Повесть

                ИЗ ТЕНИ ПАМЯТИ МОЕЙ            
            Эту удивительную историю мне рассказал пожилой пациент, вновь поступивший
на плановое лечение в неврологическое отделение нашей городской больницы,
где я в то время лежал со своим очередным недугом.
            Встретив его случайно у входа лечебного корпуса, затем в приёмной,
мне показалось, что вижу этого человека не впервые. К своему удивлению я заметил в нём
что-то знакомое и притягательное. Используя приятельские отношения с главврачом,
я попросил доктора приёмного покоя, чтоб его положили на свободную кровать в моей палате.
После разговора с лечащим врачом я вышел во двор и прямиком направился к беседке.
            Расположившись на скамейке у раскидистой и душистой сирени, держа в руках свежий
номер нашего альманаха, очарованный красотой окружающей природы, я не заметил, как вдруг
неожиданно ко мне подошёл тот самый симпатичный незнакомец. Мужчина с седой,
аккуратно постриженной бородкой, улыбаясь, протянул мне широкую ладонь.
Крепко сжимая мою руку, он вежливо и величаво поздоровался со мной по-армянски.
            – Барев дзесь!
Глубоко вздохнув, нежно глядя мне в глаза, он вдруг тихо спросил:
            – А вы, курите?
            – Астцу барин, ответил я на его приветствие и добавил, что не курю, но с удовольствием
составлю компанию и охотно побеседую с ним. Терпеливо выслушав меня мой собеседник галантно представился          
            – Аршак, родом из Джавахка.   
Выдержав паузу, посмотрев мне в глаза, мужчина взволнованно спросил:
            – Простите сэр, но вы же сказали, что не курите?
            – Своим курением я могу причинить вам беспокойства.
            – Нет, нет, не волнуйтесь, улыбнувшись, ответил я.
            – После перенесённого мной микроинсульта в две тысячи четвёртом году моё обаяние на порядок снизилось
до минимума, и запах табака теперь меня уже почти не беспокоит. Ощутив взаимную симпатию и заметный интерес
моего собеседника ко мне, я назвал своё имя и представился писателем – членом народного,
литературно-художественного творческого объединения нашего приморского городка. Протянув журнал лицевой
стороной обложки к нему, я гордо произнёс:   
            – А это вот наш свежий номер.
Он взял альманах из моих рук и словно околдованный, смотрел мне в глаза, слушая меня внимательно,
не перебивая. Его печальные, в то же время живые глаза говорили о том, что он на самом деле прожил
насыщенную и нелёгкую жизнь, полную тайн и приключений.
             На следующий день при встрече переминаясь с ноги на ногу, Аршак подошёл и с улыбкой
прямо глядя мне в глаза, тихим голосом обратился ко мне.
            – У меня к вам заманчивое предложение.
            – Нас с вами свела судьба, пожалуй, не случайно.               
            – Я разговаривал с нашим лечащим врачом, и он больше говорил со мной о вас, чем о моём диагнозе.
            Я слушал Аршака и не мог понять, что он имел в виду, а он  возбуждённо продолжал свою мысль:
            – Доктор Меликсет восхищается вашим талантом писателя и это натолкнуло меня на мысль,
может вы согласитесь выслушать меня, возможно у вас появится желание написать книгу обо мне.
            – Доктор Меликсет? Удивлённо спросил я.
            – Да, именно он, произнёс Аршак и добавил:    
            – Мой жизненный путь богат и полон невероятных приключении,
чего хватит на большую и интересную повесть.
            Его прямолинейная откровенность мне понравилась. А чем чёрт не шутит, подумал я,
возьму да напишу. Тем более, что мои первые пробы пера в этом новом жанре редакторы и писатели
из нашего литературного объединения неожиданно для меня, единогласно одобрили.
            Мой сосед по палате оказался вполне искусным и талантливым рассказчиком. Ещё прошлым вечером
он удивлял меня своими потрясающими познаниями истории многострадальной Армении.
            Под воздействием нахлынувших в мою душу нежных чувств сопереживания, я не стал томить своего
нового товарища ожиданием, поскольку мне самому было очень интересно узнать о нём больше.
            После лечебных процедур я пригласил Аршака на свежий воздух и там, в тихой, уединённой
обстановке ненавязчиво озвучил своё решение выслушать его. От радости и неожиданности глаза у него
загорелись. Извинившись за смелость, он покраснел, как мальчишка и после долгой беседы,
выразив глубокую благодарность, тихо удалился.
            Общаясь с ним, я понял, что наши интересы и черты характера отчасти совпадают и это
качественно, и благотворно повлияло на нашу дальнейшую дружбу. В беседах я выяснил,
что мы с ним земляки и одногодки. Скажу без пафоса, я в нём увидел родственную душу. 
            Мы с ним обсуждали разные темы. В основном говорили о театре, литературе и культуре, немного
о политике, экономике и международных отношениях. Он умел не только красиво говорить, но и терпеливо
слушать, отчего произвёл на меня приятное и устойчивое впечатление человека интеллигентного и
образованного, что в наше время крайняя редкость.
            Просто слушать рассказчика или выслушать историю его жизни для того, чтобы в итоге написать
о нём художественное произведение, разные вещи, но я решил, что пойду своим путём. Буду писать то,
что услышу, и так, как излагает он, не искажая его манеры повествования.
            Твёрдо решив взяться за это дело, я хотел прежде всего убедить самого себя, в том,
что у меня это получится. Поэтому не раздумывая, однажды утром после обхода я подошёл и обратился к нему:               
            – Ну что, начнём мой юный друг?   
Человек от неожиданности оторопел. Оглядевшись по сторонам, тяжело вздохнув, но тихо спросил:         
            – А что, прямо сейчас?
            – А почему бы нет, уверенно произнёс я.
После недолгой паузы, махнув рукой и улыбнувшись, он неторопливо начал свой увлекательный рассказ.
            Своё раннее детство я запомнил обрывками. Некоторые детали моей печальной, жизненной истории представляю
довольно смутно, но основные моменты из давних воспоминаний моих родителей и близких родственников в период середины прошлого столетия частично сохранились в моей памяти. Большую часть из моего прошлого мне помогали вспомнить и
воссоздать младшие братья моей матери, Степан - кери и Альберт - кери.
            Грузия. Холодная весна 1953 года застала меня в мои три годика на отправной точке в сознательную жизнь.
Мы всей семьёй из четырёх человек переезжали из нашего села Хандо, через Ахалкалаки на временное жительство в небольшой
тогда ещё шахтёрский посёлок Вале, куда пригласили моего отца в качестве столяра-плотника на работу в шахтах.
           Садились в поезд на железнодорожном вокзале Хашури. Вокзальный репродуктор хриплым голосом говорил
что-то на непонятных мне языках, а эхо вторило ему. Над невысоким зданием вокзала, с покосившейся крышей висел
одинокий ржавый фонарь, болтаясь и скрипя на ветру.
         У подножья стен вокзала, облицованных красным туфом, и у чугунных оград, лежали потемневшие
от паровозной гари ещё не растаявшие снега, блестя и переливаясь всеми цветами радуги,
как огромные оплавленные куски пористого сахара. 
         
         ***
         Снега под жаркими лучами   
         Блестя под солнцем, как янтарь,   
         Текли весёлыми ручьями,
         На белоснежный пеньюар.

