Потерянное письмо

Опять пишу (не смейтесь ради Бога),
пишу, когда молчать невмочь.
Не жаль того размашистого слога,
не жаль, что просижу всю ночь,
хотя прекрасно знаю: солнце встанет,
холодным светом больно вдарит, –
но что мне день, когда сегодня сумрак?
Сейчас писать я рад – плевать на утро.

Итак, письмо. Давайте по порядку.
Отправить вам не суждено.
И знаешь, не щадя свою тетрадку,
пишу и долго, и смешно.
Позволю кляксой мысли растекаться
(а как иначе? Сердце пьЯно),
пускай строфа с порывом вновь кружатся
сердечным диким ураганом.

Мадам, вы знаете: я не Онегин,
и уж Татьяной не зовусь.
Творить записки-письма я не гений,
но искренне писать клянусь.
Пишу, как за окном темно, морозит,
что ветер шторы мне разносит,
как думаю о вас – не стыдно думать,
и голос ваш струится в звуках.

Мадам, запомните, я не Печорин,
как Бэлу вас не украду.
Отчасти даже где-то слабоволен,
зато по сердцу не солгу.
Романтик я – зачем в тенИ таиться!
Наверно, должен был влюбиться.
(Хотел, признаюсь, зачеркнуть наотмашь,
но в правду ластик – очень сложно).

Я к вам пишу больным, в бреду, горячке,
смотрю на лампы белый свет.
Курил бы – написал о белой пачке
дешевых белых сигарет.

Вы знаете, что цвет бисквитный этот
я с вашей головы украл.
Нашел ему родное рядом место –
везде, повсюду распихал.

Итак, давайте ближе к страшной сути.
Могу сказать: счастливым стал.
Очистил жизнь от серой глупой мути,
и вовсе даже не устал.
(затерто)

Я знаю, обо мне давно сказали,
и даже знаю ваш ответ…
Спасибо хоть не пальцем указали,
когда раскрылся мой секрет.
Итак, для вас я только лишь приятель –
чего ж от друга ожидалось?
Мадам, я сам себе сплошной предатель,
клянусь, письма не намечалось!

И вот сижу. Пишу. Возможно, мучусь,
но вам совсем на то плевать.
Но я спокоен. Будничная участь –
влюбленный всякий так писал.
Клянусь, я долго вас в себе боялся,
я думал: просто бред ночной.
Стихами каждый божий день прощался,
безумно тряс своей башкой.

Когда мозги по вам всегда боролись
(«ну как – она ведь просто друг!»),
тогда на сердце нежностью задорной
пролился образ тонких рук.
Затем пробился тихо стройный стан
и плечи в милой худобе.
Клянусь, я думал: все – больной обман,
но все же нежился в тепле…

Теперь тепло меня не отпускает,
внутри все громче голос ваш.
Влечет меня куда-то, завлекает –
в надежды вечный глупый марш.
С утра припомню вас совсем немного,
затем в обед еще чуть-чуть,
потом увижу вас совсем недолго, –
но хватит, чтобы не уснуть.

Мадам, я вижу странные картины –
они рождаются от вас,
ведь образ, взгляд, улыбка, смех любимой
пробудит светом что-то в нас.
И вот в полете, буйстве долгих ритмов,
наверно, ничего не видно.
Но если вы когда-нибудь любили,
наверно, слов не находили…

Зато нашли намеков много тонких,
в которых слышно все без слов
(хотя в словах мне видится во многих,
что вам пуста моя любовь).
Прямой отказ дубасит только сверху,
а вот намеки рвут кишки.
Как перед носом хлопнут громко дверью,
так лопнет что-то на куски.

(затерто)

Вы знаете, надеяться всегда бывает больно,
хотя подчас так сладостно и вольно.
Я рад – всегда доволен! – думать, что для вас любим.
Мы врем себе, когда чего-то правда хотим.


И в этих бреднях сумасшедших точно
найдете вы тоску и грусть.
Отбросьте эту мысль, прошу вас, срочно!
Я славить вас затем берусь.
Вы дали очень, очень много счастья
(клянусь, до вас не знал его!)
И даже ваш ответ не внес ненастья –
на ваш ответ мне все равно.

Когда внутри цветут кусты сирени,
на ветер злобный им плевать.
Живут они, пока поются трели,
ведь сердце бьется, чтобы ждать.
Надеюсь, вас тоже затем коснется
святое блаженство весны,
и песней нежной у вас отзовутся,
правдивые мои стихи.

Тогда ищите вы меня повсюду:
в дожде, в порывах ветра, вОлнах,
я даже в асфальте под вами буду,
закатом ржавым гляну в окна.

(затерто)

Мадам, вы видите: прижат я к стенке
и больше рифм не нахожу.
Письмо едва ли значенье имеет,
отправить его не смогу.

Живите, будьте в защите у Бога,
пускай прямая будет ваша дорога.
При ваших красотах большой простор!
Прощайте. Ваш нежный поклонник Егор.

К.Ш.