Глава 6

Как повернуть прошлое? Сергей не хотел жить: сучье гадство, лучше бы он умер. Он ненавидел всю историю своей жизни!  Даже отпетые преступники не ненавидят, было и было, сейчас мы исправились, а он ненавидел. Он ненавидел всех, кого узнал за это время, родных, коллег, одноклассников, учителей. Всех, с кем был близок за её время. Гандонные скоты! По ночам он писал тайный цикл стихов про всё, что с ним произошло, «Письма истины».

Он не выделывался, всё было именно так. У дьявола лица друзей, знаете? Если он к вам придёт, он будет не с рогами и копытами, нет!  Он будет хорошо одет и хорошо вам знаком, как мошенники, которые улыбаются, чтобы им верили. Посмотрите не боссов пирамид, они все харизматичны.
 
Будь проклята моя жизнь, думал поэт… Пойти по литературному пути была его самая большая ошибка!  Он ненавидел поэзию и вообще литературу так же, как Жорж Батай, он читал его сборник «Ненависть к поэзии», ровно с того дня, когда впервые вошёл в институт, разница была только в том, что поэзию нельзя пересказывать «своими словами», а прозу можно. Собственные говностихи он считал то анекдотической графоманией, то бредом безумца, то переусложненной порногорафией, словесный понос, другие называли их талантливыми.

Потом он получил премию Пастернака и успокоился, ни шатко, ни валко, идёт как идёт, где родился, там и пригодился: сдался жизни. Сдался, но не сломался, Пушкиным он не станет, молодым внутри себя знал, чувствовал и когда работал в армии, и в милиции, просто тянул. Теперь он стал старше, сил не было… Каждый день вести уроки, проверять домашние задания, призывать к разумному, доброму, вечному… Оставалось ему в общем одно: покончить жизнь самоубийством, это был бы закономерный финал.
 
Двадцать с лишним лет в литературе не дали ему абсолютно ничего, не только не дали, но и отняли. Винил он в этом и своих учителей (его обманули), и, в большей степени, себя, сейчас объясню. Литературный институт имени Горького многие другие вузы считают сектой вполне официально, тот же журфак или филфак МГУ, или исторический. Спросишь их, а как насчёт такого и такого, имя преподавателя, ответят, это секта. Тихо скажут, не возмущаясь, как факт, всем знакомый и признанный.
 
На самом деле это не так! Литинститут нормальный институт, и имеет право на самостоятельное существование, для этого он, в сущности, и был создан, беда в другом. Все преподаватели Лита держат свою традицию и не сомневаются, что этот их путь правильно вами выбран. Понимаете? Вы приходите, а там успешные люди, авторы, которые вас обучают и учат. Есть много других мест, где можно навостриться бойко писать, кроме Лита, но и Лит тоже, они фанатики. У них есть бюджет, громкие имена, студенты, деньги, все путём. Они полностью уверены в себе, так же учат.

Как тренеры борьбы или бокса, которые не обращают внимания на карате, у нас свои чемпионы. Кто-то окончил Лит, стал на всю жизнь счастлив, имеет право, с Сергеем
этого не произошло. Ему крупно не повезло, то, что Лит у него, по-русски называется жизнь. За исключением школы почти всю. Вся жизнь зря это больно. Лучше бы он ослеп, коробочки клеил.
 
Сергей молодым верил всем учителям, выполнят все задания более добросовестно, чем все в его семестре, даже перевыполнял. Он продал по дешёвке вторую квартиру матери, чтобы его закончить на отлично, чтобы его ничего не отвлекало, по сути совершил подвиг, уходил в учёбу с головой так, забывал менять носки. Его оценили учителя и заверили, правильно, мы лучше знаем, молодец, давай дальше. (Будешь нищий, но гений, отсюда и все беды с Олей.) Он жил, будучи уверен, что учителя взяли за него перед музами ответственность. Гения в смысле профессии не произошло, вместо этого была рутина! Он изучал дальше теорию литературы, служил, писал, преподавал, а семью надо было чем-то кормить, чем? Не только это…

В прямом отношении к душевному прогрессу его стали преследовать различные препятствия. Он стал писать действительно хорошо, исчезла хорошая работа. Его просто никуда не брали, даже на подработку в школе, единственное, что, сжалилась московская патриархия, им нужен был корректор. Стал писать ещё лучше, сократили ставку в Лите на полставки, премию получил, половину сократили на четверть, один день в неделю. А все эти бездари, которые пропускали уроки, не записывали в блокноты слова Татьяны Бек и прочее, жировали. Двух слов связать не могли, а были везде… Их лоснящиеся коричневые кожаные портфели были набиты консервными банками с осетриной и икрой, магарыч, который подносили им студенты. Бездарность восторжествовала, вокруг звери.
 