         Аршак вздохнул и, оглянувшись по сторонам, поглаживая свою седую бородку, продолжил свой рассказ.
         В переполненном вагоне одни пассажиры жаловались, что этот год выпал очень холодный и неурожайный.
Другие горевали по поводу того, что накануне умер вождь и отец всех народов – товарищ Сталин. Тогда я не понимал,
о ком шла речь, но видел, что люди оплакивали этого человека, словно своего любимого родственника. Помню мокрые глаза
и печальные лица случайных прохожих. После него умерло немало руководителей этой Богом забытой страны, но,
чтобы так искренне плакал и переживал народ смерть правителя, я не слышал со времён распятия Иисуса Христа.
         До отхода поезда оставалось немного времени, и мой отец поспешно сошёл на перрон, чтобы купить
в привокзальном ларьке немного еды и набрать питьевой воды. В вагоне остались моя мама, годовалая сестричка
Шушик и я. Мама, сидя у окна, распустив свою чёрную, густую косу, расчёсываясь, печально и задумчиво глядела
в-никуда. Шушка беззаботно спала, свернувшись в маленький тряпочный комочек. Всё шло своим чередом.
Всходило солнце и за матовым окном медленно оживала тихая суета вяло шныряющих туда-сюда толпы неугомонных,
разношёрстых прохожих. В грязном плацкартном вагоне стоял тухлый, удушающий запах носков, кирзовых сопок и портянок,
вперемешку с едким перегаром самогона и запахом табака. Я сидел у окна и наблюдал за тем, что происходило за стеклом.
Очень хотелось выскочить на свежий воздух и пробежаться по перрону, но моя мать крепко держала меня за широкий рукав
курточки, явно не моего размера и монотонно приговаривала:      
          – Не вздумай выходить из поезда, людоеды поймают тебя и съедят.
Мои детские мозги устали от непонятных мне вещей, но спать совсем не хотелось. Перед глазами разворачивалась картина
моих фантазий, и тут вдруг моё сердце охватил страх, когда я увидел на площадке драку. Мой взгляд прилип к одному из
группы парней в руках которого в лучах восходящего солнца сверкнул кавказский кинжал.
          В шумной возне мужики безбожно матерились, то на грузинском, то на армянском, а чаще – на русском языке.
В пьяной суматохе люди вели себя крайне неадекватно. Подпирая спинами стену небольшой заросшей мхом полуподвальной
закусочной у обшарпанного здания вокзала, вульгарно хихикали две женщины. Одна, что по старше, окутав голову и лицо
в серую шаль, еле держась на ногах, выражаясь нецензурно, протяжно выла и кричала по-русски:      
           – «Душегуб проклятый! Мать твою за ногу»!
Другая, по моложе, яростно и возмущённо кричала по-армянски:
           – «Шана шан садак»,
что означает на русском языке – собаке собачья смерть.
           Душераздирающий визг напуганных женщин, брызги крови, лязг ножей смешались в общий шум и гам.
Кровь била фонтаном из ран дерущихся. Одному мужику разорвали брюки, и я увидел его тощее тело,
истекающее кровью. Прикрывая свисающими лоскутами от штанов свои, окровавленные колени, он скрипел зубами, плакал и
в слезах кричал на грузинском языке:
           – «Амис дэда ватире», что по-русски означает «мать твою доведу до слёз». На крики прибежали стражи порядка.
От пугающей громкой трели милицейских свистков ватага дерущихся мужиков бросилась врассыпную.
Под протяжный гудок паровоза растаял и затих привокзальный бой.
           Над зазывающими криками вокзальных торговцев «чурчхела, пахлава, хачапури, вино…»,
раздался очередной гудок паровоза, и поезд, словно отпетый жиган, сплюнув под колёса, на прохожих и на перрон
клочья сизого пара, медленно и уверенно тронулся, оставив вокзал и людей, сидящих на узелках и чемоданах, со
своими проблемами. Тем временем, позабыв про свой страх, я страстно рассказывал вновь вошедшим пассажирам о том,
как люди безжалостно резали друг друга. Не столько длилась эта спонтанная драка, сколько мой бесконечный и
увлекательный рассказ. Пока мой отец бегал в поисках продуктов, потом, догоняя поезд, легко и ловко вскочил на ходу,
на подножку вагона, я успел увидеть и рассказать целую эпопею.
          В беготне и беспокойных криках милиционеров в сопровождении трёхэтажного мата,
коротким эпизодом промелькнула часть моей жизни с печальным лицом уходящей эпохи.
           Спустя ещё два, три года после этого случая мой дядя Степан снова
и снова просил меня пересказать эту историю. Как только я начинал свой рассказ, он громко смеялся, потому что я не выговаривал букву «р» и своим картавым языком каждый раз пересказывал одну и ту же историю по-разному, преувеличивая ход реальных событий.
          Аршак на мгновение замер, потом вынул из нагрудного кармана пачку армянских сигарет «Ахтамар», достал сигаретку, прикурил и, затянувшись, продолжил рассказ.
         Как хорошо, что правила повествования позволяют мгновенно перескакивать из одной эпохи в другую. Словно на машине времени я перелетел в наши дни. В данном случае я вспомнил недавний инцидент с моим внуком Давидом.
          Сидим мы как-то раз с ним во дворе в тени под навесом. Внуку тогда было четыре годика. Подходит к нам кошка и жалобно мяукая, смотрит на пирожок в его руке.
         – Давид джан, говорю я внуку:
         – Дай кусочек пирожка кошке, видишь она просит. В это мгновение произошло что-то не стандартное.
Кошка спокойно подошла к ребёнку, мякнув, стащила пирожок из его рук и отойдя в сторонку стала есть.
Мой любимый внук Давидик глядя на происходящее, сначала улыбнулся, а потом расплакался и
я вспомнил случай из далёкого моего детства.         
         Хандо. Тысяча девятьсот пятьдесят пятый год. В начале мая, сельчане празднуют языческий праздник дзратон. Весёлое мероприятие на небольшой равнинной окраине нашего села у самого края глубокого ущелья. Я с родителями в толпе народа, где стоит самодельный аппарат-вертушка типа рулетки. У меня в руках сладкий сахарный петушок.
Стою и наслаждаюсь вкусной конфетой. Вдруг, неожиданно Бено, так звали хозяина рулетки схватил из моих рук моё лакомство, сунул себе за щеку и предложил мне взамен петушка крутить вертушку. Сначала я оторопел и чуть не заплакал от досады, но отец успокоил меня. Естественно раскрутив вертушку, я не выиграл ничего. В итоге лишившись своего петушка, расплакался, как сегодня мой внук.      
          В феврале 55 - го года, накануне церковного праздника, дня Сурп Саркиса, родился мой братик, и его назвали Саркисом – именем прадеда и в честь григорианского святого. В 56-ом году пятым ребёнком по счёту родилась младшая сестрёнка Сусанна. Первым ребёнком в нашей семье была тоже девочка, но она после моего рождения умерла от кори в три годика. Старшую сестру и Сусанну с детства звали – Наник, хотя у покойной сестры настоящее имя было – Лейли.
         В этот момент Аршак посмотрел на часы и вздохнув, спросил:
         – Скажите, пожалуйста, я вас не очень утомил своим рассказом?
         – Уже поздно, давайте продолжим завтра.
Заметив печаль и усталость в его глазах, без лишних вопросов я согласился с ним. На следующий день, после утренних медицинских процедур, мы спустились в нашу беседку, где он продолжил свой рассказ.         
         В один из последних дней лета 57-го года, моя мама сказала, что скоро первого сентября и я пойду в школу. Эта новость меня очень взволновала и обрадовала. Хотелось, чтобы поскорее настал этот долгожданный день.
         В мечтах своих и снах я грезил школу. Читать и писать ещё не умел и Ламара – младшая сестра моей матери, ученица восьмого класса, готовила меня к школе, учила с помощью армянского букваря. 
         Время от времени я брал в руки толстую книгу с полки дяди Степана, нацепив очки деда на нос, садился поближе к тандыру и с умным лицом, водя пальцем по страницам, выпятив губы, болтал всякую чепуху, делая вид,
будто читаю. Подсматривая за мной, Степан-кери от смеха падал на трап и, лёжа на спине у тандыра,
задрав ноги, хохотал до слёз, потому что эта книга оказалось содержала в себе задачи
и упражнения по высшей математике.
          В том же году, сразу после свадьбы дядю Альберта забрали в армию, в город Ленинакан. Эту свадьбу я запомнил на всю жизнь. Отец дал мне красный червонец и сказал:       
          – Пригласи на танец невесту с женихом, а деньги передай в руки невесте. Я сделал всё, как он сказал. Закончив танцевать, я взял из рук невесты большую десятирублёвую купюру, смачно плюнул на неё и с ладошки приклеил, шлёпнув на лысую голову музыканта, тем самым неожиданно рассмешил гостей.
          Порой мне казалось, что Аршак торопится, словно строчит из пулемёта. На самом деле он рассказывал размеренно, с чувством внутреннего покоя и удовлетворения. Всё выглядело так, словно он доставал из тени памяти своей потёртые и пожелтевшие чёрно-белые фотографии, подробно комментируя каждый дорогой его сердцу кадр,
с любовью выкладывал их перед публикой, вздыхая и поглаживая свою седую бородку.
          В нашем сельском клубе я впервые посмотрел кинофильм «Чапаев». Я очень полюбил кино,
и твёрдо решил – когда выросту, пойду учиться на киноактёра. Родители не пускали меня на ночные сеансы.
Они не знали, что у меня постоянный и свободный просмотр на все фильмы и концерты в этом старом,
скромном заведений. Дверь чёрного хода в клуб находилась на противоположной стороне экрана,
и кто-то аккуратно вырезал ножиком на уровне глаз в полотне двери небольшое круглое окошечко размером в пять копеек. Кстати, детский билет тогда стоил те же пять копеек, или вместо денег киномеханик брал за вход одно куриное яйцо.
          Однажды, средь белого дня, я тайком стащил яйцо из-под наседки в бабушкином курятнике и на радостях побежал в клуб. По дороге в клуб я заметил на яйце маленькую трещину, откуда слышится писк. Разглядывая яйцо, не глядя на дорогу, я споткнулся и падая, разбил его – верную плату за билет в кино. Из него вывалился живой цыплёнок. Я очень расстроился, но не растерялся. Поднял цыплёнка с земли, побежал обратно домой и положил его на место, под курицу. Было очень досадно, но вскоре я успокоился, поскольку по-прежнему вечерами ходил в клуб и припав к тому отверстию, одним глазком смотрел бесплатное кино. Правда, в первый год приходилось подставлять под ноги подходящий камень, так как дыра была не по моему росту. Каждый день камень убирали, а вечером я снова приносил другой и ставил на его место.
          Правление колхоза размещалось в здании клуба, и однажды недобросовестные работники бухгалтерии, пытаясь скрыть свои нечистоплотные делишки, устроили в помещении канцелярии поджог.
Сгорела половина клуба.         
          Канцелярия являлась центром нашего села. Зимой и летом – круглый год здесь собирался наш народ.
Всем селом слушали единственный репродуктор, приколоченный к телеграфному столбу и обсуждали
последние новости и обстановку в стране.            
          Однажды кто-то принёс к нам во двор патефон. Молодёжь нашего квартала ликовала от радости. Юноши и девушки из близлежащих домов собрались в нашем дворе. Я сидел у аппарата и крутил ручку, а остальные танцевали. На диске была одна единственная песня на русском языке. Запомнил несколько слов из этой песни. «Ах, эта девушка, меня с ума свела, разбила сердце мне, покой взяла». Тётя Ламара и её подружки-одноклассницы плясали счастливые, не чувствуя усталости в ногах.
          Широкий навес у входа в дом моего друга Гора напоминал мне небольшую сцену. Я выпросил у матери бархатное бордовое покрывало из плотной ткани и, повесив его, как занавесь, мы устраивали там концерты и спектакли. С большим удовольствием собирались со всех дворов и кварталов бабушки и дедушки с малышами на руках и с интересом
смотрели наши выступления.
          К нам в село не редко приезжали профессиональные и популярные артисты с концертами из Еревана и многих других соседних городов.  Рубен – старший брат моего друга и родственника Азгибека покупали один билет для образца и со своим младшим братом Мануком печатали  точные копии несколько билетов, и мы всей семьёй ходили в клуб на очередное культурно-массовое мероприятие.
          В этот тёплый, безлунный, летний вечер в нашем клубе крутили чёрно-белую комедию Чарли Чаплина. Сеанс закончился поздней ночью. Зрители быстро разошлись. После сеанса я вернулся домой, украдкой пробрался к своей кроватке, тихо разделся, лёг в постель и уснул.
          Мать говорила, что в детстве я страдал лунатизмом и изредка бывали случаи, когда, лунными ночами вставал с постели, одевшись, уходил из дома. Что-то подобное произошло и в этот раз, хотя ночь была безлунной.   
          Я проснулся в полночь, в дали от нашего дома, находясь двумя ногами в луже. Даже испугаться не успел, как вдруг всё село озарилось ярким светом. Далеко за горизонтом было видно всё, как днём. Над головой слышались лёгкий шелест и жужжание, словно мотылёк порхал над ухом. Испуганно подняв свой взгляд вверх, я обомлел. Над селом, от края до края, висел невиданных размеров дисковидный объект серебристого цвета, похожий на нашу алюминиевую тарелку, в которой мать ставила на стол лаваши, но только очень и очень больших размеров. Из круглых иллюминаторов исходил яркий свет. В какой-то момент на груди у меня блеснула красная точка.
То ли от испуга, то ли ещё от чего, не знаю, я потерял сознание, и не помню, как оказался внутри корабля,
в большом и светлом зале, на белом столе.
          Очнувшись, увидел у своего изголовья два неземных существа небольшого роста, в серебристых, облегающих одеждах. Моё тело мне не подчинялось. Я не мог сдвинуться с места. Притворившись спящим, чуть приоткрыв глаза, молча наблюдал за ними. Они мне напоминали крупноголовых лягушек с большими, чёрными и выпуклыми глазами. Между собой они не разговаривали, а только шипели и пищали.
Эти странные незнакомцы долго изучали меня. После безболезненно сделали небольшой надрез в мягкой части большого пальца моей левой ладони, вживили туда маленькую, блестящую деталь, промазали шов прозрачной мазью, от чего рана на ладони моментально исчезла, остался только тонкий и еле заметный шрам.
          Мои родители тогда почти убедили меня в том, что это был сон или плод моих фантазий. Однако я запомнил, как выглядели эти странные существа, и однажды, в конце шестидесятых годов, случайно обнаружил на изображениях инопланетян в статье об НЛО, опубликованной в научном журнале, вспомнил тот случай. Теперь я убеждён, что это были реальные пришельцы из других миров. Проснулся ранним утром на каменных ступенях нашего двора, ведущих на эртик – (плоскую крышу нашего дома), в полном здравии, чувствуя себя бодрым. К большому моему удивлению я даже не продрог
от ночной сырости и прохлады.
          В ту пору выходить из дома глубокой ночью было небезопасно. Дикие звери спускались с гор и бродили по улицам. Бывали случаи, исчезали домашние животные, оставленные во дворе без присмотра.
          От страха мои ноги подкашивались. Кое-как передвигаясь, я подошёл к нашей входной двери. Оглядываясь по сторонам, потянул за ручку, но она оказалась закрытой на засов изнутри. Вдали, за горами, всходило солнце, медленно окрашивая горизонт в розовый цвет, а здесь мои домочадцы крепко спали в своих тёплых постелях, не замечая моего отсутствия. Постепенно приходя в себя и осознавая происходящее, я начал кричать и барабанить в дверь. Дверь со скрипом отворилась. На мой крик вышел полуодетый отец в белых солдатских кальсонах. Шлёпнув мне подзатыльник, он втащил меня за воротник в дом и устроил допрос. Не понимая, чего он хочет от меня, я захныкал и, вырвавшись из его цепких рук, отправился в свою комнату. Спать не хотелось. Лёжа в одежде на кровати, с первыми лучами побежал во двор Каро-папи. Накануне, между домом деда и загоном для скота я построил каменный шалаш. К своему удивлению, придя на место я не обнаружил своё строение. Каро-папи, отец моей матери, в этот день был рассержен на меня, поэтому всё, что я построил, он разломал и выбросил. Пытаясь возразить, я ещё больше разозлил его. Он упрекал меня в том, что якобы я глубокой ночью стучал в дверь и разбудил всю семью. Такому поведению деда у меня не было объяснения. Бабушка – Париш-мами утром подтвердила, что в полночь я стучал к ним в дверь.   
          Каро-папи воевал в Отечественной Войне, с которой вернулся в 1943 году, потеряв свою правую кисть в боях за Малую Землю, у города Новороссийска.
          Время бежит очень быстро. Не успеешь оглянуться, как уже вечер.
Во дворе раздавался громкий топот тяжёлых копыт. Пастухи пригнали стадо. По улице шли коровы, волы, буйволы и быки. Дед позвал меня помочь выбрать из общего стада нашу скотину и загнать в загон. Схватив на бегу хворостину с арбы и помахивая ею, я встал напротив огромного чёрного быка. Помню, как рассвирепевшая скотина, опустив голову, ударив два раза копытом об землю, подняв пыль, резко рванулась ко мне. В мгновение, оказавшись рядом, бык поднял меня на рога и, как мячик швырнул на широкий плоский камень. Через сутки, когда я очнулся на больничной койке, мой друг Гор рассказал мне все подробности этого происшествия. В неравной борьбе я не терял надежду выжить. После каждого удара животного, взлетая и падая, я вскакивал на ноги и пытался бежать, но всё было тщетно – бык догонял меня и наносил всё новые и новые удары, пока я не потерял сознание. Если бы там не было деда, эта скотина, без сомнения, сделала бы из меня «отбивную котлету». В тот день я отделался лёгкими ушибами и, со слов нашего сельского фельдшера, сотрясением мозгов. У меня сильно болела голова и тошнило. Об этом инциденте мой дед рассказывал со слезами на глазах, а я этот случай   позабыл на другой день.             
         Однажды я не выучил домашнее задание и получил двойку. По пути из школы мать встретила меня у порога нашего дома с метлой в руках и спросила:
          – Почему ты такой хмурый? Строго спросила она меня.
Мне трудно было признаться о своей двойке, но я это сделал, и зря. Сказав это,
я попытался убежать от матери, но она догнала меня и в ярости, жестоко избила меня грязной метлой,
после чего я весь пропах навозом, и у меня потом долго болела спина.
         Приближалось лето 1958 года. Моего отца, столяра-плотника, пригласили работать в соседнее село – Ток,
где жили в основном грузины. Между нашими сёлами, словно зубастая пасть огромного мифического чудовища,
пролегает глубочайшее ущелье. Расстояние по прямой от левого берега до правого – примерно километр, но,
чтобы попасть в то село, надо было спускаться по крутым горным тропинкам в ущелье, перейти через небольшую речку,
снова подняться вверх, на противоположный склон.
          Старожилы поговаривали, что в этих местах водятся разные дикие звери, особенно ранней весной там часто встречаются волки, медведи и дикие кабаны. Отец долго не приезжал домой и я, соскучившись, решил сам пойти к нему пешком, не зная трудностей в пути.
          С нашего берега хорошо просматривались среди красных скал окутанные зеленью серые контуры соседнего села.
То ли храбрость, то ли наивность толкнули меня на это безумное путешествие.
          В этот субботний день я пришёл со школы раньше обычного, бросил портфель с книжками и тетрадками в окошко эртика и не предупредив мать, отправился в путь. Погода была тихая и солнечная. Распевая песни от безграничной радости предстоящей встречи с отцом, не ощущая и не учитывая ход реального времени, увлёкшись красотой окружающей природы, я не заметил, как скатилось солнце за горизонт и быстро стемнело. Как говорил Багдасар-тацу, двоюродный брат моего деда Арутюна, «годами протоптанная тропинка не позволит свернуть с дороги и заблудиться». До населённого пункта, куда я направлялся, оставалось идти недолго. В полумраке я сбился с пути и стал петлять по кругу. Из села до меня доходили петушиное пенье, лай собак и жалобное блеяние овец и ягнят. Ориентиром мне служили эти привычные, милые сердцу звуки. До сих пор, когда слышу подобное, – сердце замирает. Я закрываю глаза и словно по волшебству, мысленно возвращаюсь в детство, ощущая порой запахи и звуки той далёкой незабываемой поры.
      
         ***

         Там воздух сладко пахнет свежим хлебом,         
         Где мать печёт в тандыре лаваши.
         А я держу в руке, как ватман небо,
         И в облаках рисую миражи.
         
