Мыс Шмидта

Когда-то и пространство, завершив
скитания в самом себе, приходит
к тем выводам, для коих мелкий шрифт
(естественный для северной природы)
вполне уместен, коль ландшафт, чья лексика бедна,
до знаков восклицания не падок;
патетика - дитя предгорий - рождена
смятением души от вертикальных складок.
И коль грамматика - природная среда,
горизонталь предполагает многоточье,
переходя в безбрежность, в никуда,
как манускрипт - в неиссякаемый подстрочник.
И лишь вода вне комментариев, и где
не ставь в кабацкой брани шторма запятые,
круги всё те же оставляют на воде
простые истины, пускай и прописные.
И толи речь бежит, как на ловца строка, -
не разобраться в скверном почерке погоды:
не то природа - алфавит для языка,
не то язык - образчик для природы.
С гиперборейских уст, как хлыст, благая весть,
бунтарского похлеще манифеста -
понятней некуда, без перевода: здесь
залётным с юга ангелам не место.
И рвётся благодать с угрюмых туч
грозней, чем на язычников апостол;
и если дух не свят, то он вдвойне живуч
благословением арктическим норд-оста.
Хрипит с отдышкой океан, промёрзший до нуля,
с неукротимой яростью циклопа
укладывая волны в штабеля,
как на запас грядущего потопа.
И с лысой полюса затылочной гряды,
скользя под отворот его атласной блузки,
вмерзает горизонт в арктические льды,
на той же широте, что и «Челюскин».