бросившая, больше чем прекрасна.
На расстоянье греется душа
Звезды далекой светом безопасным.

*
Не от жестокости и страха
Впивались мы друг другу в вены.
Ей нужен теплой жизни запах,
И мы платили эту цену.

Пусть это много – это мало,
Ни полупуст, ни полуполон –
Любовь бы лучше голодала.
Не утоляем больше голод.


Федор Терентьев

С перцем и уксусом, солью с горчицей –
Насервировано не мелочившись.
Ешьте поэта, которого не было,
Никто от него ничего и не требовал,
Пьянствовать, чтобы похмелием мучиться,
Знать наизусть Пастернака и Тютчева,
Главного важного нужного прочего,
Фиговых листьев по имени-отчеству.
Голым гуляй, ей одной соответствуя,
Той, что всегда под сомненьем и следствием,
Вечно витает, где строчке захочется,
На фиг ей имя-фамилия-отчество?


На языке заката

*
Ползет язык заката по стене…
Ну, кто кого? Спокойствие утеса
Или полоска времени в огне,
Сбегающая вечно из-под носа?

Однако ночь. От солнца ни следа.
Стена осталась непоколебима.
Но всходит, всходит желтая звезда
И миллионы лет проносит мимо.

*
Чудесное свойство науки –
Запутывать ясные вещи.
Заглянешь в глаза ей от скуки
И перед громадой трепещешь:

Цитат вавилонские башни,
Членистые демоны формул…
А ты, побежден, ошарашен,
Ответа не видишь упорно.

*
Проснусь, а сон мой дальше длится,
Не замечая перемен.
Люби влетевшую синицу,
Вы, взявшие друг друга в плен,

Один другого сочинили,
Возненавидели, любя.
Но сколько патоки и гнили,
Страна, излилось из тебя!

*
Упрости меня до понятного,
Умести в кармане у времени.
Не сверкали бы дырки пятками,
И знак качества цвел на темени.

Чтобы ветер дул как положено,
Не менял в пути настроения.
Чтобы все, что будет изложено, –
В согласительном наклонении.

Чтобы правые были правыми.
Чтобы левые были левыми.
В общем, сразу сделай двуглавою,
Там отрубим особо смелую.

*
Стучали зубы ладно в голос
Четырнадцатой фиги Баха…
Нет, я попробую еще раз,
Большое требует размаха.

Вступали вилки, жизнь играла
Палитрой всей единства мнений.
Я, пропустившая начало,
Догнать пыталась опьяненье.
Свежели блюда очертанья,
Рождались соусы с гарниром,
Прилично случаю собранье
Подпеть отважилось клавиру…
И вдруг какой-то маргинал,
Совсем в повествованье лишний,
Случайно главное сказал,
Как воздух отрыгнул в затишье,
Как будто пукнул на весь зал.
Смешались в кучу люди, кони…
Нет, это вовсе не отсюда.
Согнулись зрители в поклоне.
Их пригласят и не забудут.

*
Сейчас вот так, такая проза дня.
Что делать, но нелюбопытны книжки.
Минутная мышиная возня,
Вселенского ничтожества интрижки.
Как измельчал хэкфордский адвокат! –
Не дуло б в щель, за дверью не стучала
Душа ветхозаветная в набат,
Как будто ей быть вечно юной мало.

*
Я узнаю тебя во всем,
Вот пробежала тень по лицам.
Сидящие перед огнем
Не перестали веселиться.

Пробрался зябкий холодок
Сквозь истончившиеся стены.
Накинуть хочется пальто.
Подбросить новое полено.

И продолжать, и продолжать,
Согнать нелепостью нелепость.
Как будто может не летать
Крыло, раздвинувшее крепость.

Уже не греет огонек,
Уже никто не верит в братство,
Уже собрался наутек,
А через стены не пробраться.

И снова кто-то у дверей
Бокал шампанского подносит.
Так опьяни меня скорей,
Пока крыло весь мир разносит.