         Словно наваждение, появляются перед глазами картины моего детства. Звучит душевная мелодия дудука,
и мать поёт печальную песню о любви, доставая горячие лаваши из тандыра и, как ладонь на ладонь
кладёт их на хонча, (круглый столик).
          Крепко держа пртудж двумя руками, я потянулся, чтобы надкусить, и в этот миг у меня по спине прокатился колючий озноб, словно меня облили холодной водой. В этот миг я осознал, что не учёл самое главное – ведь сельские собаки свободно бродили по территории села и могли в темноте растерзать меня, как чужака.               
          (Пртудж или турумб) это свёрнутый из целого лаваша с начинкой из нескольких продуктовых компонентов, в основном это мясо, сыр, зелень и овощи. Теперь это у нас называется шаурма в лаваше.
          Словно глаза диких зверей, вдали мерцали жёлтые огни крошечных окон. Ускорив шаги, я услышал впереди себя рычание собаки и человеческий голос. У меня задрожали колени, пересилив страх, я крикнул в темноту по-армянски:
         – Овес ту? Кто ты?
Из темноты ко мне вышел человек и ответил на грузинском языке, еле удерживая за лохматую холку огромную кавказскую овчарку. На грузинском я знал несколько слов и, назвав имя своего отца, пытаясь объяснить, что мне нужно. Видимо, мужчина понял из моего лепета, кто я и чего хочу, взяв меня за руку, повёл на окраину села в новый дом, где я увидел своего отца сидящим за обеденным столом с мужчиной, как оказалось впоследствии – хозяином дома. От нахлынувшей радости я бросился в объятия отца. В этот миг мне хотелось петь и плясать, но осознавая вину за свой дерзкий и крайне необдуманный поступок, от стыда виновато повесив голову, смолчал.
         В этой грузинской семье меня приняли так тепло и радушно, что мне показалось, будто они были больше рады моему появлению, чем мой отец. Хозяйка подала нам щедрый ужин. На столе благоухали: ароматная хашлама из телятины, кукурузные лепёшки джади, овощи и фрукты. Ближе ко мне стояла китайская чаша с натуральным зернистым мёдом и два кувшина; один с вином для взрослых, другой с виноградным соком. Я с удовольствием черпал ложкой мёд и запивал соком.
         Аршак замолчал. Его взгляд словно завис в воздухе. Сглотнув слюну, коснулся кончиками пальцев губ своих, словно вытирая мёд с усов, вздохнув, продолжил свой рассказ.
         – Плотно поев, я уснул в объятиях своего отца, сытый и счастливый. С тех пор прошло более шестидесяти лет,
а вкус тех блюд и лакомства, добрые и улыбчивые лица этой семьи помню до сих пор. На другой день мы с отцом
возвращались обратно домой по тому же маршруту. По дороге он спросил меня, знаю ли я, что в этих местах встречаются
дикие звери. Он удивился, услышав мой ответ:
         – «Конечно, знал». Я достал из кармана небольшой перочинный ножик, который накануне подарил мне мой дед Арутюн – отец моего отца. Показав ножик, я гордо сказал:
         – конечно было страшновато, но в это время у меня в кармане был нож моего деда.
         Время летело очень быстро. Ещё в пути я заметил, как изменилась погода. Подул холодный и сырой ветер и у самого нашего дома сверкнула молния, грянул раскатистый гром, и начался проливной дождь. Войдя в дом, отец достал с верхней полки шкафчика над камином бутылку домашней водки. Налив две рюмки, одну из них накрыл кусочком хлеба, отставил в сторону, другую подвинул к себе, присел к столу и закрыл лицо руками. Теперь я понимаю, что тогдашний громи и молния напомнили отцу прошедшую войну, с которой он вернулся совсем недавно, оставив там друзей, своих однополчан погибших, молодость и юность.
          Париш-мами получила хорошее образование. Она выросла в семье учителей и священников. Односельчане считали её начитанной и грамотной. Она рассказывала мне много разных народных сказок и легенд, которые, в свою очередь, я пересказывал своим друзьям, поэтому мальчишки и девчонки из нашего квартала часто собирались в нашем дворе и с упоением слушали мои фантастические рассказы в маленьком каменном шалаше, построенном нами на левом берегу Джрапа.
          Неглубокий, но широкий канал разделял наше село на две части, и мы называли его Джрап. Летом он пересыхал и превращался в узенький ручеёк. Остальное время года это – полноводная, бурная река, мутные воды которой, бурлящим потоком, бежали с вершин гор и через всё село,  широким, шумным водопадом стекали со скалы в ущелье.
          Однажды мы с друзьями пошли в горы, чтобы по отвесной скале подняться в самую большую пещеру. Внизу остались я и Мгер. Мы оба были настолько малы ростом, что не могли дотянуться до трещин, чтобы зацепиться и подняться выше. Там же, неподалёку от звонкой речки, которая, прячась между огромными валунами, текла к водопаду, стояли в два ряда большие каменные, прямоугольные посудины с тёплой водой. Сюда пригоняли сельскую скотину на водопой. Мы с Мгером разделись догола и влезли в эти корыта, чтобы искупаться. Первым змею заметил Мгер и от испуга орал, как резанный. Пулей выскочили мы из воды и абсолютно голые отбежали в сторону, туда, где прорастали густые заросли крапивы. Получив серьёзные ожоги, мы снова вернулись к воде, а там поджидала нас очередная опасность.
         Я влез на большой, плоский камень, задрав голову, раскачиваясь, смотрел на друзей в пещере. Вдруг почувствовал, как что-то холодное ползёт по моим босым ногам. Опустил глаза, вижу – под ногами снова кольцами извивается змея. От страха я словно окаменел. Это сверху видели остальные ребята. Азгибек быстрее всех сообразил, спрыгнул сверху из пещеры, схватил змею за хвост и, как кнутом, бил её о камни, пока та не перестала шевелиться.
            Оглядываясь по сторонам, Аршак заговорил шёпотом.
            – Моя мать работала на колхозном, картофельном поле, и однажды, уходя на работу, сказала:
            – «Сынок, приходи сегодня после школы на поле, я наберу немного свежей картошки, унесёшь домой». В тот день я загрузил себе под рубашку так много этого добра, что еле донёс домой, а вечером мама приготовила вкусное жаркое.
           Аршак вдруг оживлённо улыбнулся и сказал:
           – Всякое бывало в наши дни. Если бы бригадир поймал меня с этой проклятой картошкой, матери могли дать серьёзный срок, в то время, когда колхозное начальство без всякого стыда и зазрения совести, засыпали свои подвалы тоннами всевозможным колхозным добром.
           Утром, собираясь на работу, мать закрывала дверь на замок, а нас, четверых детей, уводила к Париш-мами, чтоб она присматривала за нами, но мы убегали от неё и весь день беспризорно бродили по селу, где попало. Я смастерил себе рогатку и, когда у нас заканчивались продукты, ходил на охоту. Подстрелю, бывало, несколько птичек, очищу от перьев, разделаю, насадив на палочки, зажарю на костре и кормлю своих малышей. С Шушкой было трудно – не хотела кушать жаренных воробьёв.
Тогда я отдавал всю еду Сусанке и Саркису, и они почти целиком с большим аппетитом, отправляли в рот жаренных птичек.
          Когда порой мне не везло в охоте праведной на дичь, я прибегал к другим видам добычи пропитания. Промышлял по ближайшим садам и огородам. Находил продукты питания в чуланах и длинных, тёмных коридорах наших родственников и соседей.
         Однажды собрались мальчишки из нашего двора и решили играть в армяно-турецкую войну, с условием – драться до первой крови. Правила установления победителя боя, гласили – в какой команде будет больше «битых», те и проиграли. Мы воевали под армянским флагом, а противники (то есть детвора с другого квартала) – под турецким. Бились врукопашную, не жалея сил. После боя посчитали количество раненых, чужих «солдат» оказалось больше, чем наших. Это означало, что победила наша команда, и флаг победы ещё долго возвышался над нашим каменным домиком, служившим нам тогда военно-полевым штабом.
         Это было летом 1959 года. Утром, как обычно, я во дворе у Париш-мами – так звали мою бабушку её внуки, а остальные обращались к ней почтительно – Аба.
         Альберт-кери только что вернулся из армии и ранней весной уехал вместе с моим отцом и дядей Микаэлем на заработки в Казахстан.
          Меня возмущал выбор моего дяди. Лусварт-керекин, так звали его жену. Она в короткий срок растолстела и стала пузатой, как председатель нашего колхоза. Так рассуждал я тогда своими детскими мозгами. Мой дядя высокий,
симпатичный, художник-самородок. Что он в ней нашёл? Ещё говорят, что он чуть не повесился, когда другой парень из соседнего села пытался её украсть. Старший дядя Степан, окончив школу с золотой медалью, учился в Ереване, в университете, на физико-математическом факультете. После окончания ВУЗа с красным дипломом, работал учителем в соседнем селе Орджа. Впоследствии, он был бессменным директором школы в нашем селе, где так же преподавал физику и математику до конца жизни.
         В последние дни июля 1959 года, как сейчас помню, Париш-мами побежала к соседям звать на помощь. Лусварт-керекин, взявшись за свой большой живот, громко кричала и стонала. Прибежали наши родственницы. Моя мать разожгла тандыр, поставила на огонь большой медный казан с водой. Всех мужчин выгнали из дома, а меня оставили. Тётя стояла между тахтами, взявшись за их изголовья, и громко кричала. Вскоре раздался плач ребёнка, и все женщины в один голос загалдели, поздравляя друг друга. Новорожденному дали имя Мурад. На следующий день Париш-мами попросила меня,
в честь рождения Мурада, разделать поросёнка и приготовить шашлыки. В этот час дома не было ни одного мужчины.
Я пригласил своего друга Гора – он на полгода старше меня, и уже у него были кое-какие навыки в этом деле.
Вместе с ним мы быстро справились с бабушкиным заданием. Шашлыки получились слегка подгоревшими, но вечером, когда собрались гости и родственники, расхваливая меня, бабушка сказала:
         - Мой внук – уже настоящий мужчина, помог принять роды, разделал поросёнка и пожарил шашлыки. Каро-папи,
налив большую чарку крепкого самогона, первый тост произнёс за ребёнка, а второй – за меня.
Через несколько дней я с удивлением заметил, что Лусварт-керекин, не такая уж толстая.
          Жарким августовским днём того же года, в наш двор с грохотом въехала полуторка (грузовик времён войны).
Из кабины вместе с шофёром вышли два мальчика, один – ростом с меня, другой – поменьше. Подойдя поближе,
я спросил их по-армянски: – 
         Овек тук? (кто вы?).
Незнакомцы разговаривали по-русски.
Из дома вышла бабушка и, радостно обнимая и целуя гостей, познакомила нас.
Оказалось, это сыновья моей тёти Сирун приехали на летние каникулы из Армавира.
         – Выходит, они мои братья? Спросил я бабушку.
         – Да, ответила она и пригласила нас в дом.
         Старший – Мисак с трудом говорил по-армянски. Младший – Славик, совсем не понимал наш язык.
Я смотрел удивлённо на них, открыв рот и не понять, как мог человек забыть свой родной язык?
         Я водил их по селу и за пределами. Показывал луга, горы и пещеры. Учил говорить на родном,
армянском языке, а они учили меня говорить по-русски. Но вскоре мои дорогие гости уехали, не прощаясь,
оставив мне печаль и боль, тоску и горечь расставанья.      
          В сентябре 1959 года отец с дядей приехали из Казахстана, а Альберт-кери остался там. После приезда через несколько дней они отправились в Анапу, в поисках нового места жительства для наших семей. Перед отъездом отец сказал:
          – «Мы скоро переедем жить в Россию. Учи русский язык, будешь продолжать учёбу в Анапе». Я так обрадовался этой новости, что решил больше не ходить в нашу школу. Чего зря переводить время, лучше заняться изучением русского языка. А тут, на моё счастье, на уборку картошки приехали из воинской части Ахалкалаки несколько русских солдат. «Не часто выпадало счастье общаться с парнями из части» – Шутя, стихами произнёс Аршак и продолжил свой рассказ.
          За короткий период я выучил несколько слов из солдатского лексикона, но это мне совсем не пригодилось. Позже, когда я мало-мальски выучил русский язык, понял, что всё, чему меня научили они оказались матерные слова.
          В конце октября того же года отец вернулся из Анапы и в срочном порядке распродал по сходной цене всех наших домашних животных – десятка два овец, коз, две коровы, бычка и, не помню сколько было, гусей и кур. Продал даже кухонную посуду и хозяйственный инвентарь. Дядя Микаэль продал животных, остальное продавать не стал, а погрузил на грузовик, на котором разместились две наши семьи и ранним холодным утром, в начале ноября, мы все вместе выехали из родных мест и отправились в дальнюю дорогу, на постоянное место жительства на чужбину. Нас было, помимо водителя, десять человек. Тётя Асмик – жена дяди Микаэля, с новорожденным сыном, села в кабину рядом с шофёром, а остальные восемь человек, взрослые и дети, разместились в пыльном кузове грузовика. Все дети, в том числе и я, плотно обняв друг друга, сидели под большим кухонным столом, на узелках. Вечером того же дня, после изнурительной тряски по извилистым просёлочным дорогам, мы благополучно подъехали к железнодорожному вокзалу станции Хашури. Мой отец и дядя Микаэль выгрузили весь наш небогатый скарб прямо на перрон и пошли покупать билеты, заодно – решить вопросы с багажом, а мы остались сидеть возле своих вещей у вокзальных дверей.
           Над фасадом вокзала висел всё тот же тусклый и ржавый фонарь, болтаясь и скрипя на ветру. В отличие от той поры, у красных стен и чугунных оград, где в прошлом лежали снега, теперь росли алые цветы.
           Очень хотелось пить. Я пошёл искать воду, а в это время мой младший братишка незаметно побежал за мной и в пути, потеряв меня из виду, заблудился. Вернувшись с водой и узнав от остальных о пропаже брата, я бросился на поиски. Искал недолго. Нашёл его в саду за зданием вокзала, в толпе цыган. Ещё бы минуты две, и мой брат был бы потерян для нас навсегда. Цыгане собрались уходить и насильно уводили его с собой, но я вырвал из рук цыган брата своего. К этому времени вернулись наши отцы и рассказали, как они загрузили в контейнер тяжёлые вещи.
           Раздался протяжный гудок паровоза. Пыхтя и скрипя, подъехал к перрону наш поезд. Подтащив свои вещи, мы всем семейством поднялись по крутым ступеням, уложили багаж под откидные сидения и расселись по свободным местам. В грязном, общем вагоне пахло потом и навозом. Мой братишка, одногодки с Галустом, старшим сыном дяди Микаэля, бегали по коридору и громко кричали, но забавлялись они недолго. Вскоре прибежали с другого конца вагона со слезами на глазах. Когда мы спросили брата, что случилось, он ответил, что там незнакомый дядя назвал его узбеком и сказал:
          – «Саркис, садкис», что означает по-армянски – Саркис, умри.
Отец всё выяснил. Оказалось – недоразумение. Ему сказали по-русски:
          – садись, садись, не беги, а нашим мальчишкам, не знавшим русский язык, послышалось – Саркис садкис, узбеки.
          На станции Туапсе наши пути разошлись. Семя дяди Микаэля сели на Анапский автобус, а мы поехали в Армавир к тёте Сирун и вернулись в Анапу после седьмого ноября.
          Я так увлечённо слушал рассказ Аршака, что не заметил, как пролетело время, и пришла пора ужинать. Наш рассказчик, чувствуя себя на заоблачных сценах прошлого столетия, упрямо требовал внимание. Однако время неумолимо. Оно стремительно летит вперёд, по кругу, как всё в космическом пространстве, не имея ни начала, ни конца, уводя нас от жизненных реалий. Как говорится – истина в вине, а жизнь подсказывает, что война – войной, а ужин нужен вовремя.          
          Холодная Анапская осень 1959 года, встретила нас недружелюбно, обжигающим ветром и мокрым снегом. Двухкомнатная времянка на краю станицы Анапской, которую купили отец с дядей, была слишком мала. В одной комнате уже жила семья дяди Микаэля, а в другую вселились мы. Кроватей на всех не хватало. Отец с дядей нашли в поле бесхозную скирду соломы. Потребовалось её несколько мешков, чтобы застелить пол. Сверху постелив и накрыв одеялами, спали в одежде на этом ложе, без отопления, без элементарных удобств и условий.
Как принято говорить в наши дни – условия жизни были хуже, чем у современных бомжей.
Тогда я впервые увидел на своём теле вшей.
           Первые месяцы в школе вспоминаю с содроганием. Я не умел читать и писать по-русски. Учитель требовал писать диктанты, учить стихи, решать задачи, а я плакал и проклинал тот день, когда нас вывезли из родного села, и на южной окраине России требовали изучать нам незнакомый язык.
          Помню, учительница подошла ко мне и сказала: – «Встань!»
Я молча повернулся в её сторону. Повысив голос, она повторила свой приказ. Не понимая смысла её слов, по–прежнему сидел со слезами на глазах, беспомощно глядя ей в лицо. В этот момент она, выйдя из себя, крикнула что-то непонятное, врезав мне подзатыльник, взяла меня за воротник и подняла на ноги. Это был весь арсенал педагогического подхода и воспитательной практики моей первой в станице Анапской учительницы Полины Леонтьевны. От страха я дрожал, как осенний лист на ветке. Она считала, что я ленюсь учиться, поэтому крутила мне уши и по всем предметам ставила единицы. Обзывая меня и сравнивая с разными видами животных, она показала дурной пример для подражания. Меня дразнили все, кому не лень, да так, что жить не хотелось. Чтобы как-то защитить себя от этого террора, я придумал, как насолить тем, кто издевался надо мной. Дома я съедал много гороха, фасоли, чеснока и лука. В результате от меня дурно пахло, от чего все выбегали в коридор, а класс приходилось проветривать.
           Через месяц за неуспеваемость меня пересадили из третьего класса во второй, а мою сестрёнку Шушаник
из первого класса перевели в старшую группу детского сада. В этот невесёлый период моей учёбы из бывшего отличника армянской школы я превратился в отстающего, неуспевающего двоечника. Заниматься моим образованием было некому.
Родители мои плохо знали русский язык, и помочь мне практически ничем не могли. К тому же с первых дней приезда они трудились на колхозных виноградниках.  Во втором классе мне очень повезло. Моя новая учительница – Любовь Фёдоровна – серьёзно взялась за мою учёбу. Занимаясь со мной отдельно, давала мне уроки по программе для первоклассников.
Мне понравилось в новом классе. Прежде всего, я прекратил портить воздух и купил себе букварь.
Обрёл новых приятелей и к концу учебного года научился говорить, писать и читать по-русски одновременно,
да так, что меня даже признали хорошистом.
          В те годы телевизора у нас ещё не было и вечерами я частенько бегал я к соседям смотреть
в маленький квадратный ящик.
           Однажды апрельским солнечным утром 1961 года к нам прибежал соседский сын по имени Павлик и
взволнованно пригласил нас к себе:
         – Идёмте быстрее к нам, сейчас будут показывать по телевизору полёт космического корабля с космонавтом на борту. Я ему сначала не поверил. Подумал – шутит, но мой отец сказал, что он слышал об этом по радио, а радио у нас в то время к счастью было. Мы всей семьёй побежали смотреть теленовости.
           Услышав сообщение ТАСС о полёте корабля, мы восприняли эту весть с восторгом и гордостью за свою страну.       
           Обмен денег 1961 год я воспринял как унизительный обман населения, потому что за десять рублей давали один рубль, а за рубль – десять копеек. Позже я кардинально изменил своё мнение на этот счёт. Раньше я покупал за десять рублей шесть булок серого хлеба и сладкую булочку, а на новые деньги тот же товар мог купить за рубль. Это было тогда очень приятно, хотя и не понятно. В шестидесятые не мог привыкнуть к маленьким, но очень значительным суммам. Похожий шок испытал в девяностых годах, когда инфляция превратила сторублёвую купюру в один рубль. Мне казалось, что я попал в колдовское царство, где волшебным образом происходили переходы во времени из одной эпохи в другую и обратно. Я до сих пор путаюсь в деньгах. Быть может, миллион сумма, небольшая просто надо быть очень трудолюбивым и терпеливым.      
           Вспоминаю девяностые годы и удивляюсь тому, как люди ездили за границу за покупками с полными мешками денег. Теперь удивляюсь, когда вижу, как нигде не работающий молодой человек или девушка покупают себе дорогую иномарку, носят дорогую одежду и питаются в лучших ресторанах. И всё это происходит не где-нибудь там, на западе, а у нас, в России, на глазах у всех и им за это ничего не грозит. За последние тридцать лет от инфляции, перемен и переворотов советские люди пережили столько ударов судьбы, перенесли такой стресс, что я порой удивляюсь их терпению и выносливости. Хотя, конечно, некоторые сошли с ума, другие спились, часть обнищала, превратилась в бомжей. Многие не перенесли тягости жизни и просто умерли. Американцы и европейцы такой шок не вынесли бы, а наш народ выдержал всё и молчит. Хотя и у нас не всё так гладко, судя по тому, что творится в постсоветских республиках. Люди превратились в зомби. Огромными жертвами и потерями народы сбросили капитализм. Добились торжества Социализма, защитив страну в гражданскую войну. Сколько боли и жертв, сколько пролито крови в Отечественной войне, а тут кучка ожиревших воров и христопродавцев – всё украли, распродали! Как говорится в русской народной пословице, «Не буди медведя, и целее будешь».
           Я бы сказал иначе:
           – Шуми, как можно громче, авось, да разбудишь зверя.
           Летом 1962 года я и мой одноклассник Лёша Бурыкин, блуждая по улицам старой Анапы, вышли к рынку. Там станичные крестьяне торговали сельскохозяйственной продукцией. Рынок располагался в промежутке между улицами Краснодарской и Астраханской. В два ряда по обе стороны улицы Горького стояли запряжённые кони,
брички, тачки, грузовики и прочая техника. Всё было завалено разнообразной едой. Чем только здесь не торговали. На прилавках – горы фруктов, овощей и ягод. Мёд, вино и пиво на разлив, орехи, рыба и копчёности. Тут же, как на толкучке, лежали поношенная одежда и обувь. Возле бочки с разливным пивом пожилой армянин торговал арбузами. Лёшка повадился к этому прилавку. Я подходил к продавцу, отвлекал его разговорами, а в это время мой друг незаметно хватал арбуз и убегал за цистерну с пивом. Таким образом, мы с ним собрали приличную кучу арбузов и, найдя где-то столик, соорудили себе прилавок и сами стали продавать. Заработав приличную сумму, мы пошли в магазин, напротив кинотеатра «Родина» и купили себе новую одежду и обувь.
           Бурыкин научил бы меня многому, будь я чуть слабее характером. У него не было отца и, он в свои четырнадцать не полных лет начал курить и пить вино, чему старательно учил меня, но я, с его слов оказался не способным учеником, так и не научился ни чему.  Несколько наших одноклассников втянулись в это болото, и оно их поглотило, погибли все, в том числе и Лёшка Бурыкин.
           В разговорах местных торговцев на рынке я слышал упоминания о том, что в конце улицы Краснодарской располагается небольшой армянский хутор. С новым моим товарищем по имени Ашот мы хотели найти себе в том хуторе новых армянских друзей. Вначале мы пошли с ним вдоль Астраханской. С обеих сторон улицы стояли небольшие домики, выкрашенные известью саманные хаты-мазанки под соломенными крышами. Дорожки из белого кирпича выглядели, как новенькие. Заглядевшись на эту сказочную красоту, мы свернули в переулок, прошли квартал и, обходя новостройки, вышли на пустырь улицы Краснодарской, где сейчас стоит здание полиции, а тогда здесь были плавни и болото, где звонко квакали лягушки.
           Время шло к вечеру. Потеряв всякую надежду найти себе друзей, мы стали звать на помощь. На наши крики подошли два парня. Когда спросили моего приятеля, как его зовут, он, заикаясь, ответил:
          – Аа-шот. Те переглянулись и снова переспросили:
          – Мы спрашиваем, как твоё имя? У него имя – Ашот, вмешался я и рассмеялся. Незнакомцы тоже расхохотались, когда узнали, отчего я смеюсь. Ребятам показалось, что Ашот отвечал вопросом на вопрос – А, шо? Они проводили нас до остановки, где мы сели в свой автобус и уехали, так и не найдя себе друзей-армян в армянском хуторе.
          В третьем классе Любовь Фёдоровна объявила конкурс на роль в предновогоднем школьном спектакле. Удивительно, но выбор почему-то выпал на меня, и я сыграл в постановке роль старика из «Сказки о рыбаке и золотой рыбке».
          Мои успехи отражались не только в учёбе, но и в творческих новациях. Костюмы сшила моя мать, со знанием сюжета и темы. После спектакля меня узнавали и уважали.
          1963 и 64 годы запомнились мне очередями за хлебом. Магазин находился по дороге в школу. Спозаранку выйдя из дома, в полутьме проходя мимо магазина, занимал очередь, а к обеду, возвращаясь из школы к привозу хлебобулочных изделий, приходил и втискивался в свою очередь, среди мужиков и баб. В тесных очередях я часто терял сознание и, только повзрослев, понял истинную причину своих обмороков. Вставал рано, не поев, шёл занимать очередь. После пяти-шести уроков бежал в магазин, и порой по два-три часа выстаивал в очередях. За один рубль покупал шесть булок серого хлеба, и единственная моя награда за длительную голодовку сладкая булочка с маком. В итоге, съев свою сладкую булочку в два укуса, держа в одной руке портфель, в другой – авоську с шестью буханками хлеба, я целый километр по станице, счастливый, пританцовывая, бежал домой. А однажды по дороге домой я так увлёкся откусыванием от булки, что не удержался и, обгрызая хлеб, съел больше половины. После очередного откусывания я мысленно говорил себе – хватит, остановись! Внутренний голос говорил:
         – В последний раз, больше не буду. И так до самого дома.
         Весной 1964 года отец начал строительство нового дома для нас по улице Мира. Строили недолго, учитывая то, что работали только в свободное от работы время и по выходным. К осени справили новоселье, перевезли вещи в новый дом, а старую хату продали.   
           Привыкая понемногу к новой жизни в России, я тосковал по родным местам, по дедушке и бабушке. По окончании весны я написал письмо, адресованное на деревню дедушке. Сложил треугольником из тетрадного листа, как солдатское послание с фронта, а на свободной стороне написав адрес, бросил в центре станицы в почтовый ящик.
Моё письмо дошло к деду раньше, чем я приехал в Грузию.
          Мой отец совершенно неожиданно решил, отправить меня и сестру на каникулы в Грузию. На наше счастье у нас проездом гостил наш далёкий родственник, отец моего друга детства. Он откликнулся взять меня и сестру с собой. Путешествие стало не лёгкой прогулкой.
Поездом, мы доехали до Хашури. Дальше попутным транспортом, местами пешком добрались до нашего села. Мои друзья и бывшие одноклассники из армянской школы были в шоке, когда, вернувшись из России, через полгода, я бегло говорил по-русски. Особенно при беседах с русскими солдатами, прибывших в колхоз на уборку картофеля, мои друзья смотрели
на меня, как на космического пришельца.    
           В пятом классе меня оставили на осень по русскому языку. Пришлось всё лето заниматься правописанием.
К началу учебного года сдал экзамен, но жизнь была уже предопределена, и начались мои новые мучения.
Любовь Фёдоровна передала наш класс другой учительнице. По злой иронии судьбы нашей новой классной руководительницей
опять оказалась Полина Леонтьевна. После сдачи экзаменов, подойдя поближе ко мне, она указательным пальцем ткнула
меня в грудь и сказала: – «Вот этот у меня учиться не будет, пойдёт обратно в четвёртый класс».
Директор школы и Любовь Фёдоровна уговаривали её принять меня, но она поставила условие, что возьмёт в свой класс,
если я смогу сдать экзамен по русскому языку лично ей. После повторной и удачной сдачи экзамена она подошла
ко мне и ехидно шепнула мне прямо в ухо:
         – «Пока я жива, ты эту школу не закончишь». На следующий день она вызвала отца в школу и в присутствии всех беспочвенно обвинила меня в краже денег из её сумочки. Отец, не разобравшись в лживости её слов, жестоко избил меня на глазах у всех и, плюнув мне в лицо, удалился. От обиды и несправедливости я схватил свой портфель и выскочил из класса. 
У дому, бросил сумку во двор через забор и пошёл, куда глаза глядят.
            ***
            А глаза глядели на дорогу,
            Где меня обида и печаль
            От родного, милого порога
            Унесли в заоблачную даль.

