Lorem Ipsum магистральный венок короны венков

             


Магистрал   
               
Седой старик пред бездною окна
слагает гимн сомнениям напрасным.
А за окном мелькают времена,
меняющие жуткое с прекрасным.

Упорно камнем чертит на стене
художника несмелый отголосок.
Его вина – в разбавленном вине.
И, словно незаконченный набросок,

спадает обречённо небосвод
одеждами дождей на прожитое,
а небо строит новый хоровод
для тех, кто у Вселенной на постое –

у берега взволнованной реки...
Меня ты там любимым нареки.

Старик

Седой старик пред бездною окна
непостижим оконному проёму.
Ему в проёме видится луна.
Луна подходит тихо к водоёму

и падает в лазоревую муть.
Взбешённая чужим проникновеньем,
вода, передразнив оттенком ртуть,
готова насыщаться откровеньем...

Но слов не будет. Тени странных снов
старик стирает медленной рукою.
Наш мир не нов, и он, увы, не нов –
не поспевает мыслью за строкою

и, не спеша, размером безопасным
слагает гимн сомнениям напрасным.

Провидец

Слагает гимн сомнениям напрасным
провидец двух потерянных веков.
Он одержим предчувствием всевластным,
дарованным отсутствием оков,

что грели руки в обморочной стуже.
Эпоха гибла. Взбалмошный юнец,
он выбрал тот стилет, который уже,
свободно достигающий сердец.

И длится ночь его воспоминаний,
уставшая от ожиданий ночь...
И он в ночи не ищет прикасаний
и чей-то образ прогоняет прочь.

Ветшает в сроках давности вина,
а за окном мелькают времена.

Сон

А за окном мелькают времена,
что состоят на треть из сновидений.
Сон – странная густая пелена
из прошлых и грядущих наваждений.

Когда весло доставлено к руке,
пора грести на поиски причала.
Не ведая, что будет вдалеке,
придётся оттолкнуться от начала,

и задохнуться вольностью ветров,
и, распахнув отравленную душу,
лишить себя накопленных даров,
плыть, постепенно забывая сушу,

стать циферблата жителем неясным,
меняющего жуткое с прекрасным.

Два демона

Меняющие жуткое с прекрасным,
два демона (крылат один из них)
склонились над придумщиком опасным,
который переписывает стих.

Из-под пера выходят заклинанья
проворною и дерзкою толпой.
Придумщику поведаны сказанья
о Вечности, манящей, но слепой,

стяжающей страдания, надежды,
пленительные чувства и мечты.
Он сбросил пуританские одежды
и вышел в сад, где дети да цветы,

и кто-то, в утончённой новизне,
упорно камнем чертит на стене.

Театральный

Упорно камнем чертит на стене
её рука его слова простые.
Всё растворилось в блёклой пелене:   
дома, деревья, улицы пустые.

Стоит туман над сонмом миражей
никчёмных, но характерных актёров,
играющих замызганных пажей,
немых солдат и пьющих сутенёров.

В сюжетах – брешь, но критиков апломб
смешит толпу в начале представленья.
Суфлёр возник из мрачных катакомб
и сплёл слова в запаянные звенья,

но на полях не оставляет сносок
художника несмелый отголосок.

Бог железных дорог

Художника несмелый отголосок –
нательного искусства властелин –
затравленный средою недоносок
в ладонях разминает пластилин,

чтоб заменить в уставшем балагане
потёртый человеческий состав.
Уходят в небо пьяные цыгане,
как от живой Карениной состав

бежит, к ночи пристукавшись колёсно.
Во лбу луну хранит локомотив.
Но коль судьба сползает подоткосно,
то невесёлый слышится мотив,

звучащий в полусонной тишине:
его вина – в разбавленном вине.

О слонах и не только

Его вина – в разбавленном вине,
разбавленном, похоже, чем-то крепким.
А далее – Есенин на слоне,
округу обводящий взглядом цепким.

