Милый друг
Трудом и везением мне удалось выяснить его судьбу.
Пролог
Даты смерти и рожденья.
Имя, текст на чугунной доске:
“Милый друг, любимый всеми”
На английском, чужом языке.
Форест Лон. Здесь неподвижно
Время, выплавленное в металл.
А тире – рассказ о жизни.
Только кто бы его прочитал.
Строки, фразы, документы.
Их архивы хранят много лет.
Как мозаики фрагменты.
И заметки ещё, из газет.
В начале
Детство. Первая утрата.
От болезни скончался отец.
Так-то жили не богато,
А остались и вовсе без средств.
Трудно было. Выживали.
Мать взяла класс начальный в Чите.
Брат экстерном сдал экзамен,
В школе церковной учил детей.
Младшим проще быть. Наверно.
После школы училище. Вот
Он с дипломом землемера.
Шел военный пятнадцатый год.
Интерлюдия
Нам присуще увлекаться,
Свой досуг чем-нибудь заполнять.
Впрочем, если постараться,
Можно в жизни всё поменять.
И в его судьбе хозяйки,
С детства до самых последних дней,
Были струны балалайки.
Он играл виртуозно на ней.
В столицах
Питер. Замок инженерный.
Новой жизни открыта глава.
Грыз гранит наук военных
Курс окончен. И здравствуй, Москва.
Там, в Петровско-Разумовском,
Он учёбу свою продолжал.
В кабаках играл московских,
Как пострел тот, везде поспевал.
Были тройки, колокольцы.
Может лекции были скучны…
И уходит добровольцем
Прямо в пекло Великой войны.
Интерлюдия
Осень. Залпом накатило
Злое время раздоров и смут.
Словно листья закружило
И погнало куда-то на юг.
Толи то души движенье,
Или жребий ему так упал.
Но за Белое движенье
На Гражданской, как мог, воевал.
Возвращение
Всё проходит. Войны тоже.
Красным цветом подбило черту.
Скрыться бы ему. И всё же
Он решил возвращаться в Читу.
Брат с семнадцатого дома,
По контузии с фронта отбыл.
И в компартию, как смог он,
Скрыв дворянские корни, вступил.
Как в классическом романе.
Но не стали они выяснять,
Кто жизнь лучше понимает.
Было что у обоих сказать.
Интерлюдия
Можно было постараться,
С новой властью попробовать жить.
И всё время опасаться,
Что сумеют разоблачить.
Мать скончалась в двадцать пятом.
Уж ничем не держала Чита.
И разъехались два брата,
Кто куда и уже навсегда.
Китай
Паспорт, виза. В массе легче.
На гастроли с оркестром в Китай.
Путь в один конец, конечно.
Но, быть может, из ада да в рай.
Стал Шанхай надолго домом.
И гастроли. По Азии всей.
И кафе с цыганским хором.
И любовь. К балалайке своей.
В ритме жизнь пошла привычном.
Да и в творческом плане расцвет.
Только вот о чём-то личном…
Никакой информации нет.
Интерлюдия
Русский мир. Сказать кто сможет,
Сколько их. Имена, имена…
Судеб разных и похожих.
Вновь вокруг разгоралась война.
Не гадая, что же будет,
Просто жили сегодняшним днём.
Кто за это их осудит.
Волен в выборе каждый своём.
Скитания
Стихли пушки. Не задалось.
От гражданской пощады не жди.
Словно пьеса повторялась…
Прочь отсюда. А что впереди?
Русский лагерь. Тубабао.
Не тюрьма, но и не убежать.
Ехать рад бы, куда ни попало,
Чтоб погоды у моря не ждать.
Выпал путь в Доминикану.
Думал, в Штаты оттуда быстрей.
Не случилось. И застрял он
На нелёгкие лет этак семь.
Интерлюдия
Слыть землёй обетованной…
Это честь. И ответственность всё ж.
Рай земной для эмигрантов.
Если только туда попадёшь.
Из Майами в Сан-Франциско.
И в Лос Анжелес. Вроде бы тут
Дом бродягам и артистам.
Море, пальмы, холмы, Голливуд.
Земля обетованная
В этом русском ресторане,
На Ван Несс Авеню, Мелроз Хилл,
Каждый вечер он играет.
Словом, делает то, что любил.
И с цыганами концерты.
Гвоздь программ – балалайка, фольклор.
И всегда аплодисменты.
Впрочем, здесь не про них разговор.
Так, в обычной круговерти
Лет прошла десяти череда.
А в свидетельстве о смерти
Запись: не был женат никогда.
Эпилог
Шаг за шагом, кропотливо,
Горы дел по архивам свернуть.
И, создав ретроспективу,
В дни былые суметь заглянуть.
Где бывал, чем занимался.
В тот безумный, насыщенный век.
Лишь один вопрос остался,
А какой же он был человек?
Был ли счастлив в полной мере?
Есть слова только добрые те:
“Милый друг, любимый всеми”,
На чугунной могильной плите.
Свидетельство о публикации №123122207670