            После трагических событий сентября 65 года, когда мой отец избил меня по ложному обвинению Полины Леонтьевны, я в тот же день ушёл из дома. Попутным транспортом доехал до Краснодара, рассчитывая пересесть на поезд в Грузию. Все мои попытки попасть на поезд потерпели неудачу.   
        В семидесятых годах прошлого века, я совершенно случайно встретил в городе свою первую учительницу в фойе санатория. Она там работала вахтёром на проходной. Увидев её удивлённый и пронизывающий взгляд,
я вежливо поздоровался с ней и сказал:
            – Полина Леонтьевна, я ваш бывший ученик.
            – Вы меня не узнали? Бедная женщина была в шоке.
            – Это ты? Дрожащим голосом спросила она.
            – Да, ответил я.
            – Это я, тот самый двоечник из пятого «Б».
            – Тогда скажи мне честно, ты научился читать и писать по-русски.      
            – Думаю, да и это «благодаря» вам, ответил я.
После чего молча достал из глубины внутреннего кармана куртки аккуратно сложенную газетку
«Советское Черноморье» и передавая в её руки, сказал:
            – Здесь на второй странице опубликована статья обо мне и подборка моих стихов,
прочитайте на досуге, а на обратном пути я заберу.
             Возвращаясь, я увидел свою седую учительницу в слезах.
Подойдя к ней, я обнял её. Поцеловав её сморщенную руку и тихим голосом сказал ей на ухо:
             – Дорогая Полина Леонтьевна, вы меня подтолкнули на моё решение,
изучить Русский язык. Спасибо вам огромное за это.
             Уходя, я слышал, как она, расплакавшись, рыдала навзрыд.          
             – Я сам в те годы слёз пролил не мало, сказал Аршак о периоде тех лет и рассказал
печальный эпизод из своего безрадостного детства.
             Несколько дней ночевал на привокзальной лавочке в парке.
             Шли последние дни сентября и ночи стали холодать. В одну из студёных ночей я долго
не мог уснуть. Далеко за полночь, утомившись я всё же уснул и приснился мне кошмарный сон.
      
            ***
            Я видел сон и в ту же пору,
            То было словно наяву.
            С трудом поднявшись я на гору,            
            Присел, уставший на траву.

            На сук повесив френч и лиру,
            Прилёг, свернувшийся в калач.
            А в этот миг свою секиру
            Занёс безжалостный палач.

            Прощалась осень на исходе,
            Кружа опавшею листвой.         
            Не видно звёзд на небосводе
            Топор завис над головой.
             
            Казалось шепчет кто-то в ухо,
            Под носом цепочкой звеня
            И толи ветер, толи муха,
            Щекочет ноздри у меня.

