Глава 8

Когда Оля передала привет Ляпы Сергею, он наполнился ужасом и восхищением одновременно, они смогли уничтожить столько человек! Восхищение было потому, что он думал, это круто, ужас, так как это было страшно, ОПГ для него внезапно стала правдивой, реальная плоть и кровь мрачной подмосковной мафии, бессмысленной и беспощадной, первое потому, что выход из неё был один, ногами вперёд, беспощадной потому, что она пожирала своих детей, полковника убили, он был уверен. Когда он шёл домой со сходки или как-то ещё, его жены разделяли эту точку зрения.
 
Он написал такие стихи:
 
Были мы те самые отродья,
Что носили фиксы на зубах,
Отдан был тогда приказ по роте,
Расстрелять как бешеных собак.

Прочитав их, рядом подвывала Ксюша:

- Я спив випаленого горя, я тинь розтопленого Пруста, який пизнав и розум воли конкретно, чисто, жорстко, пусто, тут не допив, там не допели в купели плачучой, бездонной, и знову дни свистять, метели над Украиной полусонной…

Она приходила утром, Оля вечером, он был счастлив! Блондинка и брюнетка… Одно из любимых оружий всех банд это автоматический пистолет «чешка75», ЧЗ (CZ) 75. Калибр девять миллиметров, шестнадцать натовских патронов. В нижней части рамки паз для крепления запасного магазина, служит дополнительной рукояткой для удержания оружия при ведении автоматического огня, скорострельность до 1000 выстрелов в минуту, Сергей взял его закрыть вопрос с Одином, Волчка взял на себя Биря, уничтожение всех остальных пацаны,  старший Заяц.

Архипа старшим назначать никто не хотел потому, что его всегда не было ни в офисе, ни в особняке, качался. Принимая анаболики горстями, он каждый день сажал внутренние органы хуже любого кокса. Мускулы его стали настолько большими, что рвали майки, на завтрак съедал яичницу из тридцати яиц, запивая литрами молока. Иногда желудок отказывался варить, делал приседания, его рвало, проблюется и дальше. На сухую Архип не ложился, обязательный протеиновый коктейль, спал много, двенадцать, четырнадцать часов, мышцы растут во время сна. От природы обладая широкой костью, вес его заходил далеко за сто. При этом Архип был вполне мирным и весёлым, не то, что вспыльчивый Заяц.

Бешеный нрав, с трудом всеми сдерживаемый, и 120кг. На стрелки они обычно ездили вдвоём, Заяц часто опаздывал и мчался в бой вперёд, видя голову на голову над врагами, Архип уже там и трёт, что-то кому-то объясняет, сам Заяц долго общаться не любил, говорить много ни с кем не мог, только мочить. Если доходило до дела,
начинал грубить, бузить и упираться, менты за это его не раз били, когда принимали, дерзил и им; слово Ляпы для обоих было закон. Антон на стрелках обычно молчал, поворачивая голову, в свете фар блестел его шрам, а это кто, потом спрашивали другие братки, представляем, что вы делаете с коммерсантами. Распад всех пятнадцати люберецких ОПГ в конце 90х был связан именно с такими типами людей, солнцевские все же были поспокойней.

Но они могли приехать только за своих коммерсантов, любера же ездили по всем темам от ограбления сберкасс до драк с металлистами на вокзале, первые рекетиры, вторые гангстеры, связей с органами в целом у люберецких тоже было меньше. Заключительной особенностью было то, что в рядах последних были цыгане, их много жило в так называемых садах, дикой застройке частного колхозного сектора Люберец, чего не было нигде. Цыгане не боялись ни Бога, ни черта, плевали на все органы и жили по своим понятиям, денег у них было немеряно, лошадям вставлялись золотые зубы.

Цыганские мужчины женились в тринадцать лет, в двадцать пять были боевиками, в сорок умирали от наркотиков и алкоголя, любимым номером цыган было на суде объявить, что кто-то сам встал под из пули, они так не хотели. Грабили, отнимали, достали ствол попугать, открыли огонь рядом с ухом, а он прыг и угнулся, наклонился влево или вправо так, что в него попали, прокуроры требовали для них крытой тюрьмы и слушать не хотели, судьи по-разному.