*
Судьба стареющего мира…
А ведь могла бы благородно
Дышать не скукой и сортиром.
Но это, видимо, природно,

Когда пора мироустройству
Прийти в себя – давно другого,
Плюя на нервное расстройство.
Но как скопцу родить такого…

Там все Тибулы, Прометеи,
Лежат, отравленные негой.
Один другого записнее,
Восходят фрики из-под снега.

Кавафис! Варваров не видно.
Что Рим! Но ты украл надежду.
Руинам стать не может стыдно,
Как вам могло – великим прежним.

*
То в Аргентине, то, собственно, рядом.
Так вам, товарищи фрики, и надо,
Если трагедия стала сатирой.
Старость – расплата за молодость мира.
Как же все вдруг подряхлело на свете!
Зубы держали, да не удержались
Сами, а впрочем, никто не заметил.
Глупость – таблетка от лишней печали.
Стало печально совсем на планете.

*
Его Величество почесывает нос,
Фамильное достоинство Бурбонов.
Монархия слетает под откос,
Качается Бастилья и корона.

И славная подставка для нее,
Так хорошо прилаженная к телу.
Но греет мысль, как теплое белье:
«Что ж, Франция, ты этого хотела».

Когда-нибудь история поймет,
Что головой бросаться некрасиво.
Прости, король, ей смех и эшафот
Перед ее грядущей перспективой.


Кочегар

Какая-то вползающая жуть,
Я вижу ад, сознание в обломках.
Но, кочегар, поддай еще чуть-чуть,
Напрасным назиданием потомкам
Мы станем через времени виток –
Напрасной жизни дивный завиток.

Работою натружено плечо
(А наши тени бегают по стенам) –
Один из всех полезным занят делом, –
Играют мышцы, светится зрачок,
Ликующая кожа запотела.
Призванье отыскавшая душа
Страшна и отвратительно красива…
И этим можно воздухом дышать,
И этим счастьем можно быть счастливым.

Там, в ореоле красных языков
(А наши тени бегают по стенам),
Бог кормит печь драконьим молоком.
Как набухают вздыбленные вены!
Пожалуй, что взорвется весь котел,
И паровоз, и частное собранье
Отпетых персонажей и сестер,
Не милосердья, значит, состраданья.

А наши тени бегают по стенам.


От легкой мотыльковости ума

*
– А правда ли, что милости достойны
Особо павшие? – пока сидим на крыше,
Я спрашиваю ангела спокойно.
Он смотрит вниз и как-то странно дышит,
Как будто вовсе падать не желая:
– Там же асфальт.
– Ведь обещают горы…
– Но прежде горней властью запрещают
На тему дня ночные разговоры.

*
Снова дорога свернула с пути,
Солнце висит под углом неестественным.
Страшно подумать, какая ответственность
На проходимце, подслушавшем спор
Между «давай громыхнем» и «не надо».
Все-таки ты безнадежный позер,
Ангел из черного шоколада.
Кажется, я никогда не пойму
Липкое, сладкое, как предвкушение…
Все же зачем ты врагу своему
Так обломал радикальное мнение?

*
Сонная улица в белых барашках.
Вот, допросились нежданного снега.
Что теперь делать провинции нашей,
Как их пасти, не спросили у неба.

Вечно захочешь чего-то большого,
Чтоб от восхода тебе до заката.
А ничего для него не готово,
Нет даже коврика. Даже лопаты.

*
Когда ночами бегали дома
Друг к другу в гости, номера меняя, –
От легкой мотыльковости ума
И потому, что улица такая,
На ней должно успеть произойти
Все, до чего потом не достучишься,
И с крыши рассыпали конфетти
Какие-то пернатые мальчишки…
Да мало ли свалилось звезд с тех пор
И разлетелось прямо под ногами…
Но как гуляли улица, и двор,
И все дома со всеми номерами!

*
Какая-то космическая связь –
Запутаны и невесомы нити,
Но если есть история событий,
То драматург не пал бы рожей в грязь.

Нет, все же интереснее сюжет,
Тем более что ты привязан к роли.
И как всегда, поставлен плохо свет.
Партнер молчит. Да ты там умер, что ли?

Ты Ницше не читай совсем всерьез,
Он хоронил с надеждою на чудо.
Безумье выше венчиков из роз,
Но не сыграет никогда Иуду.