            Проснулся в холодном поту. Вскочил, протирая мокрые глаза и вижу предо – мной стоит парнишка лет десяти.
            – Чего надо? Спрашиваю. Заикаясь, он успел показать мне женские часики с золотым браслетом и предложил их купить. Сделав серьёзный вид покупателя, я решил околпачить мальца и выторговать часики максимально дёшево. Но не успел.  В этот момент нас обоих схватили милиционеры, и повезли в участок. Они пытались узнать наши имена и фамилии, но мы молчали, как разведчики и только к вечеру блюстители порядка всё же раскололи этого пацана. Не добившись никакой информации от меня, они ушли, забрав малого с собой, а меня оставили одного в камере под замком. Утром опера вернулись на работу и снова стали допрашивать меня. Один, видимо, был прозорливей второго, и говорит:
            – А может, он глухонемой?
Я понял, что они не отстанут от меня и говорю:
            – Да, я глухонемой сирота и зовут меня Кдал Шерепян.
Они составили протокол и повезли меня в приют для беспризорных.
           Прошло два месяца, в приюте мне понравилось, и я уже стал забывать про дом родной.
Нормальная еда – три раза в день, школа, игры
в спортзале, душ, два раза в неделю – кино… Чего ещё нужно человеку?
          Однажды пришёл воспитатель в спортивный зал, где я занимался борьбой, и сказал, что какой-то мужчина хочет меня видеть. У меня задрожали колени. Я кожей почувствовал на расстоянии отца. Интуиция меня не подвела. Следом за тренером вошёл мой отец. Показывая пальцем на него, учитель спросил меня: - «Это твой отец?». Хотел сказать, что он мне не отец, но не смог. Слёзы из глаз потекли, как весенние ручейки. Глядя на отца, я расплакался.
Заплакал и отец вместе со мной.
          – Но как же так, возмущался учитель. Фамилии у вас разные.
          – По протоколу наш воспитанник – Кдал Шерепян.
Отца моего словно заклинило, он удивлённо посмотрел на учителя, потом на меня и в несвойственной ему манере громко засмеялся. Сотрудник приюта вдруг ударил себя руками по коленям и крикнул:
          – «… твою мать, я так и знал». После успокоившись, сказал:
          – «Теперь всё понятно, можете его забрать». Я впервые увидел, как отец смеялся со слезами на глазах. Придуманное мною имя, которым я назвался при задержании, означало в переводе с армянского языка – Ложка Поварёшкин.
          Дело было в ноябре. Я был в одной лёгкой рубашке с коротким рукавом, когда мы с отцом пошли на автовокзал покупать билеты до Анапы. По пути зашли в комиссионный магазин, теперь это называется секонд-хенд, но суть товаров осталась прежней. Старьё, оно и в Африке старьё… Отец купил мне поношенное пальтишко, старые ботинки, и ближайшим рейсом, после долгих путешествий по краю и ряд печальных приключений, я вернулся домой и в том же 65 году поступил в 5-й класс вечерней школы, где и продолжил дальнейшую учёбу.
         Отец признался Лаврентию, что он ранее имел любовные отношения с моей учительницей, и между ними остались разногласия. Об этом Лаврентий рассказал мне, и не исключено, что моя учительница издевалась надо мной, чтобы как-то отомстить отцу.
          В начале апреля 1966 года отец уехал в Воронежскую область искать работу. Через неделю он телеграммой вызвал к себе меня и Лаврентия, предварительно сообщив нам место встречи.
           Сначала ехали поездом, после – автобусом и наконец на вторые сутки добрались до райцентра. Встретились с отцом в назначенном месте.
          Вечером того же дня мы сошли с рейсового автобуса в центре незнакомого села, где нас приняли не совсем гостеприимно.
          В поисках жилья мы пошли по дворам. В первом доме нас и слушать не стали – прогнали со двора. Мы подошли к следующей хате, но и в этом доме тоже отказали. Однако, когда мы развернулись уходить, хозяин подозвал нас окликом и предложил ночлег на сеновале, на что мы охотно согласились за неимением лучшего.
          Местами ещё лежал снег, и ночи стояли прохладные. Было уже поздно. В дороге я устал и лёг, зарывшись в пахучее сено, но было холодно, и я не мог уснуть. Отец накрыл меня своим пиджаком, а сам прилёг рядом, в потёртой солдатской гимнастёрке и говорит:
           – Тебе ещё повезло. Во время войны о такой постели я только мечтал. Приходилось спать на снегу, и под проливным дождём…
          Я стал уговаривать отца рассказать мне о жизни на фронте. Он не любил говорить о войне, но в этот раз, ради того, чтоб скоротать ночь, неохотно согласился.
          Однажды утром, услышав команду «Подъём», я не смог встать. Моя
шинель вмёрзла в землю, да так, что пришлось звать на помощь сослуживцев.
Кое-как однополчане отбили лёд и освободили меня.
          Это было на Украине, в самом начале войны. Мы выходили из окружения, и командир нашей группы приказал разбиться на небольшие отряды и, передвигаясь по лесистой местности, искать безопасный выход к своим позициям. Нас было семеро бойцов. Я служил извозчиком, управлял линейкой (лошадь, запряжённая в бричку). Рядом со мной сидел командир и один раненный в ногу артиллерист лежал в бричке на соломе. Остальные четверо солдат шагали следом за нами.
          Время склонялось к вечеру. Вдруг тишину нарушил вой вражеской авиации и свист падающих снарядов. Все переполошились. Недалеко от нас упал снаряд. Телега моя перевернулась, я оказался под лошадью и это спасло меня от неминуемой смерти. Когда всё успокоилось, я бросился искать своих однополчан. На обочине дороги, у раскуроченной телеги и мёртвой лошади лежал ещё живой командир. Все остальные были мертвы. Я кинулся к нему на помощь. Подойдя ближе, не поверил своим глазам. Его брюшная полость была разорвана. Он сидел на земле, поддерживая кишки на коленьях. Он тяжело дышал, удерживая кишки одной рукой и, подзывая другой рукой меня, на последнем дыхании успел сообщить мне, куда и кому передать планшет с картами и бумагами. После этого он потерял сознание и скончался, не приходя в себя. Я затащил тела погибших в свежую воронку и, похоронив в общей, братской могиле, забрав оружие и уцелевшие вещи, пошёл на запад, искать своих. Несколько дней блуждал по лесам, не зная, куда идти. Первые дни питался тем, что нашёл в рюкзаке комбата.
          Ситуация резко ухудшилась, когда кончились продукты. Выходить из леса было очень опасно. Инстинкт самосохранения у меня и тогда срабатывал хорошо. Например, когда падали авиационные снаряды, после взрывов я прятался в новые воронки. Это как игра в рулетку. Шарик в одно и то же место попадает редко.
          Прошло ещё два-три дня. Я думал, с голоду помру, и тут слышу издалека голоса. Двигаясь в сторону звуков, я увидел вдали небольшой чёрный грузовик, крытый брезентом, и двоих мужиков, ковырявшихся под открытым капотом. Я так обрадовался, что, потеряв бдительность, чуть было не побежал в их сторону. Прислушиваясь к еле слышным голосам, спрятавшись за кустарником, я услышал русскую речь. Ну, всё, думаю, наши, но не тут-то было. Разглядев их одежду, я увидел на ней фашистские нашивки и свастику. Отойдя от этого места подальше, я затаился.
           Много чего видел на фронте, но русских в немецкой форме не видал. Первое, что пришло мне в голову – это предатели и немецкие полицаи –  прислужники. У них, похоже, заглох двигатель, и они не могли его завести. Эти двое вывели из машины ещё одного мужика с завязанными руками. По их разговорам я понял, что тот третий,
пленный, похоже механик.
           – Ого, думаю, «ес дзер мера лацаснем», что по-русски означает – я вашу мать заставлю плакать. План конкретных действий подсказала сама ситуация. Оружия у меня было достаточно. От погибших однополчан остались один пистолет и шесть винтовок. Выждав момент, когда полицаи, отложив оружие в сторону, пошли толкать машину, я незаметно подбежал с невидимой стороны, собрав их винтовки и закинув в кусты, направил на них своё оружие, крикнул:
           – Руки вверх!
Построив их в шеренгу, лицом к борту грузовика, обратился к механику:
            – Кто и откуда, отвечай? Когда он заговорил, мне по акценту стало всё ясно. Оказалось, он армянин из Ленинакана, по имени Левон и попал он в плен, как и я, выходя из окружения. Вместе с ним мы связали за спину руки полицаям и положили в кузове. Там ещё связали им ноги и развели по разным углам. Для надёжности прикрепили их к бортам, и пошли смотреть двигатель. Быстро устранив неисправность двигателя, Левон сорвал пучок сухой травы, вытер руки и прилёг на поляне отдохнуть.
          – Ты наверно проголодался, а есть нечего, говорю я.
          – Как нечего. Вскочив на ноги, возмущённо произнёс он.
          – А это что? И достаёт большой, тяжёлый вещмешок из-за сидения.
          – Вот чем гады фашистские питаются, сказал он, вынимая продукты.
          – Я и в мирное время не ел такое.
Левон по званию был лейтенант и старше меня возрастом лет на десять. Постелив на подножку машины, свежую газету, он выложил несколько кругов домашней колбасы – весом не меньше пары килограмм, большой кусок сала, три буханки хлеба, жареную курочку, яйца, молоко, консервы и прочие продукты. Короче говоря, нашли мы в мешке ещё пол-литра самогона, выпили и закусили на зависть врагам.
           – Нам надо спрятать машину, сказал Левон.
           – В лесу темнеет гораздо раньше, чем в открытой местности. Завалив ветками, мы замаскировали наш трофей, насколько это возможно и, договорившись охранять поочерёдно, присели покурить.
           Пока отдыхают наши герои, не будем тревожить их покой, вернёмся к мирной жизни в шестидесятые годы,
в село Коренное Калачёвского района. В этой деревне, куда мы приехали работать, видимо, никогда не было чужеземцев.
Работал я на стройке подсобным рабочим. Лаврентию тогда было двадцать шесть лет, а мне недавно исполнилось шестнадцать.
С шести утра до десяти вечера я таскал пудовые вёдра с цементным раствором. Вечерами, после такой работы,
сильно болели руки, но я не жаловался. Лаврентий говорил:
           – Ты получаешь наравне со мной зарплату тысячу рублей в месяц и работать обязан соответственно. Заставлял набирать полные вёдра, загружал носилки кирпичами так много, что держаки при подъёме отрывались. Мой родной отец был того же мнения и говорил: – На работе все равны, и жалобы не принимаются.
           Я понимал, что они были правы, но Лаврентий специально пытался надломить меня и вывести меня из строя, чтобы я бросил работу и уехал домой, а оставшиеся деньги делить не на троих.
           Местное население смотрело на нас, как на инопланетян. У меня тогда были длинные, чёрные, волнистые волосы, и плавал я в тамошнем пруду, как дельфин.
           Пользуясь моментом, чувствуя желания и взгляды местных, я подражал Ихтиандру из известного кинофильма «Человек-амфибия» и имел значительный успех у местных девушек. В меня влюбились сразу две девочки. Первая – дочь председателя колхоза, вторая, племянница главного бухгалтера. Обе отличались от остальных девчат в посёлке сказочной красотой и элегантной внешностью. Так по крайней мере мне казалось в ту пору. С Валей, дочерью председателя, у меня были серьёзные отношения, а с Полиной – дочерью хозяйки дома, где мы жили, снимая комнату, чисто дружеские.
           Почти три месяца мы строили наш первый объект – новое здание правления колхоза. Совершенно случайно от Лаврентия я узнал, что председатель обманул моего отца. Из обещанной суммы по договору за выполненные работы он уплатил половину. Меня это очень возмутило. Вряд ли кто-нибудь знал о моих чувствах к дочери председателя колхоза, кроме Лаврентия. Он же и выдал эту тайну отцу. Как-то вечером, после ужина Лаврентий сказал мне, что отец хотел бы, чтоб я отомстил председателю, сделав какую-нибудь подлость его дочери. Разумеется, этот план я категорически отверг и, недолго думая, нашёл наиболее правильное решение.
           На белой стене вдоль широкого коридора здания, что построили мы, чёрным кусочком угля, большими буквами написал следующее: – «Здесь работали честные люди, добросовестно выполнив свою работу, но председатель колхоза их жестоко обманул, не заплатив за тяжёлый их труд», и подписался: – Член компартии, поэт, писатель и журналист Константин Симонов. Эта информация из уст в уста дошла до районного начальства. Приехали из райцентра большие шишки, председателя уволили, нам вернули удержанную сумму, а Валентина рассердилась на меня и перестала приходить на свидание. А тут и лето, к сожалению, закончилось быстро и незаметно, не оставив в сердце ничего – ни любви, ни воспоминаний.
           Мой блеф помог не только нам. Великолепное здание, которое мы построили, чиновники отдали под детсад.
           Аршак сделал паузу, молча прикурил сигаретку, поднял голову и, виновато оправдываясь, что выдал себя за Симонова, сказал, что врать во благо ближнего иногда полезно, и продолжил:
           – За время стройки на моей ладони, там, где с детства небольшим полумесяцем был тонкий шрам, появилась опухоль размером с теннисный мячик, тёмно-синего цвета, и очень болела рука.
           В конце августа отец дал мне пятьсот рублей и, отправил на вокзал.
           – Поезжай домой и готовься к школе, сказал он.
           В универмаге города Калач на эти деньги я купил маме красивый расписной воронежский платок за 80 рублей. Себе – серебристый костюм-тройку польского пошива за 100 рублей. Кроме того, модные чешские туфли за 24 рубля, золотой перстень-печатку за 100 рублей и транзисторный радиоприёмник за 40 рублей. Купив подарки брату и сёстрам, поехал на вокзал покупать себе билет на поезд. На всё про всё, вместе со стоимостью билета, я истратил четыреста пятьдесят рублей и, первым поездом Москва – Новороссийск, поехал, счастливый, домой.
            По приезду первым делом обратился к терапевту в нашей станичной амбулатории. Врач написал мне направление в городскую поликлинику к хирургу. Тот, в свою очередь отправил меня в городскую больницу. В приёмном покое меня принял молодой, ещё неопытный хирург Цанцариди Николай Иванович, осмотрел мою руку и говорит:
           – Давай пройдём в операционную. Это минутное дело,
я тебе мигом удалью эту опухоль, даже не почувствуешь боли.
           Сначала он меня посадил на стул, и собрался было начать, но потом попросил лечь на операционный стол. Далее под местным наркозом он начисто выскреб вместе с образовавшимся отёком мышцы и сухожилья, оставив на ладони кожу да кости. Пришив палец плотно к ладони, с помощью медсестры забинтовал руку и сказал:
            – Всё, можешь идти домой.
 Ещё на операционном столе я почувствовал себя плохо. У меня было сильное головокружение и медсестра сказала мне, что сползая со стола, я потерял сознание и рухнул, как швабра, на пол.
            
            ***
            Очнулся в палате. Лежу на кровати.
            И вижу, как карлик глядит виновато,
            И серым виденьем на белой стене,
            Он тянет худые ручонки ко мне.

            Прочитав эти строчки, я сначала подумал – бред сумасшедшего,
а потом решил, может быть передозировка наркоза или нечто иное,
чего я не понимаю. Или результат контакта с НЛО или при падении ударился головой о пол, что вероятнее всего. Всякое может быть, пойди, пойми её – природу жизни. Примечательно одно, что я совершил необдуманный шаг, доверившись случайному, незнакомому врачу, лишившись в одночасье руки, от чего судьба круто изменила плановое направление движения моей жизни.
            С Николаем Ивановичем я встречался периодически, и однажды, в семидесятые, при очередной встрече спросил его: – «Скажите мне, пожалуйста, что же было у меня в ладони и от чего на самом деле вы меня лечили?»
Меня шокировал его ответ: –
            – С начала мы предположили, что это была саркома, потому удалили опухоль. После, засомневались и диагноз изменили». Доктор сказал, что из мягких тканей моей руки он извлёк непонятный предмет, похожий на микрочип, и отдал в лабораторию. Там ничего не поняли и отправили в Краснодар. В итоге предмет попал в Москву, в научно-исследовательский институт. От результатов обследования пункции и инородного тела, извлечённого из мышцы, в Москве растерялись».
Учёные были в шоке. В том же году я поехал в Москву, сказал Николай Иванович и попутно, ради интереса, зашёл в тот самый НИИ. Там встретил своего земляка, и он проводил меня к профессору, который занимался этой темой.
           Николай Иванович был словно не в себе. Приготовься, говорит, выслушать сенсационное заключение эксперта, кандидата технических наук профессора Ярослава Вержбицкого. Так вот, представляешь, то, что я тогда извлёк из твоей ладони, имело неземное происхождение и состояло из очень дорогих сплавов. Первым делом профессор спросил меня,
где находится носитель того предмета и добавил:
           – Его ждёт весомая награда и дальнейшее обследование. Я, признаться, испугался за свои непоправимые ошибки, совершённые в прошлом, и соврал, что его уже нет на свете, помер, говорю бедняга.
           – Жаль, тяжело вздохнув, сказал профессор, это всё меняет. Буд он живым, нам бы очень помог.
           – В таком случае, теперь это принадлежит вам, сказал учёный, передав мне небольшой свёрток. Сначала я не придал значение фантазиям Николая Ивановича, но потом заподозрил неладное. Уж больно заметно он разбогател в короткий срок, и в девяностые уехал в Грецию, оставив в Анапе свою супругу и маленькую дочь.   
           Аршак на минутку замолк. Словно после долгого забега на дальнее расстояние он взял тайм аут на
передышку перед новым броском. В этот момент он выглядел, как человек только что увидевший страшную катастрофу,
однако вздохнув продолжил свой рассказ.
           После операции мне назначили лучевую терапию и, отправив в город Новороссийск, тридцать дней облучали мою левую ладонь. Год спустя процедуру снова повторили. Рука стала похожа на сушёную воблу, с которой снимали кожу, как перчатку. Я был слишком молод и не очень представлял себе, на сколько опасен мой диагноз для меня, но доктор онкологического отделения Новороссийской больницы, рассердившись на меня за то, что помогал поварам, нести вёдра в столовую, набросился на меня со словами:
           – Ты что, окаянный, решил отправить меня под суд?
И повернувшись лицом к медсестре, словно обращаясь к ней, он добавил:
           – У него, понимаешь ли рак кожи, а он тяжести таскает.
У меня помутнело в глазах, и я упал на рядом стоящую кушетку.    
           Процедуру облучения я принимал сидя на табуретке. Протягивал руку под облучатель, а перед включением, сестра стелила мне на колени тяжёлый коврик. Первые дни я не понимал, для чего нужен был коврик и отбрасывал его в сторонку. Позже выяснил, от чего он был такой увесистый. Оказалось, в него были вшиты прослойки из свинцовых пластин, защищающие мои половые органы от радиации. Вовремя меня предупредили, и я исправил свою ошибку, а то пойди, угадай, кого бы я стал винить, если бы не было у меня в будущем детей.   
           Возвращаясь из столовой, по пути к беседке, мне вдруг показалось, что лицо Аршака искорёжилось в неприятной гримасе, будто он за обеденным столом хлебнул вместо компота стакан уксуса. Задыхаясь от горечи, он сделал губы трубочкой, словно собрался свистеть и не в свойственной манере, хлопнув ладонь об ладонь он произнёс:
           – Чёрт подери. Прошу прощение господа! Я сегодня очень устал и, потеряв бдительность, не подумав поторопился пришпорить коня, от чего беспардонно и нагло, вторгся в далёкое своё прошлое.
           Это было в конце августа 1968 года. В природе полновластно царило бабье лето. Ночами было так тепло, словно август ещё не уступил место сентябрьским прохладам, и сошёл с верхушек грациозных красот высокоствольных свечек тополей на низовья и приземистые холмы у пруда, распространяя своё горячее дыхание на землю и лохматые ветки кустарников. Там, где плакучие ивы, свесив свои зелёные пряди волос прямо на зеркальную гладь водоёма, звучала бодрящая симфония Чайковского. В пруду, в изящном танце, скользили белые лебеди и я под кроной тысячелетнего можжевельника, ствол которого был в три обхвата, опутанный липкой паутиной, и очарованный первозданной красотой окружающей природы, писал свои первые стихи.
         