Если у ореховских был беспредел, бей своих, чтоб чужие боялись, измайловских суд скорый, но справедливый, раскололся, не подписывай, подписал на кого-то показания, не обижайся, то люберецкие действовали как ниндзя. Обнаружив что-то не по закону или предателя в своих рядах, молчали, ночью надевали маски, шли по адресам без предупреждения, утром всплывали гробы; Люберцы был городом по большей части уголовным, сделал удар, лёг на дно, живи с него год, не дай Бог, где обронишь в кабаке слово, закопают, в Люберцах пацаны исчезали безмолвно, перед этим ответив на все вопросы, в возможностях Зайца и Архипа никто не сомневался, культуристы часто приезжали на соревнования прямо с «эпизода».

Закончат обносить какой-нибудь склад, и на арену псевдоспортивных соревнований, почему псевдо, места и призы были давно поделены. Как и сферы влияния внутри одной из главных вотчин славной Люберецкий ОПГ, центра города Москвы от Красной площади до начала Кутузовского и Ленинского проспектов, дальше Павелецкой и Новокузнецкой не заходили, там были ореховские, юг солнцевские.

План у Сергея был один, Один байкер, значит худо-бедно он рано или поздно будет на Ленинских горах, где они устраивают покатушки. Получив очередное задание на убийство, безумный Один пусто улыбался дающим ему работу безжалостным авторитетам, прыжком влетал в своё чёрное сиденье, как всадник без головы, включал зажигание, слушал секунду мотор и растворялся во мраке ночи, потом очередь.

Он предпочитал гонять после сумерек, меньше машин и очевидцев, в тот последний осенний вечер он не захотел остановиться сам, Сергей поднял руку, тормозя его. Почему? Решил, всё? У него уже не спросишь.

Сергей вспомнил как Шах его учил:

- Карате — это дзен. Нужно понять! Нужно увериться в естественном состоянии души, полностью свободным от каких-либо умственных построений, хороших или плохих, простых или сложных! Дзен, это состояние совершенно другое. Оно пусто, но не бессмысленно, естественным образом осознает. Карате переводится как «искусство пустой руки». В каратэ надо понять одно, через это одно все. Карате — это не спорт, посмотрите на Касьянова, - сам Шах в карате достиг абсолютной уверенности. - Под удар Касику лучше не попадать!

- А Ояма в своей книге по философии каратэ писал не совсем так, - однажды попытался вставит слово поэт. - Он...

- Для вас Ояма, это я, - коротко сказал киллер. Шах часто видел, как приходили и исчезали его конкуренты, но сам он не менялся! Не меняется только лучшее и худшее, так? Сергей был импульсивный, мгновенно идущий на риск, непредсказуемый и абсолютно бескомпромиссный.
.
Так же, как все те, кто прошли Афганистан, абсолютно непредсказуемый логически, бывший вертолётчик одновременно был высочайшей пробы профессионалом, расчётливым до мелочей драйвером без совести и тормозов. С холодной как лёд головой в езде, но полностью ненормальной, он действительно мог дать триста километров в час по оживлённой Москве без шлема, кроме второго глаза терять ему было нечего.

Мотоцикл викинг не вёл, а пилотировал, довезти смертельный груз куда надо кому-то в голову, а потом догола раздеться в ресторане, это было его всё, да ещё подшивал на это друзей, чердак у него свистел капитально. Катаясь, он надевал только налокотники и что-нибудь на колени, а весьма дорогие крутые шлемы, которые давал ему Волчок, а ранее Боцман дарил женщинам, прапора его спросили, почему?

- Инвалидом больше не хочу, - ответил Один, - остаться без руки, ноги, хорошо, если всё разобьётся. – Как большинству бывших афганцев, себя ему было не жалко.

Как хоккеист после матча, хоккей бывший офицер обожал, подражая Фетисову, в ресторанах он выбрасывал из вазы фрукты, наливая в них до краёв шампанского, и в таком же, как и его герой, толстом вязаном свитере навыпуск серого цвета, пил стоя за присутствующих дам.