Обычные друзья тоже от него отвернулись, гениальный? Нарядно одетые, работали бог знает где, квартиры получали от государства, как можно в наше время квартиру от государства получить, оказывается, можно. Они продвигались по карьерной лестнице, стали свысока смотреть на Сергея, в 50 лет у них уже были успешные дети. (Срань господня.) Какие квартиры, если бы не та вторая родительская, в которой теперь жил Шах, Сергей был бы на улице. На ней он в конце концов и оказался.
 
То, что знаками показывали учителя, все правильно, давай, давай, развивай свой талант, не сработало! Полностью винить он их не мог, наверное, у них хорошая карма преподавателя, его жизнь они погубили. Не поддайся он в двадцать лет на их атмосферу, выбери другое, ничего бы не произошло… Он был бы давно где-то при деле, нос в табаке. В пред пенсионном возрасте он оказался бедным, одиноким и без перспектив, в тюрьмах сидят лучше, только потому, что был… честным. Так было бы и везде.

Вон, Ходорковский, освободился и в Берлин. А он, если бы был зеком, точно бы жил полгода в туалете на вокзале если бы сидел, его бы не встретили. Приехал Шах, ушла Оля, не стало и семьи! Тоже закономерно. Весь мир он ненавидел, особенно тех, кому когда-то верил, всех бы перевалил. Арутюнов сменил фамилию на погоняло Арутюн и
пошёл в ОПГ, терять ему было нечего. Свобода? На хер она нужна? В тюрьме хоть кормят! При этом его ещё мучал талант, быть как все и не творить он не мог.

Больше всего возмущало Сергея то, что эти твари, которые издевались над ним, предавали и мучили его, не только не погибли в какой-нибудь авиационной катастрофе, взять, посадить их всех в самолёт и из ракет, а спокойно жили. Более того, жили отлично, он знал, если не вмешаться, ничего с ними никогда и не случится, хватит, практика одно, теория другое. Это был его серьёзный разлад с христианством в пользу Ницше, справедливость где? Которой по словам апостолов должно хватить на всех? В той жизни? А он хотел в этой. Я есмь мщение и аз воздам, не только аз, вы пойдёте со мной второе поприще.

Резать на куски буду тупой пилой, и при вас их медленно пережёвывать, не я начал, як вам отнёсся хорошо, и мне надоело. Всякому терпению есть предел. Всю жизнь протягиваешь им руку, в которую они плюют! Молодым он верил в сказки, сейчас понял, счастья нет. Раньше вглядывался вдаль, оно где-то там за горами наших судеб, можно потерпеть, обещали, говорили, что знают и к нему приведут, в оконцовке получил он огромную лиловую залупу, голый и солёный хер! Сергей не исключал и самоубийство, не можешь убить других, убей себя. Надо только выбрать наиболее интеллектуальный способ самоубийства. Именно интеллектуальный, а не интеллигентный, бессрочную голодовку. Бог хорошо создал землю, её испортили люди. Поэт уживался со вселенной, с ним она нет, просто перестать есть. Когда человек совсем перестаёт есть, он уходит.

Шах одобрил, добро должно быть с кулаками, он единственный из всех его понял, его друг отбывал литературное пожизненное. Пацаны взяли его к себе, чтобы получился конечный срок. Они тоже ненавидели всю эту нелюдь. Они поняли Сергею просто сломали жизнь, потому что дал себя обмануть, использовали его душу как презерватив, испражнились туда, помочились и накончали. Сколь не сцы в глаза, всё Божья роса, умрёт, и никто о нём не вспомнит. Сергей искал во тьме не такого света, который рассеивает тьму, а такого, который делает её зримой, тьму тьмой. Картины звёздного неба, которые мы так любим, разве не это? Светлость тьмы, вот что всегда привлекало к нему преступных женщин. Именно из неё появилась украинка. Триграмма «Юг» так же читается как «ведьма».

Чтобы я сел в тюрьму, думал Сергей, забыть вас всех… Буду там ходить с ребятами, сотру все эти воспоминания за двадцать пять лет. Вас всех, этих жирных со своими машинами, всю эту вашу мещанскую страну-матрицу. Оставить весь ваш сучий мир за колючей проволокой, сменить идентичность. И чтобы никто из вас не приезжал, не присылал передачи… На долгий срок, пока не перестанут всплывать воспоминания, пока всё не сотру. Изолировать себя от вашего общества, точно поможет. Ещё лучше взять на себя чужую статью как в рассказе Грина, хоть кому-то поможешь. Я не такой как вы, мучить мы можем, а умереть нет. Спросили любого из этих пидоров, хочет он умереть? Нет, он хочет жить, и жить хорошо, и бухать. Других, значит, можно.

Мама, не жди, я вернусь поздно,
с Богом или без, ты утри слёзы,
скажи, как же быть нам не по-волчьи,
если за свободу тут рвут в клочья?

Конец шестой главы