Любовь - чужая

Кто не помнит песню из первого альбома знаменитой британской группы Eurythmics с солисткой Энни Леннокс “Love is a stranger” («Любовь чужая»)?  Энни с поразительно глубоким вокалом, андрогинная дива, дымчатый контральто и умение выдерживать длинные, непрерывные орнаменты, Энни, названная одной из сотни лучших исполнителей журналом Ролинг Стоунс, пела:

«Любовь жестока и дика, и сияет разрушением, она благородная и брутальная, искажает и обольщает, это чувство острой вины – гламурное и гладкое, по замыслу – вы знаете? –  ревниво.  По природе и лживо, и недобро, но…»

Превосходная песня… По мнению одного обозревателя, чье имя, к сожалению, я не уловила, перекликается с сонетом Шекспира 129:

«Убийственно, кроваво и грязно;
Едва изжито – будит отвращенье;
Сверх помыслов желанно; чуть прошло –
Сверх помыслов гнетет; и, как мученье…»

Кто скажет, что 800-летняя форма сонета – старый, запыленный скелет, таящийся в шкафах любителей похорон и костей, именуемых узкими специалистами в области сонета, пытающихся воскресить иссохшими руками покривленную, сломанную веками шею 14-строчной конструкции?  Многие испытывают тайное подозрение, что сонет мертв, а любители его – боящиеся темноты новизны, но неумеющие сдвинуться с мертвой точки виду бессильных мускулов.  Позвольте переубедить вас несколькими явно выраженными примерами совершенно современных по тематике и звучанию сонетов.


Ким Аддонисио, «Первая поэма для тебя» (1994):

Твои татуировки я люблю
в кромешной тьме, невидимые так,
что не уверена, где молнией слеплю
сосок твой находя, пульсаций мрак.
Как инстинктивно светло-голубой
водоворот твоих драконьих вен
идет к плечу, тяну тебя с собой
и забираю простыни из стен.
Я к отпечаткам кожи прикоснусь,
фотографические чудеса,
но больно, больно, я переберусь
от пепла к праху, не скончайся сам.
Безумное пугает постоянство.
Я прикасаюсь, тихоокеанский.


Когда мы думаем о сонете, на ум приходят ямбические стансы с четко выверенным размером и с рифмой.  В каноне английского языка начиная с XX века и на протяжении времени вплоть до наших дней процветал вольный стих.  Вся эпоха модернизма и постмодернизма, который пришел на смену, сопряжена с расцветом вольного стиха.  Среди практикующих были Гертруда Стайн («Нежные пуговицы» 1914 года содержат множество стихотворений вольным стихом); Т.С. Элиот («Бесплодная земля» 1922 года сочетает в себе свободный стих, пустой стих и рифмованный стих); и Эзра Паунд.  Даже Роберт Фрост, известный своими рифмованными стихами, на протяжении карьеры экспериментировал со свободным стихом.  В то же время во Франции развивалась параллельная поэтическая форма, получившая название vers libre, буквально переводится как «свободный стих».  Французские поэты, в том числе Поль Верлен, Шарль Бодлер, Стефан Малларме, многие из которых посвятили большую часть своей карьеры написанию более жестко структурированных стихов, были связаны этим движением.  По мере продвижения XX века некоторые стихи вольного стиха начали восстанавливать формальную структуру.  Об этом свидетельствуют наклонные рифмы, вспышки ритмической последовательности и в конечном счете, однако, стихотворение является своим собственным хозяином; оно не подчиняется никаким предопределенным правилам.


Ульям Карлос Уильямс «Портрет дамы» (1920):

Твои бедра – яблоневые деревья, чьи соцветия касаются неба.  Какого неба?  Того неба, где Ватто вешал дамскую туфельку.  Твои колени – южный бриз или порыв снега.  Ах!  Что за человеком был Фрагонар? – как будто это имеет значение.  Ах, да – ниже колен, раз уж мелодия так звучит, один из летних белоснежных дней, высокая трава лодыжек пристает к берегу – Какому берегу? – песку к моим губам – Какому берегу? – вероятно лепестками.  Как я знаю?  Какому берегу, какому берегу?  Ведь я сказал лепестками яблони.


И тут возникает внезапная ретрогрессивная ностальгия по классике!  Против узаконенного преобладания исповедальной лирики вольного стиха выступает новое течение, тянущее литературу назад, к истокам, к четкой метрической и рифмованной структуре, возрождая формализм.  Имя течению – Новый формализм.  Начиная с 80-х годов наблюдается возвращение к шаблонной структуре во главе с основоположниками – Дана Джоя, Брэд Лейтхаузер и Мэрилин Хакер.  Новый формализм подвергся жесткой критике со стороны писателей.  В 1985 году Ассоциация писателей и писательских программ публикует в майском номере статью, в которой говорится, будто новые формалисты пропагандируют социальный консерватизм и элитарное понимание капитала.  Более того, говорится, что новые формалисты поддерживают патриархальные и белые взгляды на литературу.  Критический океан бушует волнами нешуточного прилива.  Позднее, два года спустя Дана Джоя защищает течение.  В статье «Заметки о новом формализме» он пишет: «Сюрреализм лучше всего реализуется в формальных стихах, поскольку регулярные ритмы слов размером гипнотически высвобождают бессознательное» (Хадсон Ревью, 1987).

Размер – очень древний прием, существовавший во всех культурах в те времена, когда между поэзией, религией, историей, музыкой и магией практически не было разграничений.  Размер – акустический прием.  Среди наиболее известных свободных стихов – еврейские псалмы (которые на самом деле занимают промежуточную позицию между формальным и свободным стихом, поскольку следуют принципу синтаксической, а не метрической симметрии):

Песнь Песней:

«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской;
зубы твои – как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними;
как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими».

Новые формалисты полностью отказались от свободы и утвердили позицию строго структурированных стихов на американской арене творческой литературы.  Взглянем на несколько примеров.

Продолжение следует…