Какие дамы? Они все были с московских окраин, вагины клиторовны, уговаривали его вогнать «шпору», вживить в крайнюю плоть члена шарики, он отказался. Дойдя до
кондиции, он и дамы раздевались, Фетисов так не делал, Боцман смеялся, не полное служебное!

Олег рассказывал, родители всегда разрешали ему маленькому смотреть ночные трансляции в прямом эфире, потому что нельзя было не разрешить,  жаловался, что в первой супер серии 1972го за «Филадельфию Флайерз» играл Кувалда Шульц, настоящий терминатор, а матч ЦСКА-Филадельфия в СССР транслировать перестали, когда он превратился в одно затяжное побоище на льду.

- Суки, - скрипел зубами викинг. Фетисов там повоевал вместе с Касатоновым, Жлуктовым. Опомнившись, разжимал зубы:

 - Но, - здесь он снова их сжимал и сквозь матерился, - почему коммунисты не дали никому посмотреть, как комсорг Петров мочит эту самую Кувалду? - Он был прав, Петров порвал буржуя, как тузик грелку. Надо было ещё обосцать их на льду, опустить и опозорить, дальше ЦСКА не зашлют.

На работе на страшной скорости, дикой и против всех законов физики транспортных средств, обмотав вокруг поясницы пояс шахида со взрывчаткой, который он любовно называл «женой», Одноглазый нёсся по дневной, а чаще ночной Москве, словно Крутов по льду в тех самых хоккейных войнах. Он был викинг, дорога лёд, он был готов к войне между небом и землёй.

Голодный, некуда отойти в туалет, уставший от исполняемых им убийств по всей Москве, заводясь с пол-оборота с кем-нибудь в споре, он легко «перекатывал» на коротких прямых всех московских гангстеров. Гоняли они на смотровой площадке перед московским университетом, расстояние метров сто, кто кого на заднем колесе «свечкой», всегда побеждал Один.

- Его в цирк приглашали, не пошёл, - шутил старый фраер полковник. И не пошёл бы, зачем? Кого он будет там возить? Никулина в коляске? Он был мастером, с кем-то иногда приходя к финишу на равных, но редко, например, с коптевским Зимой, тот катался вполне профессионально, а также, уважая традиции темпераментных восточных гонщиков, в основном грузинов, мог уступить им не дистанции, чтобы потом осушить с ним бокал-другой, много не пил.

- С кем пить, лохи, —говорил он, имея в виду лаврушников. – Не шли на смерть! – И да, и нет, шли, но профессиональные преступник, Люди. «Люди» в основном сидели по тюрьмам, такие гонки видели только в боевиках, да и то не каждый день. На зонах их страховали торпеды, быки, за рулём ещё туда-сюда, мотоцикл обычно водить не умели.

Одноглазого не страховал никто, так же, как никто и не учил его летать в небе над Кандагаром, на вертолёте или дано, или  нет, научить нельзя, научиться можно, наши лётчики в Афганистане набирали весь свой опыт сами костями, кровью и потом.

Олег весь был переломан как Джеки Чан, без разминки не мог встать с постели, на перемену погоды кололся морфием. Страшной была боль его коллег в банде, каждый день ожидавших наступления неминуемого конца, отчаяния, когда друзья заносили к ним на базу его полностью бесчувственное и изуродованное тело, поломанное во всех местах, где только можно, затаскивая следом очередной угробленный дорогой мотоцикл.

Они опускали долу глаза, клали вместе на пол этих двух братьев-близнецов, человека и коня, накрывали сверху чёрной, или какая там у них имелась в наличии в тот момент, кожаной курткой, словно погибшего полицейского в фильмах из Голливуда крест-накрест полосатым красным флагом южных конфедераций, символом надменности и деспотичности, и вызывали скорую. Олега лечили, он оживал и снова садился на мотоцикл. Когда афганец тащил на плечах гробы разбивавшихся с ним друзей, сидели сзади, такое было, делал выводы:

- Надо ездить без поворотов! Только по прямой! – Однажды у пассажира вытек глаз.

Его звали быть каскадёром в фильмах, он отказался. Дело в том, что он, когда только приехал по просьбе Боцмана в Москву, был одно время каскадёром на студии «Мосфильм», но его быстро уволили за профнепригодность. (Я лично думаю, что он был просто overqualified, сверхквалифицированным для такой работы, на Западе нередко в компаниях на данном основании отказывают в трудоустройстве, так как боятся, что работнику очень скоро станет не интересно, или он попросит повышения заработной платы, что для работодателей является крайне нежелательным.)