           ***
           Люблю я лета чудесное цветенье,
           Когда пестреют радугой сады,
           И тополя бросая косо тени,
           Глядят с обрыва в зеркало воды.

           Как золотые перья нахлобучив,
           Несёт река охапками лучи.
           Стою и вижу перистые тучи –
           В дали, что взрыли крыльями грачи!

           Где облако, как белоснежный лебедь,
           Плывёт по веткам стройных тополей,
           Там воздух сладко пахнет свежим хлебом,
           Ушедшим детством – горечью полей.
         
           Возвращаясь мысленно в послеоперационное время, я хочу отдать должное моему оптимизму и самообладанию, с помощью чего, я боролся с жизненными катаклизмами. От неосторожного и необдуманного откровения онколога, у меня с начала ненадолго пропал интерес к жизни. Потом я плюнул на всё и простил врачам за все их ошибки. Буквально в одно мгновение повзрослел и поседел, но никто не знал с каким трудом мне тогда удавалось, притворятся весёлым и даже умудрялся изображать на лице радость, когда порой хотелось плакать. Я не испугался приговора судьбы и держал себя в руках, потому что знал цену жизни и радовался по-особенному, как первый и последний раз каждой поющей пташке, каждому кузнечику, переползающему с одной моей ладони на другую. В компании девушек я ловко прятал свой изъян, чтоб лишний раз не стать предметом обсуждения. Чтоб не пришлось объяснять любопытным и безалаберным, почему и как.
           В те годы я вплотную увлёкся театром. Участвовал в Анапском Тюзе, пел на эстраде и на местной дискотеке. По рекомендации друзей из самодеятельного театра, заочно поступил на учёбу в московский университет народного творчества на факультет – актёр-режиссёр народного театра. Участвовал в юмористических миниатюрах в труппе Гургена Николоянца, где между прочем имел не меньший успех, чем на городских подмостках. К тому времени я уже занял своё место на трудовом фронте. В 1966 году я поступил работать на наш местный винзавод в строй-цех. Летом 1968 года уже работал с дядей Альбертом в зелен - тресте Анапы. Там мы с ним занимались лепкой и изготовлением бордюр, и  бетонных изделий для благоустройства городских территории.      
          В августе 1968 года, мы с моим новым приятелем по имени Геворк, загорали на Анапском Золотом пляже, в компании двух прелестных дам. Роза – армянка, моя бывшая одноклассница из посёлка Бужор и грузинка
Луиза из Краснодара. С Розой у меня были добрые отношения, но я не предполагал, что она тайно влюблена в меня. При знакомстве с Луизой, она вдруг сказала:         
         – Знакомься Луиза, это мой любимый мужчина, я тебе его дарю.
         – Спасибо, сказала Луиза и бросилась в мои объятия.
 
         ***
         Как жаждущий – в жару прохладу,
         Как лань к ручью на водопой,      
         Нашла она во мне усладу –
         Восторг и счастье и покой.

         Так легко и просто знакомиться с девушкой мне ещё не удавалось.
По природе своей в молодости я был очень робкий и стеснительный,
чего не скажешь о Розе и Луизе. У нас c Луизой завязалась горячая и бурная любовь. Мне понравилось, что Луиза не замечала мой недостаток, и любила меня так нежно, и так искренно, что я сам поверил, в любовь, и готов был познакомить её со своей мамой. За два дня до её отъезда, я признался ей в любви, и Луиза сказала мне:
           – Дорогой мой человечек, любовь – дело серьёзное и я тебе не пара.      
           – Ты достоин лучшего. И после бурных ночей, и дней, не прощаясь, неожиданно уехала в Краснодар. После чего я поспешно уволился с работы и в первых числах сентября решил поехать в Армению, на празднование юбилейной даты две тысячи семьсот пятидесятилетия Еревана. Мой новый приятель Геворк тоже изъявил желание ехать со мной. Из Анапы попутным транспортом мы добрались до Туапсе. Оттуда поездом Москва – Тбилиси доехали до Хашури, где нас поджидали новые проблемы. А дело в том, что без визы и специального приглашения, тогда пройти пограничную зону было невозможно. Кроме того, что у нас не было приглашения и пропусков, у Геворка не было даже паспорта с собой. На рейсовом автобусе мы выехали из Хашури в направлении Ахалкалаки. Не доезжая до погранзаставы, попутчики нам посоветовали сойти из автобуса, и продолжить путь пешком через снежный перевал.
            В пути мы встретили сугробы и жгучий холод, от чего нам пришлось доставать из дорожных сумок тёплую одежду. За перевалом заблудились. Блуждали долго. Пройдя снега, мы увидели пастухов, говорящих на турецком языке. Мой дед Карапет учил меня говорить по-турецки, но моих навыков в этом языке было мало для общения. Однако при встрече с пастухами языковый барьер не стал помехой. Объясняясь, руками и жестами, мы поняли друг друга и, при их помощи вышли снова к тому пограничному посту, который пытались обойти. Заметив нас, пограничники строго обратились к нам:
           – Кто вы и куда направляетесь, предъявите документы? Пришлось врать и выкручиваться из сложившегося положения. Я ответил им, что мы жители Ахалкалаки, ездили в Ереван смотреть футбольный мачт. Я даже в знак доказательства подарил им пачку армянских сигарет «Сольют». Вместе с пограничниками были гражданские лица. Один из них задавал вопросы на армянском языке, проверяя наши знания об авторитетных жителях Ахалкалаки. Кое-что я сам знал, а на часть его вопросов случайно отвечал правильно.
           – А чья команда выиграла матч? –
Спросил меня мужчина с красной повязкой.
           – "Арарат" – крикнули мы в один голос. Они нам поверили и пропустили. За постом, у обочины пыльной дороги мы увидели грузовик и от радости, позабыв, где находимся, бросились к его двери.
На наше счастье, шофёр оказался из села Арагова, понимал русский язык. Мы познакомились с ним, и он нас привёз вечером в село Гоман, откуда был родом мой попутчик. Родственники Геворка нас приняли очень тепло. Ночь на новом и незнакомом месте преподнесла нам очередной сюрприз. После долгих разговоров, устав от дальней дороги мы в полночь легли спать в одной большой комнате его двоюродного брата.
           Глубокой ночью, просыпаюсь в центре села в одежде. Без паники, молча вернулся обратно.
Разделся по-тихому лёг и чтоб впредь никого не напугать, на всякий случай своим ремнём привязал свою правую ногу к
спинке железной кровати, чтоб случайно снова не ушёл. Утром рассказал ребятам о своих ночных приключениях.
Они очень перепугались и следующей ночью сами привязали меня к кровати. Это был последний случай проявления лунатизма
в моей жизни. После посещения Храма в Эчмиадзине, где я поставил свечку, помолился в церкви у алтаря и
у меня всё нормализовалось, кошмарные видения закончились.
           Утром следующего дня, мы с Геворком пошли в том же селе в гости к моим родственникам.
Нас встретила большая семья моего друга детства – Меружана. Его самого дома не было. Нам объяснили,
что он уехал в Ереван на празднование юбилея города. Однако группа молодёжи из его братьев и других родственников устроили для нас грандиозный пикник на природе. Закатили чудное застолье с музыкой, шашлыками и высокоградусной домашней водкой у родника с голубой и ледяной водой. На следующий день, попрощавшись с нашими гостеприимными и добрыми родственниками,
мы рейсовым автобусом поехали на автовокзал.
          Перед отъездом в Ереван, я решил заехать по пути к знакомой девушке в Ахалкалаки, которая этим летом отдыхала у нас в Анапе у моих родственников. Мне тогда казалось, что Офелия – так звали её, была тоже влюблена в меня, как я в неё. Она была красивая и великолепно танцевала и пела индийские песни из кинофильмов. Мы с Геворком легко отыскали её дом и, купив на рынке фрукты, и сладости пошли к ней в гости. У порога дома нас встретила её мать. Пока мы пили кофе, соседка нашла Офелию. Я не ожидал столь тёплой и радостной встречи, с которой приняла меня Офелия. Мы долго сидели за столом, беседовали, веселились, шутили, смеялись и не заметили, как вдруг моя красавица резко переменилась в лице, разглядывая мою руку. На мгновение я забыл о своей некрасивой руке, и в эйфории смеясь, и хлопая в ладоши, обнажил свой изъян. Меня ошеломил неожиданный вопрос Офелии:
           – что у тебя с рукой?
           Время, словно остановилось. Наш смех оборвался на самом пике, как лента магнитофона и утих. На её щеках слёзы, словно топлёное масло на сковороде растекались волнами ужаса, изменив в одно мгновение наше настроение и ход истории. Я не знал, куда себя девать. Напряжение нарастало. Казалось, ещё мгновение и мир разлетится в тартарары.
В этот трагический момент вошла в комнату её мать и, не понимая происходящее, испуганно спросила:
          – Что случилось? Офелия схватила свою кофточку, лежащую
рядом на диване, и словно метеорит выскочила из комнаты.
         С тяжёлым и унылым настроением мы вышли из дома.
Навсегда уезжая от Офелии несломленный, но оскорблённый,
я понял, что у меня к ней была мимолётная влюблённость.   
         Осенью, 1992 года, проездом через Ахалкалаки я случайно на автовокзале встретил Офелию. Пригласил её в ближайшее кафе, и там за чашечкой кофе она рассказала мне, что после моего отъезда, через год вышла замуж за местного парня и уехала с ним жить в Ереван. Там её муж попал под поезд и лишился обеих ног. После чего она с ним развелась, а муж спился и умер в нищете и в одиночестве.
Офелия рассказывала мне о своём горе и плакала. Её мне искренне было очень жаль, но это уже ничего изменить в жизни было невозможно.
          Раним, осенним, пасмурным утром 1968 года наш автобус подъехал к автовокзалу Еревана. Я слышал, как стучит моё сердце в груди, и оркестровые литавры на площади вдруг стали бить в такт с моим сердцем. Впервые увидев напротив вокзала огромную статую Давида Сасунского на вздыбленном коне, вскинувшего меч и одетого в бетон и металл, я воодушевлённо воскликнул:
          – Ах вот она, родная Армения моя!
          Казалось, вот-вот грозный всадник бросится в бой и под копытами коня растопчет врагов своего отечества. Восхищаясь и любуясь грандиозной силой монумента, мы, то и дело оглядываясь, перешли на противоположную сторону привокзальной площади. Дальше на трамвае мы доехали в центральную часть города, где на широкой площади у фонтана звучала армянская танцевальная музыка. В тёплых лучах осеннего солнца, в брызгах и разноцветных бликах поющих фонтанов звучала музыка Арама Хачатуряна, ублажая своей нежной мелодией моё сердце, истосковавшееся по исторической Родине.
         – Ах, Ереван, Ереван! Мой маленький «Париж»! Он и тогда, полвека назад, восхищал меня своей неотъемлемой и неповторимой красотой! До сих пор перед глазами и в душе моей – широкие проспекты и улицы. Матенадаран, театры, Святые храмы Эчмиадзина, Гарни, Гегард и озеро Севан. В дали за холмистой долиной - как на ладони лежал двуглавый Арарат, как море в утреннем тумане, тоскуя, как седовласый отец, глядя в печали на дитя своё – Ереван из-за железной занавеси.
         Тема моей повести вселилась в мою душу, захватила разум и сердце. Страница за страницей, споря между собой, словно осенние птицы, вылетали из души моей и садились, одна к другой рядышком на строчки, как на провода, будто собирались в стаи для перелёта в дальние края, согревая мне сердце, вселяли в меня уверенность, что я не напрасно начал эту книгу. Однако, когда я всем сердцем втянулся в процесс
творчества, вдруг неожиданно для меня, моего собеседника выписали из больницы. Из телефонного разговора я узнал, что Аршак правильно    воспользовавшись своим свободным временем, уехал в Грузию для реконструкции и установки памятников на могилах своих предков на кладбище в селе Хандо, где были захоронены первые переселенцы, бежавшие от геноцида в 1828 году из Эрзерума (западная Армения) в Джавахк. Обстоятельства сложились таким образом, что в период его отъезда я был вынужден приостановить работу над повестью.
          ***
          С тех пор немало утекло воды
          Там, где давно не ходят пароходы,
          И ржавчиной покрылись поезда.
          Но там шумят, как прежде, водопады,
          И над горами носятся орлы…

          Декабрьским тёплым вечером 2021 года ко мне постучали в дверь.
Напевая шуточную песенку со словами «…кто стучится в дверь мая, видишь, дома нет никто…», я распахнул двери. К моему удивлению и огромной радости, за порогом оказался Аршак. Крепко обнимаясь, мы вошли в дом. Усадив его за стол, я побежал в кладовку, схватил бутылку виноградной чачи, хлеб, соль и прочую закуску. Это дало мне возможность немного прийти в себя. Мне показалось, прошла целая жизнь с того дня, когда Аршак выписался из больницы и уехал в Джавахк. Он готов был прямо с порога начать рассказ, прерванный осеню 2019 года, но я ему мешал своими вопросами. Тогда он нежно взял меня за руку, культурно попросив помолчать, как обычно улыбаясь, сказал:   
          – Извини, мой друг, но я боюсь растерять мысли, блуждая по тёмным извилинам своей дырявой памяти, и не успеть донести самую важную деталь моего рассказа. Мои попытки отвлечь его не принесли успеха. Он жаждал поскорее сбросить со своих плеч тяжкий груз воспоминаний. Выпив со мной рюмочку чачи, он закурил и тихо начал свой рассказ.
          – Из Армавира на маршрутном такси за сутки я приехал в Грузию. В пути не мог уснуть. Душа скучала по родным горам. Днём и ночью глазами искал знакомые места. Каждый холмик, каждое дерево на чёрно-красных склонах пролетающих мимо за окнами маршрутки, как призраки напоминали мне моё прошлое, как беспощадное цунами, вырывая клочья из моих видении и наполняли страхами мою душу.
           Пройдя несколько десятков метров от автовокзала по городу, общаясь с прохожими, я заметил, что люди принимают меня за местного и не замечают никакого различия.
          Взяв такси, я поехал в своё родное село, где семьдесят лет тому назад родился. Вот тут меня подвели эмоции. В душе – смятение. Как там меня встретят, что скажут – мучили меня вопросы. Таксист был тоже не дурак: увидев слёзы на моих глазах, понял, что я здесь давненько не бывал. Не пощадив меня, он запросил тройную цену. Чтобы не уронить своего достоинства, не пытаясь разобраться в текущем курсе грузинского лари,
я молча выложил даже немного больше суммы, озвученной водителем.
          И вот я в центре нашего села, уставший и растерянный. Вокруг всё так сильно изменилось, что я не меньше получаса изучал окрестности,
а затем, увидев знакомые кварталы старых улиц, поднял с земли свой чёрный чемоданчик и пошёл пешком по селу в направлении к дому моего брата – Арутюна.
          В пути повстречались несколько прохожих, спрашивая меня, кто я и к кому иду. Здороваясь и разговаривая с ними на местном диалекте, я каждый раз отвечал:
          – Дорогие мои, я ваш бывший односельчанин, приехал из России. Для полной убедительности называл своё имя и фамилию, поскольку половина населения нашего села являются моими однофамильцами и родственниками, я подумал, что это поможет мне быстрее найти своих близких. В итоге люди, осторожно глядя на меня, тихо переговариваясь между собой, всё же объясняли, куда мне двигаться.
          Мои родственники, при встрече были очень удивлены моему приезду без предупреждения. Немного рассказал о себе, расспросил о происходящем в селе, а позже с их помощью нашёл на кладбище могилы моих предков, что было главной целью моей поездки в Грузию. На следующий день, организовав бригаду строителей, которых возглавил там живущий мой двоюродный брат Арутюн, занялись строительством памятника. Не прошло недели, как на кладбище возвышалась полутораметровая стела из чёрного гранита с надписями восьми имён, похороненных там. В домашних заготовках у меня ещё до поездки был проект с видом монумента, где на стеле белыми буквами по чёрному граниту легли мои четыре строчки.
      