И ладно слон, слонам у нас почёт –
то редкий зверь, могучий и прекрасный!
Но для чего к Есенину влечёт
того, кто лечит бритвою опасной

непостоянство летнего тепла?
Встаёт заря над гибельным простором.
Наполненная водкой пиала
становится для тела прокурором.

След, на земле оставленный, не бросок,
как в целом не законченный набросок.

Гойя

И, словно незаконченный набросок,
в осенней луже плавающий лист,
не признающий посезонность носок,
плывёт под ветра заунывный свист.

Страдание... как много в этом звуке
неизданного плача по себе.
Из ниоткуда горло сжали руки,
чтоб ты не смел противиться судьбе.

Неслышащий и полузрячий Гойя,
посмевший в бесконечное взглянуть,
ты – червь и тлен, по образу изгоя
означен твой неизгладимый путь.

Стоишь и смотришь, как в пучину вод
спадает обречённо небосвод.

Ангел неудачи

Спадает обречённо небосвод
на липкий снег. Под поступью тревожной       
лежат следы, познавшие исход
от женщины желанно невозможной.

Она была – да, в принципе, и есть –   
победой над своей печальной долей.
Претит ей месть. Неблагозвучна лесть.
К её замкам не подобрать паролей.

И всё-таки, хотя не божество,
она – случайный ангел неудачи,
сродняет букв покорных естество,
не понимая, можно ли иначе

излить себя в пространстве непокоя
одеждами дождей на прожитое.

Морское

Одеждами дождей на прожитое
нахлынула обычная тоска,
и каждое движение простое
гораздо хуже пули у виска.

Твоё развоплощение привычно,
моё меняет полюса земли.
Печально, обречённо, нетипично
построились у стенок корабли.

Отходим мы в иные измеренья.
Родной земле всё отдано сполна.
Теперь не имена – местоименья.
К ногам волчонком ластится волна.

Под чаек крик отчалим в бездну вод,
а небо строит новый хоровод.   

Железный дровосек 

А небо строит новый хоровод
над старым миром вымыслов манящих.
Моих стихов случайный перевод,
неизданных, но всё же настоящих,

осел на полке сказок о былом
в подорванной врагом библиотеке.
Теперь они – вполне бумажный лом
в спектакле о Железном дровосеке,

где плещет сердца пламенный лоскут
подобием сигнального привета,
как будто я неоспоримо тут
сошёл на берег с палубы корвета

и произнёс заклятие простое
для тех, кто у Вселенной на постое.

Дверь в лето

Для тех, кто у Вселенной на постое,
открылась дверь, искомая котом.
Всё новое, неспешное, простое
сквозь время формируется на том,

что выдохнуто по приходе лета
в пространство затихающей весны.
Для возвращенья не купить билета,
но вымыслы доверчиво честны.

Они витают в сумраке полночном,
садятся на несмятую постель
к тому, кто в исступленье одиночном
с лица стирает прошлогодний хмель...

Иллюзии прозрачны и легки
у берега взволнованной реки.

Рассвет заката

У берега взволнованной реки
сгорала ночи чёрная рубаха.
Растерянно ютились мотыльки
у фонарей, не сознавая страха.

И дальних перегонов поезда
надрывно разрывали полудрёму:
та-да та-да, та-да та-да, та-да –
неслось по горизонта окоёму,

откуда из-под трепетных ресниц
вставало солнца сказочное око.
И пробуждала восхищенье птиц
всенощно обновляемая лока,

в которой больше не было тоски.   
Меня ты там любимым нареки.   

Пришелец

Меня ты там любимым нареки.
Тебя я там не нареку судьбою.
Мы были изначально далеки,
но погрузились в омут с головою.

Воспели жизнь, а выдохнули смерть.
Сплелись в нечеловеческом экстазе,
и покачнулась дремлющая твердь
от близости в её начальной фазе.

Дрожали горы, ветер утихал,
рождалось сумасшедшее цунами,
когда в тебя стихи свои вдыхал
о том, что больше не случится с нами,

пришелец, изменивший времена, –
седой старик пред бездною окна.


19 ч. 27 мин.    26.11.2023 года   
                11 ч. 41 мин.    24.12.2023 года