Афганца совсем не прикалывало сниматься в кино, он хотел войны, больше всего в Москве его раздражало то, что они не могли брать пленных, он любил участвовать в их допросах, вместо дублей воин гонял на старой разбитой мосфильмовской «Яве» туда-сюда по съёмочным площадкам, устраивая американские горки. Положив мотоцикл так низко, как только мог, свет от летящих с бетонного покрытия оранжевых искр видели водители даже с соседнего со студией моста, он кое-кого подавил, так сказать, до инвалидности, играл он со всеми всегда на высоких скоростях.

Наперегонки со всеми, кто пожелал! Ваши ставки? Без рангов и градаций, по гамбургскому? Знаете, откуда пошло это выражение? В прошлом веке борцы всего мира раз в год собирались одном немецком трактире, запирали двери, занавешивали окна и боролись честно, без дураков. Это потом, под софитами на публике, элегантный красавец А эффектно кидал через бедро намазанного оливковым маслом силача Б, а потом мистер Y выигрывал схватку у другого известного чемпиона Z.

Раз в год в Гамбурге для себя борцы уясняли, кто чего стоит и почём, кто воистину первый, подлинная система ценностей, свободная от сиюминутных обстоятельств и корыстных интересов, это же примерно хотел сделать с Волчком Биря, суд офицерской чести.  На соревнованиях Олег перевоплощался, был радостным, открытым и весёлым, подавал поверженным, проигравшим ему в заездах, руку. По деньгам там за ночь можно было иногда взять тысяч пять зелёных, а то и больше (десять), так как народу на него ставило немеряно. Потом он мог весело слить за вечер в каком-нибудь московском кабаке, он безумно нравился женщинам, легко и без шуток давали ему мгновенно.

Кости он себе ломал так: милиметрировал между стенами, машинами, людьми, виадуками, заборами и дверьми, проеду не проеду? Рисковал он специально, это у него называлось «раздробить косточку». «Дрозд», дорога и криминальный мир, город запомнил это всё навсегда.

Иногда в узком пространстве, просчитавшись на ширину какой-нибудь минимальной части тела, он плющил себя, падал с мотоцикла и ругался. Вы****якавшись, ехал до травмпункта, когда заживало, снова туда, где упал, тренируясь, по новой втискивался на большой скорости. Частью тазобедренной кости на угол открытой железной двери, локтем о стену, покрытую шубой из бетона, плечом в едущее ему навстречу авто, всё это для него было буднично, он почти не чувствовал боли.

- Главное, глазомер, - морщился он. Как в вертолёте.

- А что ты будешь делать в старости? - спрашивали его. - Ездить?

- Я до старости не доживу, - убеждённо отвечал убийца. (И не дожил.) - Буду умирать молодым. - Раз в месяц он стабильно переворачивался, подымая «Дрозда» на дыбы, срывая и без того надорванный позвоночник и дорогое сцепление, гасил лампочку, сначала на спину падал он сам, потом «Дрозд» ложился на него.

- Гоните его отсюда! - кричали видевшее это всё сто раз дежурные менты около МГУ.  Известная московская мотогруппа «Ночные волки» умоляли Одина:

- Олег, иди к нам, в тебе искра прямого привода!

Но он работал только сам, один, склад его ума был типично афганским, кроме командира, ему был не нужен! Областные и московские патрульные службы, которые давно его прокляли, часто ловили Одина всей всем отрядом, матеря его имя утром на разводах, обычно они делали ему засады.

Ожидая Олега на выезде с Белорусского на Тверскую, это был его частый маршрут, киллер мафии, да и мотоциклов таких тогда было в Москве раз-два и обчёлся, ждали. Видя это, суперпилот, дразня и рисуя на дороге колёсами большие чёрные восьмёрки, давал круги прямо по осевой, удирая в переулки, удалось его поймать всего один раз.