         
          ***   
          Остановись прохожий на минутку
          И эту надпись скромную прочти.
          И возложив на камень незабудку,
          Покойных здесь молчанием почти.

          – Неизвестно, вернусь ли я в эти чудные края, – думал я. Быть может, в следующей жизни. Но в душе моей уже сегодня согласье и покой! На память я сделал несколько снимков фото камерой и распрощавшись с родственниками, живущими в Грузии, поехал на автовокзал. Дальше мой путь лежал на Ереван.
          Когда Аршак снова завёл разговор о войне в Арцахе, я сильно пожалел, что не давал ему говорить.
          – Судьба Арцаха волновала меня до глубины души.
          – Я был там в девяностых, но не скажу, как туда попал в сентябре 2020 года,
только скажу, что эту войну с той первой не сравнить.
          Я не мог предположить, что Аршак в этом возрасте, имея проблемы с сердцем, поедет в зону боевых действий. Он держался молодцом и даже рассказал мне анекдот.
          – Как-то в семидесятых годах прошлого века один мой знакомый
немолодой еврей, рассказал мне потрясающий анекдот.
          – Идут по лесу два туриста, отставшие от основной группы, и вдруг слышат хруст валежника позади. Оглядевшись, видят огромного медведя на расстоянии десяти метров. Один турист снимает свои босоножки и срочно переобувается в спортивные ботинки.
Другой, увидев это, спрашивает его:
          – Ты что, в самом деле надеешься убежать от зверя?
          – Не знаю, но надеюсь, что убегу от тебя подальше.
Предполагаю, так думали некоторые военные стратеги, во время сорока четырёх дневной войны, когда на маленький Арцах напали до зубов вооружённые азербайджанские войска и банда наёмников из Турции, Сирии и Пакистана.
          – Когда я вышел из маршрутки в центре посёлка Сасуник, в 17-ти километрах от Еревана, где жил с 92 по 96 год, мне позвонил мой друг, бывший главный редактор журнала «Гарун», блестящий журналист, бывший председатель печати и информации Армении, оратор, депутат парламента, гениальный поэт, писатель-публицист и мой родственник Меружан Тер-Гуланян. Ещё находясь в Ахалкалаки, я звонил ему, что скоро буду в Армении и он в ответ пригласил меня на свадьбу своей внучки. Не успев с дороги толком повидаться в посёлке с друзьями, как говорится, с корабля попал на бал.
          Мог ли я мечтать, что совершенно случайно и неожиданно для себя окажусь на свадьбе детей олигархов в окружении известных людей, телеведущих, артистов и легендарных певцов? Из увиденных мной представителей творческого цеха больше всего запомнился иранский поэт и писатель Варанд Туркчян, с которым я познакомился на этой свадьбе. Через день мы стали свидетелями презентации его книги. В ходе заседания жюри мы обсуждали с армянскими писателями кое-какие детали его повести и некоторые аспекты его творчества.
         Вот тут я вспомнил мои юные годы, когда я начинал писать свои первые стихи, и получил первые публикации, сказал Аршак и плавно перешёл к воспоминаниям из семидесятых годов.
         – На протяжении десятка лет я писал, в основном стихи, посвящая друзьям, милым дамам, о жизни, погоде, природе, по разным поводам. Мои друзья и поклонники постоянно подталкивали меня к мысли отнести стихи в нашу газету на публикацию. И только в далёком 1974 году, набравшись смелости, я решился принести свои стихи в редакцию районной газеты «Советское Черноморье».
         Крепко сжимая под мышкой потрёпанную, толстую тетрадь со стихами, я вошёл в общий отдел редакции, где встретился с ответственным секретарём по имени Валентин Маховой. Поздоровавшись с ним, объяснил причину моего визита. Затем мы перешли в его кабинет, и там я передал в его руки свои рукописи. После прочтения первой страницы он вдруг всполошился. Неожиданно выскочил из своего кабинета, побежал по коридору в соседний кабинет с криком со словами: «Кто видел, фотокора-а-а?». Я был в шоке. От гордости, что меня здесь приняли, как настоящего поэта, на мгновение закружилась голова, но вскоре, отрезвев, я избавился от этой эйфории, ясно представляя своё место в этой жизни. Однако произошло чудо... Человека, пишущего стихотворения, в народе называют же творцом, верно? И это чувство знакомо талантливым творцам. Когда ты пишешь, то переносишься во времени, примеряешь на себя всевозможные образы, перевоплощаешься в героев произведений и в прочие персонажи. Сам того не замечая, выполняешь функции Создателя. Не возьму на себя смелость называть писателя Богом, но ведь мы называем нашу работу творчеством, что является прерогативой Бога. Боюсь, за такое богохульство Всевышний накажет меня, однако факт остаётся фактом. Буквально через два дня я получил очередной номер Черноморки с моими стихами на главной странице и трудно теперь описать мою радость!
         Летом 1976 года, будучи проездом в городе Ростов-на Дону, я решил отыскать ростовского поэта Ашота Гарнакерьяна и пообщаться с ним. Накануне я купил в книжном магазине сборник его стихов, и они мне очень понравились. В те годы не составило особого труда найти на почте телефонный справочник, где были номера телефонов и домашние адреса. Ашот Георгиевич принял меня, как щедрый, гостеприимный хозяин, в строгом соответствии с армянскими обычаями. Уже тогда он был в преклонном возрасте, однако, ещё не потерявший бодрости духа и интереса к жизни, весело расспрашивал меня о жизни и наравне со мной пил армянский коньяк, который я принёс с собой. Никогда не забуду его судьбоносные слова, сказанные в ходе тёплой беседы.
         – Имей ввиду, тебя ожидает та же участь, что постигла меня.
Я осторожно уточнил, что он подразумевает.
         – Армянина, пишущего на русском языке, не всегда легко понимают...
         Я видел в его глазах печаль и боль, когда он говорил:      
         – Нам, сыновьям небольшой нации, родившись в провинции, нужно прикладывать гораздо больше усилий, чтобы достичь больших высот. Однако он то и дело воодушевлённо рассказывал о своих однополчанах – русских, грузинах, армянах – героях Великой Отечественной войны, о простых солдатах, мужеством которых чрезвычайно гордился.
         На очередной встрече в городском Доме Культуры города Анапы, где раз в неделю собиралась наша литгруппа, мне явно посчастливилось познакомиться с московским поэтом Александром Шалагиным. С его слов я понял, что он женился на местной женщине и с тех пор живёт с ней в Анапе. Он был старше меня лет на двадцать, но большая разница в возрасте в общении нам не помешала. У нас постепенно сложились дружеские отношения на почве поэзии. Частенько встречались, говорили о литературе, о поэтах серебряного века. Пели под его гитару патриотические песни, повторяли азы стихосложения, применяя их во вновь рождающихся строчках.
          Однажды на встрече, в один из вечеров, мы читали перед публикой стихи.  Я заметил, что во время его чтения слушатели реагировали бурными и продолжительными аплодисментами, а после моего выступления повисала гробовая тишина. Увидев в моих глазах печаль и досаду, Шалагин предложил обменяться ролями, то есть следующие два моих стихотворения читает он, как свои, а я читаю его стихи, представляя моими. Подлог никто не заметил, но произошло чудо. Снова ему бурно хлопали, а мне предложили больше не читать. Когда Александр Фёдорович раскрыл наш тайный сговор, публика была в шоке. С тех пор я с упорством оттачивал своё мастерство чтения и только через годы стал получать заслуженные аплодисменты.
          Шалагин рассказывал о себе жуткие истории, которые меня потрясли и оставили в моей душе неизгладимый след. В его стихах чувствовались патриотизм и любовь к Родине, смешанные с ненавистью к властям.
          У него обе ноги были парализованы, и он объяснял это тем, что сидел во Владимирской тюрьме, где его жестоко избивали охранники. Выбивая признания, четыре тюремщика брали его за руки и ноги, раскачивали и ударяли копчиком о бетонный пол, тем самим травмировали позвоночник.
          Тогда мне казалось, что этого в природе быть не может, и он всё придумал, но не прошло и месяца, как я получил повестку с указанием адреса. Блюстители порядка встретили меня вежливо, но, когда их поставленные условия я категорически отказался принимать, они мягко намекнули мне на неудобства, которые могут иметь место в моей жизни. Тогда я решил обвести комитетчиков вокруг пальца. Пообещал им порвать отношения с моим другом, но сам тайно продолжал встречаться с Александром Фёдоровичем. Недолго длился наш покой. После третьей встречи ко мне домой нагрянул помощник участкового, молодой сержант милиции. Он популярно и доходчиво расписал список последствий за мою дерзость и, не дожидаясь моего ответа, поспешно покинул наш двор. Вот думаю, – что меня тогда спасло от гнева и железного каблука КГБ? Сомнения отпали на следующий день, когда я увидел лицо Александра Фёдоровича, в окошке чёрного воронка, когда его увозили по дороге в направлении Новороссийска. Ничего печальнее в жизни не видел. Он махал и что-то кричал из окна с металлической решёткой, но до меня долетели обрывки слов, из которых я не понял ровным счётом ничего. Больше о нём я не слышал и никогда не видел. А главный редактор Черноморки строго приказал своим сотрудникам до его кончины не допускать меня в редакцию.
          Когда в одном месте что-то убывает, то обязательно в противоположном месте нечто прибывает. Это я о том, как оказался среди юных одарённых поэтов и писателей Кубани осенью 1976 года.
         Главным событием этого года для меня стало случайное знакомство с кубанскими поэтами. Тогда я работал на строительстве пансионата «Родник». Время было вечернее. Я только что закончил работу, принял душ, переоделся и собрался уходить. Гляжу, под тенистым навесом, на зелёной лужайке выставили канцелярский стол, обитый зелёным сукном. На столе вспотевший графин с розовым напитком и два пустых гранёных стакана. Понимаю, что здесь и сейчас будет какое-то мероприятие, а что именно – не понятно. На всякий случай занял место в первом ряду посередине.
         Вокруг суетятся гости и работники лагеря. Выносят из помещения табуретки и добавляют к лавочкам, ставят второй и третий ряд. Между собой говорят о каких-то поэтах, называя незнакомые фамилии. От счастья я чуть не вскрикнул, когда догадался, что здесь будут выступать поэты.
          Ровно в шесть вечера к столу подошли двое мужчин. Они ничем не отличались от местных и гостей-отдыхающих. Достав из своих портфелей пачки машинописных листов бумаги и несколько небольших книжек, они сначала представились, рассказали немного о себе, потом поочерёдно стали читать стихи. Примерно через час вдруг один из них, который представился Сергеем Хохловым, встаёт, подходит ко мне и, обращаясь к публике, объявляет:         
          – Дорогие товарищи, среди нас присутствует ваш сотрудник, молодой местный поэт, приглашаем его к столу.
Оборачиваясь ко мне, глядя в глаза, улыбаясь, говорит:
          – А вот и он, прошу любить и жаловать! От неожиданности и удивления я был потрясён.
Встал, ощущая дрожь в ногах, с трудом подойдя к столу, первым делом шёпотом спросил у Хохлова:
          – Извините, но откуда вы узнали обо мне? Он медленно повернулся к публике и, сделав ковшиком ладонь правой руки,
показал на Марину – дочь директора пансионата. Мне стало всё ясно. Это проделки Марины, – подумал я.
Она работала в пансионате библиотекарем и знала, что я люблю стихи, много беру книг для чтения, пишу сам. Она же для меня распечатывала на пишущей машинке мои вещи просто так, за спасибо!
          На этом вечере, рядом с профессиональными поэтами чувствовал себя, словно на экзамене.
После прочтения нескольких стихов от волнения у меня пересохло в горле, и я попросил стакан сока. Хохлов улыбаясь,
собственноручно налил мне из графина полный стакан. Не спросив, что в графине, поблагодарил и приложившись к стакану,
залпом выпив холодный напиток. После второго стакана – не помню, как добрался домой. Зато запомнил название напитка – это было креплёное вино, розовый мускат.
         Второй поэт оказался бывшим лётчиком и юморным товарищем. Звали его – Кронид Александрович Обойщиков. На следующий день я пошёл к ним в гости в единственную на весь город гостиницу «Анапа», где они остановились. Обойщиков был старше Хохлова на семь лет, но на вид выглядел на много моложе.
Так казалось, видимо, оттого, что Обойщиков часто шутил и смеялся, а Хохлов вёл себя солидно. Но они оба оставили в памяти моей неизгладимые впечатления.
          Кронид Александрович назначил мне встречу на утро следующего дня, Сергей Никанорович – на вечер. Обойщиков к моему приходу лежал на диване. Я принёс машинописные листы со своими стихами. Он взял из моих рук пачку и положил на подушку. Читая стихи, он перекладывал произведения: одни – между ног, в область паха, другие – на грудь, тем самым давал соответствующую оценку каждой вещи, комментируя недостатки, разъясняя, как их устранять.
         Каждую минуту и каждое слово, сказанное этими великими людьми, я запомнил на всю жизнь. Меня часто окружали высоконравственные люди, и это были мои первые, поучительные университеты, которые вели меня по жизни в правильном направлении.
         Вечером при встрече Сергей Никанорович сказал, что этой осенью стартует Всероссийский семинар начинающих молодых поэтов и писателей, и он, на правах председателя, от имени краевой писательской организации и лично от себя приглашает меня в город Краснодар для участия в семинаре.
         Порой мне кажется, что талант – это диагноз, или, выражаясь современным языком, это вирус,
причём – заразительный, но приятный.
         В начале октября мне пришло официальное приглашение на семинар. С меня требовалось всего на всего иметь с собой десятка два машинописных стихов в трёх экземплярах. На всякий случай я попросил Марину напечатать тридцать произведений и с этим багажом явился на семинар в точно указанный срок. Перед этим на очередном заседании группы я с нескрываемой радостью рассказал своим друзьям об этой новости. Владимир Бухаров с восторгом произнёс, что он тоже приглашён на семинар,
и предложил ехать вместе. У Ирины Лагуновой приглашения не было, но она выразила желание ехать с нами.
У нас с ней были тёплые, дружеские отношения на основе взаимной симпатии. Я очень обрадовался,
что такая симпатичная, умная девушка согласилась составить нам компанию и стать нашей спутницей,
не зная наперёд, будет принимать участие в семинаре или нет. Если бы остальные знали о том,
что организаторы взяли на себя все финансовые и бытовые вопросы, питание и проживание в гостинице,
думаю, желающих участвовать в семинаре было бы гораздо больше, но я и сам не знал об этом.
По прибытии в Краснодар мы первым делом устроились в гостинице, а потом пошли искать место встречи
приглашённых на семинар. К тому времени я был знаком с Юрием Ивановичем Сердериди.
Он также посещал наши литературные вечера, делился с нами своим богатым опытом в поэзии и прозе,
но не поехал на семинар, учитывая то, что он был старше всех нас, и у него был большой стаж творчества.
Называться молодым и начинающим он не решился. Этнический грек, Юрий Иванович жил в Анапе и
частенько приглашал меня к себе в гости. Он с большим уважением угощал меня своим домашним вином.
          Сергей Зубарев и Виктор Романов, будучи начинающими, но вполне успешными, не участвовали в семинаре,
хотя активно посещали наши еженедельные собрания.
          В нашу группу время от времени приходил талантливый, но мало кому известный, художник и
поэт Юрий Всеволодский. С ним мы легко подружились, несмотря на то, что он был старше меня на десять лет.
Теперь те годы вспоминаю с ностальгией.
          Перемены в жизни у меня происходили, как правило ежегодно осенью. Отсюда у меня появлялась мысль,
что человек сам создаёт свою судьбу и каждый индивидуум – актёр в своём театре. Эта мысль толкала меня на действия
и поездки, новые впечатления, новые произведения. Каждое событие и каждый отрезок своей жизни я воспринимал с
трепетом и волнением, накопленные эмоции отражал в стихах.
          Этот семинар разделил моё отношение к жизни, до и после. За несколько дней работы семинара,
общаясь с поэтами краснодарской писательской организации, я существенно изменился. Ничто не влияет на человека так,
как слово. Творец и творчество имеют не случайно один корень и здесь я нахожу параллели со Святым писанием.
          На всероссийском семинаре начинающих поэтов и писателей Кубани, проходившей осеню 1976 года,
в Краснодаре, я познакомился с такими поэтами, как Сергей Хохлов, Кронид Обойщиков, Виталий Бакалдин,
Вадим Неподоба, Борис Васильев, Алексей Неберекутин, Сергей Тарумов, Владислав Золотарёв, Владимир Бухаров и
Юрий Сердериди. Все эти поэты давно ушли в мир иной, но каждый из них это глыба и богатый пласт в истории
человечества и неотъемлемая часть современной Русской литературы. Чёрные полосы чередуются с белыми,
но жизнь продолжается. Сегодня у меня более десяти новых друзей-писателей и это говорит о том,
насколько я богат. Точна пословица, где сказано – «Не имей сто рублей, а имей сто друзей», или –
           – «Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу – кто ты». Разменяв восьмой десяток,
я теперь твёрдо убеждён в том, что мои друзья – моё богатство!»
           Забегая в перёд, хочу поделится впечатлениями давно минувших лет,
незабываемых событии, изменивших моё самосознание кардинально, а дружбу я умел и умею ценить,
сказал Аршак и продолжил свой рассказ.
           Давним–давно, в моей далёкой юности, после возвращения из Армении, уже будучи студентом,
я работал в одном стройотряде с парнем из Ленинграда по имени Владимир. Не стану докучать вас деталями
нашего знакомства, сейчас это не главное, но по ходу повествования подробно расскажу,
где и когда мы с ним познакомились. Корни нашего знакомства прорастают из далёкого подзабытого
прошлого века. Это было так давно, что порой мне кажется, будто наша дружба мне
приснилась. Многих однокурсников уже нет в живых. Большую часть однокурсников я не запомнил.
Некоторые живут и сейчас, но вот этого человека я запомнил на долго.
           В группе я был старше всех, как минимум на год. Учитывая мой опыт в строительстве и возраст,
меня назначили бригадиром, а Владимир был избран старостой группы. Он был немного ниже меня ростом и
на год с лишним младше, но силой обладал богатырской. Он мне запомнился тогда ещё и тем, что однажды
на меня пытались наехать несколько местных парней, а он заступился за меня. Пацаны хотели,
как это тогда называлось, устроить мне прописку, только за то, что я приехал с Кубани и
по национальности – армянин. Он мне тогда сказал:
           – ты отойди в сторонку и прикрывай меня с тыла, а сам один бесстрашно дрался с тремя парнями
крупнее и старше себя. После этого случая мы с ним подружились. Более того, в то время мы жили в одном
общежитии и частенько посещали местный спортзал, где занимались спортом.
Он тогда серьёзно увлекался гимнастикой и борьбой.
           Хорошо помню седьмого октября отмечали его день рождение.
 Самое главное, мы с Владимиром и несколько одарённых ребят из нашей бригады организовали и дали в
местном клубе импровизированный концерт художественной самодеятельности. Так сложилось, что за год
до этого, у нас в Анапе я участвовал в художественной самодеятельности, играл в юмористическом театре
и имел кое какой сценический опыт ведущего, и я думаю, потому наш концерт удался. Владимир ловко исполнял
гимнастические упражнения и показывал фокусы, а остальные ребята пели индийские песни,
плясали русские народные и кавказские танцы. На наше счастье музыканты у нас были свои ребята из Гайкадзора.
           По просьбе зрителей и администрации посёлка, концерт на следующий день пришлось повторить,
за что председатель колхоза от имени зрителей нам выразил благодарность и наградили всех нас ценными подарками.
           Долгие годы хранил я первую в жизни полученную на практике   похвальную грамоту.
Это были самые счастливые годы в моей жизни.
           Поздней осеню расставаясь, мы обменялись адресами и разъехались кто куда.
Прошли годы и не только адреса, но и многие события безвозвратно стёрлись из моей памяти.
Помню, в лесу мы очень ловко метали топоры в стволы деревьев. Острые моменты канули в
беспросветную тьму памяти.
           В том далёком посёлке мы вместе строили огромную ферму и всю деревянную работу выполняли сами,
а именно сооружали крышу. Мой отец – фронтовик, 1919 года рождения, прожил в здравии сто четыре года.
В своё время он был опытным столяром–плотником, чему и научил меня.
В свою очередь я передавал свой строительный опыт и не хитрые навыки моему новому юному другу Володе.
В те годы у меня уже был третий разряд плотника, а после окончания стройки, судя по сложности инженерных
работ, нам обоим и ещё кое-кому из нашей группы присвоили четвёртый разряд.
           История наших общений не успев окрепнуть, оборвалась и я подумал, что вместе с адресом навсегда
потерял самого дорогого друга. Одно время меня охватили сомнения в том, что в прошлом судьба сыграла
со мной злую шутку. Решил, что всё это роковое совпадение и я просто обознался. Но столько сходства и
фактов доказывающих, что я не ошибся.  К тому же, как-то раз, случайно, по телевизору увидел
Владимира фотографию шестидесятых годов и ошеломлённый, твёрдо убедился в том, что это был он.
У меня душа ушла в пятки и родились смешанные чувства. От потрясения, я не верил своим глазам.
           Прошло ещё несколько лет, и однажды я понял, что потерял его навсегда. Иначе не скажешь,
поскольку ситуация, в которую я попал в то время, оказалась хуже предыдущей. К тому времени Владимир
уже работал в Кремле и можно-ли было мне, простому гражданину и неизвестному поэту заявить о том,
что я лично был знаком с премьер-министром России. А когда мы избрали его президентом и вовсе потерял
всякую надежду общаться с ним. Мне бы никто и никогда, во – первых не поверил, поэтому я упорно и
терпеливо молчал все эти годы. Однако, ещё в 1992 году, когда проездом гостил в Ереване у брата
– депутата парламента, где премьер-министр Армении, мой брат и группа депутатов армянского парламента
пригласили меня на свой банкет в честь празднования дня Еревана, я не сомневался в том, что имел уже тогда
определённый вес в высоких кругах, однако, честно говоря, я всё же опасался ненароком нанести урон престижу
и карьере Владимира Владимировича, и в интересах нашей Родины – России, твёрдо решил, впредь публично
не говорить о своём знакомстве с ним, но с годами, анализируя прошлое, я стал больше ценить настоящее и
сквозь призму прошлого глядя на настоящее, как на синицу в руках, удовлетворялся тем, что есть,
не претендуя на лебедя в облаках.
           Я всегда восхищался его успехами. На выборах всегда голосовал за него. Часто ездил в те города,
где он встречался с народом, чтобы быть в близи и слушать его доходчивые речи.
           В сентябре 2015 года, когда отдыхал в Крыму в Алуште, узнал, что он планирует визит в Ялту,
в тот же день спешно поехал туда. На Ялтинской встрече, находясь в нескольких шагах, не решился подойти ближе.
           Нынче накопилось очень много вопросов государственной важности и просто ностальгия по прошлому
молча грызёт и терзает мою душу. 
           Частицу своего порыва я всё же удовлетворил. Будучи в Геленджике на отдыхе в санатории "Русь",
5 го октября сего года, съездил в Сочи и отдалённо прослушал в живую его речь на Валдайском форуме.
           Когда ещё мне выпадет подобная удача, встретить давнего и незабываемого друга, вспомнить молодость
и часок другой поговорить.
           Но это уже будет другая история, из области фантастики. Это не про нас, сказал Аршак, закурил новую
сигаретку и продолжил свой рассказ.
           Лето 1973 года. Вечером, после долгой игры в карты на пляже, уставшие три друга – Ардаш, Геворк и я
пошли в летний ресторан «Золотой Пляж», недалеко от моря, поужинать, отдохнуть и развлечься.       
           Подобные вечера этим летом у нас повторялись частенько. Тем более у меня было на что кутить.
В тот день я выиграл у наивных картёжников в секу большую кучу денег.
           Только заказали блюда, пропустили по рюмочке, гляжу за соседним столом сидит человек,
очень знакомое лицо. 
           – О Боже! Воскликнул Геворк, раньше меня:
           – Да это же Георгий Степанович – мастер наш из стройотряда, где мы проходили практику.
Кстати, Ардаш и Геворк, тоже со мной работали в стройотряде, а так – же участвовали в концерте,
который мы все вместе устроили в клубе глухой, таёжной деревушки.
Это были те музыканты, которые играли на своих музыкальных инструментах на нашем концерте в тайге.
           В тот вечер мы погуляли от души. Геворк пожелал остался там в гостинице
с Георгием Степановичем, а мы с Ардашом, попрощавшись с ними, направились в район кинотеатра «Родина». 
           * * *
           Из всех остался только я один.
           Мои друзья – бесценное богатство.
           Мне не поможет даже Алладин,
           Что бы вернуть потерянное счастье.

