Поэма о каменной даме

Сверкают фонари в ночи
И тихо каркают ворОны,
В камине тлеют чёрные угли,
Мольберт стоит с картиной горькой ссоры.

Лежит, укутанный в тоске,
И в полупьяном бреде,
Мальчишка с краской на лице,
Один, на всём подлунном свете.

На вид лет двадцать уж ему,
И вроде статный малый,
И знает вещь он лишь одну,
Что мир днесь для него лукавый.

Несчастный сын и смерти, и притона,
Он сирота уж сколько знает он себя,
И лишь искусство душу тешит в горе,
Не знает он любви огня!

Живёт в селе он, на отшибе мира,
Тризны он ждёт день ото дня,
Быть может там, вкусит он сладость пира,
Когда отпустит грешная Земля.

Вот ночь прошла, глаза открылись:
«Ох, жизнь, закрыться бы им вновь»,-
Он еле прошептал слова лихие,
И встал стирая с висков кровь.

Глядит на пьяное искусство:
«О мой хмельной, поганый бред»,-
Он прокричал, швырнул в картину грустно,
Стоящий рядом табурет.

С утра уж слёзы навернулись,
И закурил он в пол глядя,
Табак сужает бледны груди,
Писал всю ночь уж он за зря.

А за окном уж солнышко сияет,
Открылся мир для всех сельских повес,
И радость всех вокруг сретает,
И только для Петра Всемирный гнёт небес.

Он вышел из дому, пошёл,
Вдоль троп, в грязи пачкая ноги,
И как всегда, не ведая куда он шёл,
Он вспоминает все свои пороки:

«О, бренный мир, я сладострастный грешник,
Я пьяница и глупый плут,
Я горести своей кудесник,
Живу я, словно в поле ржавый плуг!»

И день прошёл в томимых муках,
Чернеет небо, с наступлением ночи,
И дума грешная крадётся, словно палачи,
Надумал утопиться, но сначала,
Напишет на холсте летящие ключи.

И пусть последняя работа,
Сгниёт пусть около забора,
Ну хоть запомнит, хоть бы кто,
И лишь последняя забота,
Измазать краской полотно.

И вот, закончил он картину,
Прибил к оглобле он её,
Пошёл на встречу он к Аиду,
И молвил: «Пётр, вот и всё»!

Он встал, оврагом пред судьбы,
Пустить в полёт он тело хочет,
Но видит свет в густой ночи,
Повозка с домом рядом вдруг грохочет.

«И что же это? Кто здесь вдруг,
В столь поздний час ко мне решил заехать?
Эх, любопытство, ты не друг!
Хочу взглянуть уж, что за плут».

И вот, подходит к дому он,
И видит даму в платье белом:
«О Боже, это ли не сон?
Она как стих, написанный пером,
Вдыхает жизнь во всё кругом!»

Сквозь годы томны и меланхоличны дни,
Узрел наш Пётр чудо уз любви,
Он утопал в объятиях света,
Лишь представлял изгибы силуэта.

Но, из повозки ковыляя,
И всё вокруг лишь взглядом призирая,
Вышел седой угрюмый франт,
Увидев франта, Пётр вдруг упал.

«Не верю я, не это правда!
Что за кошмарный былой взгляд?
Подлунный дьявольский парад,
Глазам не верю и подавно!

Быть может умер давно я?
Попал на поприще огня,
Не ты ли это, мой отец?
Что бросил сына средь овец!»

Он прыгнул слабыми ногами,
И побежал на франта с кулаками,
И бледным он в сей миг уж стал,
И тут вдруг в обморок упал.

Очнулся он в своей кровати,
Не видя никого вокруг себя,
Подумал, что опять проспал весь день за зря,
Пошёл на кухню в порванном халате,
В душе угрюмый «сон» томя.

«Ну здравствуй, Пётр. Как тут поживаешь?
Не видел я давно тебя,
Не знаю я с чего начать, и ты не знаешь,
Прости дурного старика!»

И да, и это был не сон,
Сидит отец, с обезображенным лицом,
К Петру с надеждой он взывает,
Но Пётр злостно отвечает:

«Старик ты жалкий! Жалким был и будешь!
Уж думал я, меня ты позабудешь,
И вижу я, что не забыл,
Но я все годы тоже помнил,
И пагубную злость таил.

Напомнить ли тебе как бросил,
Меня на пастбище овец?
И мать больную тоже бросил,
Ты жалкий трус, каналья и подлец!

Быть может рассказать тебе,
Каков был для меня пастух отец?
Как спать ложился на угле?
После того как ты исчез!»

Отец, сидя в углу печально,
И внемля сыну своему,
И сам не зная почему,
Пришёл к Петру он к сына своего венчанию.

«Быть может это аморально,
Не знаю как сказать тебе,
Мне стыдно, грустно, для души летально,
И буду я за это мучаться в огне!

Но я приехал, умолять прощение,
И новость в жизнь твою нести,
Что ты получишь за мучения,
И за мои пороки и грехи!

Да я ушёл, и зарабатывал не честно,
И четно жил я в прошлое глядя,
И полюбил другую грешно,
И сын родился у меня.

Он брат твой сводный,
Прими в свой дом меня и пришлеца,
Я умираю как негодник,
Давай помиримся у алтаря.

Твой брат жениться захотел,
Влюбился в дивную он даму,
Прошу не вспоминай былую драму,
Прими его с женой, пока я не запрел.

И не прошу простить меня,
Прими его, а не отца,
И будет жизнь иная у тебя,
И будет денег у тебя сполна!»