Это был начальник отряда, армянин майор Авваков, борец, мастер спорта, когда-то он выигрывал по мотоциклу Краснодар, потом пошёл на повышение. От наглостей Одноглазого он сразу озверел, сел на отнятый у какого-то то гопника сверхбыстрый гоночный «бмв» без техпаспорта и пустился в погоню.

Шестицилиндровый расточенный двигатель не может быть плохим, критики тут быть не может. (Особенно если титановые поршни.) Хорош ли он на мотоцикле, да ещё в облегчённом варианте? Афганцы во главе с покойным Боцманом сняли даже зеркала и сделали из стандартного глушителя прямоток, им были вообще не нужны, зачем? Танки грязи не боятся.

Вес «Дрозда» где-то в триста килограмм, пятьдесят восемь Олега, он был худой, и двести пятьдесят мотоцикл плюс двадцать только что залитых литров чистого высокооктанового бензина, придавали в тот день «Дрозду» нужный коэффициент, динамика погони тем летним московским вечером была, упоительна.

Вот начальник колонны борец-вольник и мотоспортсмен Арсен Авваков, как выпущенная шерифом в Робина Гуда чёрная стрела в шервудских лесах, полетел за гонщиком, матово-чёрный «Дрозд» тоже нёсся как выпущенный из пращи камень, Давид и Голиаф!

Вот длинные развивающиеся белые волосы ведьмака, красная кожа облегающего импортного мотоциклетного костюма, пиратская повязка на глазу, Олег, как всегда, был без шлема, только ореол славы и сияния за спиной, а следом грозно ревущий гаишник на синем гоночном «бумере», они двумя молниями мчатся на глазах у изумлённого автодвижения сначала от Тверской до Красной площади, потом от Красной площади до Кремля, а потом через брусчатку от Кремля по набережной вниз до Таганки, майор Авваков успевает ещё кричать вслед Безумному:

- Буду стрелять, если не остановишься, даю, слово офицера!

Майор Авваков пользовался среди своих подчинённых беспрекословным и заслуженным авторитетом, ибо его сначала уволили из рядов МВД и посадили, а потом, когда он, отсидев положенное от звонка до звонка и задавив там на зоне всех, кого мог, вернулся, его восстановили в прежней должности, в милиции такие пользуются авторитетом.

- Не только служил, но и отсидел! - Свою честь и собственные понятия о справедливости он отстоял, отправив в места не столь отдалённые подставивших и оклеветавших его из зависти бывших коллег. С теперь снова майора сняли судимость и наградили его орденом и кличкой ничуть не менее почётной, чем в преступном мире,
среди ментовской братии он звался «Удав». Что пережил Удав в камерах, не знал никто, но, выйдя из колонии, сесть за накрытый по-кавказски щедро праздничный стол, сыр, шашлык и вино, организованный до конца верившими в его невиновность немногими оставшимися друзьями по ту и эту сторону закона, Авваков отказался. Он вошёл в комнату, где готов был вот-вот начаться шумный пир в его честь, и, окинув тяжёлым взглядом собравшихся чествовать его людей, резко повернулся и ушёл. А потом сел в машину и уехал в свой загородный, записанный на жену, дом, готовить месть.

- Я те ща дам синие горы, - сказал он афганцу. - И дал.

Удав, пригнувшись к рулю, как Бэтмен в комиксах «Марвел», лёг на мотоцикл. Он вовсю газовал, стараясь догнать курьера, но Безумный не тормозил, он никогда не останавливался ни по каким сигналам из принципа, хотите, стреляйте, даже в Афганистане предпочитал всё время висеть в воздухе. Примут его, примут всех, иллюзий соблюдения клятвы омерты, молчания на допросах в РУОПЕ Один не испытывал никогда, поэтому лучше убежать и уехать, желательно в Лондон.

Безумный нёсся по Таганке с майором Авваковым на хвосте, пытаясь от него уйти и доказать всем ещё раз, что соперник его «Дрозда» есть не грозный «БМВ К1200», а обычное фуфло, простой и безопасный немецкий тихоход для подростков-любителей и добропорядочных граждан, Олег на трассе делал всех, пусть и стражей порядка. Беда была в том, что до трассы было далеко, он хотел уйти хотя бы на Рязанку.