           Прошлое – имеет неоднородную структуру. Оно бывает – добрым и злым, сладким и горьким благородным и коварным.
От неё не спрячешься, не убежишь. Оно тебя везде найдёт и спросит:
            – Ну что мой юный друг, не ждал меня?
            В жарких беседах, словно родному человеку я рассказывал бывшему мастеру о себе и своей семье.
О том, как в декабре 71 – го года женился, а в мае 73 – го у меня родился сын. Осенью 74 – го мой брак распался,
но Георгий Степанович о разводе уже не узнал и никогда не узнает, потому, что уехал на следующий день после
последней встречи в ресторане и больше я его никогда не видел.
          – Даже не знаю, как и с чего начать рассказывать, сказал печально Аршак и прикурив новую сигаретку,
затянувшись продолжил.
           – Из ресторана мы вышли вдвоём – Ардаш и я. Надеясь поймать такси, мы пошли по набережной в сторону пятачка,
где собираются таксисты и прочие бомбилы – частники. Улицы неосвещённого города были пусты и всюду царили тьма и
мёртвая тишина. Мы молча шли в кромешной мгле наугад. Вдруг откуда не возьмись предо-мной возникла фигура
крупного человека. Казалось он появился, как приведение из ниоткуда. Оторопев от неожиданности,
я задал ему возмущённый вопрос:
          – Кто ты и чего тебе надобно?
В темноте еле просматривалось его лицо и я не мог увидеть предметы в его руках. Ардаш находился на два шага впереди
и тоже не видел незнакомца. После моего вопроса неизвестный на мгновение исчез из моего поля зрения и блеснув чем-то светоотражающим тяжёлым и твёрдым предметом резко нанёс мне по голове. Удар был такой силы, что,
как говорится, у меня из глаз брызнули и посыпались искры. Здесь я самокритично пошутил сам над собой,
вот тебе и брызги шампанского, однако сумел устоять на ногах и даже крикнув товарищу:
         – Ардаш, держи его и кинулся догонять убегающего верзилу.
Мужчина очень быстро растворился в темноте. Поиски той ночью не дали нужного результата, но мы там встретили двух
девушек и с их помощи на следующий день нашли агрессора. Им оказался мужчина, работающий официантом в том же ресторане,
где мы сидели прошлым вечером. На встрече он рассказал, что его девушку увёл армянин по имени, как у меня и услышав
несколько раз моё имя из уст Ардаша в темноте, он подумал, что я и есть тот, кто увёл его девушку
и решил мстить, пока не поздно.
          В тот вечер в суматохе я не понимал, на сколько опасна рана на голове. Кровь не переставала сочиться из раны,
и я начал слабеть. Девчата посоветовали обратиться в травматологию, где мне на порезы наложили несколько швов и
забинтовали. Пока обрабатывали мои раны, хирург шутил, что опьянел от запахов, исходящих от меня. Ничего себе шуточки.
На голове у меня разбили бутылку шампанского, и я весь, из внутри и с наружи пропах запахами вперемешку вина с коньяком.
          Я решил, что травмы, полученные мной в тот неблагоприятный день, не представляет особой опасности моему здоровью и принял решение не строго наказывать виновника этого инцидента. Тем более он признался,
что обознался и случайно напал на меня. Я поставил перед ним условия искупления его вины таким образом.
Он накрывает в ресторане бесплатно два стола по моему составленному меню и угощает всех моих гостей за свой счёт,
а после перед моими друзьями на весь ресторан приносит свои извинения за причинённые мне травмы.
Выполнив все мои условия, человек публично извинился и на этом мы мирно разошлись.
          Дальнейшие события сложились весьма неблагополучно для меня, но хотелось бы посвятить несколько строк
девушкам, которые мне тогда помогли. Хочу вернуться в ту кровавую ночь и рассказать не обыкновенные,
события давно минувших лет, а потом расскажу о моём разводе.
          Девушки пригласили меня и Ардаша к себе в гости и ясное дело мы были слегка выпившие, время было позднее,
потому остались на всю ночь. Утром, та девушка, что была со мной, призналась, что ранее встречалась с тем
несчастным официантом и за беспочвенную ревность и за то, что без причины он нанёс мне травму, решила отомстить ему,
изменив ему со мной. Об этом, каким-то образом стало известно моей жене и отсюда начались наши семейные скандалы,
которые в конце концов нас привели к печальному разводу.
 
           ***
           Роковой несчастный случай?
           Роковая женщина.
           Ты судьба меня не мучай.
           Дай мне что обещано.

Продолжение следует…