Пётр не знал куда податься,
И что ответить на отцовский бред,
И вереница мыслей в голове начала драться,
И делать что, коль выхода другого нет.

Он углубился в думы,
Остатки здравого ума,
Он ощутил в руках все эти суммы,
И жизнь другую, сладость от вина.

И не его вина была в решении,
Коль вырос он в угрюмой стороне,
Во двор он вышел, закурил в смятении,
С ухмылкой горькой на лице.

Он думал, глупость какова,
Что он решил, и как всё сталось?
Он был бы мёртв уже давно,
И как всё в миг нежданно подменялось,
Как жизнь открыла новое окно.

Звезда полнощная сияет,
И ночь безудержно идёт,
Не землю вдруг нога ступает,
Смятение к сердцу вновь грядёт.

Вдруг из повозки вышла дама,
Прекрасна дева воплоти,
В душе пылающая драма,
Глаза- горящие угли.

Она стройна и утончённа,
На лике белом пляшет Вакх,
И вьются локоны нескромно,
И губы алы словно мак.

Пётр стоит, глядит безмолвно,
Не знает он, сказать что ей,
И крикнул вдруг он очень громко:
«Что вы забыли здесь, среди свиней?»

Она стоит, молчит лукаво,
Глядит с гордыней на него,
«Простите, это ли не ваше?
Прибитое к оглобле полотно?»

«Я вас спросил, кто вы такая?
Что делаете у меня в грязи»,-
Кричит ей Пётр, ничего не зная,
Она вдруг вскрикнет: «Замолчи!»

Рукой вдруг повела она,
Сказала: «Милый, подойди сюда».
Выходит следом из повозки,
Красивый, статный человек,
И говорит: «Да, да Мария, иду, я твой всегда, на век»!

А это Генрих, брат его,
Из Англии самой туманной,
Он обольститель многогранный,
Пришёл во двор, Петра встречать,
И тихо шармом изумлять.

Привет, мой братец, как дела?
Как ты? Быть может есть семья?
Не видел я тебя, уж ты прости,
Отца ты за его грехи.

И смотрит Пётр, видит всё,
Что происходит на его крыльце,
И груди все его в огне,
И не ответил ничего,
Пошёл, привёл отца и молвит:
«Бери жену и уводи его,
Все уходите далеко,
От вас ненужно ничего»!

Остался Пётр как всегда один,
Обижен жизнью, нелюдим,
Осталась дума лишь одна-
Мария слаще пиршества.

Зашёл он в дом, задумал грешник,
Ужасный грех он кличет на себя,
Он знает, что небес мятежник,
Взял нож, и ждёт ночи в окно глядя.

Настала ночь, пошёл он по следам повозки,
«Я вас убью, о недоноски»!-
Он думал это про себя,
Пред ним уж тлеет в ад стезя.

Он видит дом, где спят они,
Он тихо открывает дверь,
Бросает зрак он вдруг на тень,
И видит локоны златые,
Над ними пляшет Вакх
И музы громовые,
Ланиты алые узрел,
Пред дивным сном Марии на колени сел.

Забыл он про Отца, про брата,
Он видит дивную красу,
Дотронулся до кончика её халата,
О, как же нравится она Петру!

Но дума грешна в сердце зреет,
Он знает точно, то что он,
Уж никогда не будет с нею,
Что это эфемерный сон.

Поднял он нож над юной львицей,
Глаза уж кровью налились,
Вонзил ей в шею нож! Убийца!
В крови ладони облились.

Он пал пред горестью, тоскуя,
Что дева алая в мир лучший снизошла,
Деяние рук его! Хотел уже ликуя,
Пронзить себя, что б горесть отошла.

Но смотрит он в глаза Марие,
Не может он расстаться с ней,
Поднял её и взял на плечи,
И молвил: «Будешь ты моей».

Пришёл домой, зашёл в подвал,
Он бочку с гипсом приподнял,
Любил скульптуры иногда лепить,
Ну что уж больно говорить,
Марию взял, и в бочку бросил,
«Теперь она на век моя»!-
И стал пред ней, и тихо молвил:
«Я сильно так люблю тебя».

Ужасно есть его деяние,
И чуждо ему покаяние,
Он сам не знал чего творит,
Он проклят, сам уж говорит.

Марию не нашли тогда,
Уж после этой долгой ночи,
И был укрыт от всех сей грех Петра,
Никто не ведает сего греха.

Шли дни, шли годы, шли лета,
И у Петра уж седина,
Старик уж Пётр, умирает,
От жизни скучной почивает.

Живёт он там, где раньше жил,
Где раньше проклинал он мир.
Как раньше пишет он картины,
Курит табак и пьёт вино,
И изредка в подвал он ходит,
Что бы взглянуть на грех его.

И вот уж ночь пришла опять,
Петру есть все шестьдесят пять,
Опять спускается в подвал,
Рассудок он уж потерял.

Он смотрит, на прекрасну даму,
И плачет, плачет вновь и вновь,
Неведома ему любовь,
И не видать ему ни рая,
И не божественных небес,
Он хочет прикоснуться к даме,
Что бы познать блаженства миг,
И свой опять душевный крик.

И вдруг уж полка пошатнулась,
И Пётр вдруг взглянул на верх,
Как вроде дама улыбнулась,
В ответ на давний его грех.

И падает сея «скульптура»,
На темя грешное Петра,
От боли лико ужаснулось,
Пришла уже его пора.

Всей жизни это его драма,
Кровопролитного романа,
На жизнь его прийдя тогда,
Судьба была предрешена,
Лежит разбита, покарала!
Прекрасна каменная дама.