Осторожный после лагеря Авваков стрелять не стал, хотя попасть летуну в спину мог, всё-таки судимый, и мотоцикл жалко, каждый армянин в душе Айртон Сенна. Плюс как раз в том году вышел закон, что всех по подозрению в причастности к той или иной организованной преступной группировке можно сажать на месяц, а за месяц может изменится многое.

- Эй, мужик! Чёсидишь?

- Посадили, вот и сижу. - На Садовом выход из одного таганского тупика по команде майора загородили пустыми гаишными фордами, в 90х такие называли «крокодиламм», тощий берсеркер, споткнувшись о заслон, действительно взлетел прямо вверх и вперёд в небо.

Он подлетел почти до уровня старых и столь похожих на воспетые Булатом Окуджавой московских крыш, по дороге заглядывая находящимся в квартирах счастливым обитателям дома в лица. Потом, прикованный к больничной койке, он вспоминал, как одна девочка, увидев его летящим на уровне своего этажа, по его подсчётам третьего, вдруг отвернулась, скомкав в трёхлетнем кулачке красную обёртку от какого-то леденца, цвет и даже хруст бумажки он запомнил хорошо. Когда человек находится в полёте, много помнится отчётливо, он счастлив! (Во сне и наяву.)

А потом благополучно приземлился во второе отделение реанимации стоящего почти напротив института имени Склифосовского, Склиф, туда его доставила милиция, да ещё поставили пост. Братва привезла врачам деньги, посту водку, ему чай, который он не мог пить через вставленную в горло трубочку, горячий, а оперов просили его отпустить, Юра ездил к своему знакомому афганцу в ГУВД.

Но его не отпустили, оформив всё, как «не остановку по требованию работника ПДД», забрав у него как улику порванный в клочья комбинезон и права, у Одина дома было их пар пять, горе-водитель, оклемавшись, вплыл на носилках не домой в маленькую двухкомнатную родительскую квартиру в Гольяново рядом с парком, на который  он, напившись, смотрел каждый день с утра до вечера радостно и грустно одновременно, отмечая, в какое время в том или ином окне в соседних зданиях горит или не горит
свет, свято веря, что это его судьба и путь, валить разных граждан, а в казённый дом на Шаболовку, где его встретили как гостя дорогого и долгожданного. Ни слова не говоря, Авваков и два его лейтенанта затащили забинтованного гонщика в какой-то каменный мешок, зафиздипупили.

- Я с тобой буду говорить сам. – Майор раздели Одина догола, усадил на табуретку, трое взяли в руки ребристые резиновые жгуты, готовясь всё ему отбить и оторопели! Они увидели, что у этого субтильного на вид грозы автодорог деформировано всё тело, везде ямы, шрамы и бугры, живого места нет, моторанения. Много повидавшие на своём веку сотрудники милиции чуть не потеряли дар речи…

- Многократно пробитая голова, - угадал Авваков, Олег кивнул, его не стали бить, Авваков сказал:

- Права отберём насовсем. - Отобрали. На вопрос, на кого работаешь, афганец трясся и молчал, только рассказывал майору про движки западных мотоциклов в картинах и деталях, его рассказы были правдивы до мелочей, каждая история несла печать его собственного шарма и личного опыта, страшного и в то же время святого, он добавлял в сухие характеристики сцеплений, рам, ходовых частей и тормозов набранные годами различных гонок настоящие детали, машины были у него живыми.

Авваков буквально проникся к нему душой, он тоже был фанат. Наездник говорил про мотоциклы как про людей, давая каждому имена, Авваков был потрясён! Каждый кавказец в душе поэт, Авваков зачарованно слушал. Один лейтенант даже спустился вниз и сочувственно купил внизу на Шаболовке ветерану горящих точек пачку сигарет. Сигареты Один курить отказался, как истинный бандит, он курил сигары, но понял, хотя и в этот раз пронесло, больше так нельзя, это грех. Ветеран вышел он из застенков Шаболовки ещё более худым, Авваков его отпустил.

- Ты никого не сдал, - сказал он. - Я тоже! - Теперь Одноглазый скромно катался по воскресеньям напротив великой колыбели знаний, основанной пересиженным в средней школе Ломоносовым, там поэт его и убил.

Конец восьмой главы