Глава 7

Конечно, Сергей любил Татьяну Бек! Скажи, нет. Ей было что сказать, и она знала, как это сделать. Легендарная сумка её постоянно была полна книг и рукописей, весила она килограмм семь.

Татьяна приютила у себя одного грузина-наркомана, он был блатной. Жил у неё как Бог во Франции, за её счёт, конечно. Продукты с Ленинградского рынка, ел, пил. Сергей его ненавидел! Если б он мог, он бы его застрелил, выкопал и снова. Поэтому ходил он к ней, когда грузина дома не было. Поэтесса часто вела семинары на дому, вечером все садились кружком вокруг неё, пили чай. Иногда вино, а кто приносил и тортик. Она была шестидесятница, говорили о сём, о том, разговоры были самые разные. Например, Адам Кадмон, как евреи искали Бога. Или Пастернак.

- Что я вам могу сказать о Пастернаке? – Спрашивала она. Семинарили по вторникам, то в два, то в три пополудни, на втором этаже главного корпуса, в аудитории, что граничит с кафедрой иностранной литературы. Кто хотели, потом шли к ней домой.

Сергей помнил, на ней всегда были чёрные брюки, широкие блузки и юбки, ансамбль объединяла шаль. Тогда многие женщины в литературе носили шали, зябко кутались в них, намекая на живую традицию безвременья, ровесниками которого они были. Шаль и чёлка говорили, обозначали, фиксировали это в иерархии, нерушимая цветаевско-ахматовская форма, подобная военной, афганки поэзии. Длинные волосы были, скорее суеверной причудой там, стричь их нельзя, там сила, помогавшая служить божественному слову. Причастным тайнам, но уже не ребёнком, Сергей как мог восхищался ими. Писательский квартал «аэропортовских дураков» был на территории коптевских – Наум, Зима, Богутёнок – но те их не трогали. И КГБ, и так, нехай пишут, коммерция не благотворительность.

В первый наш год с ними часто сидели пятикурсники первого набора Литинститута, Женя Лесин, Нана Эристави, Юра Соловьев, Саша Макаров-Век, Андроник Назаретян с семинара Левитанского, прочие забегали между работами, иногда в подпитии. Почти постоянно бывали ещё учащаяся тогда Анна Кузнецова, рейновцы и одновременно алконостовцы Лёша Тиматков и Андрей Чемоданов. Чтение. Два оппонента. Прения. Выводы мастеров. Пёстрая компания и весёлая, Шаха знал он один.

Неподалёку от неё жил Тимур Гайдар, отец которого выдумал СССР.  После чая все обычно начинали расходиться пока работало метро. Один раз Сергей не ушёл. В квартире остались только он, Татьяна Бек и ещё один студент. Студент направился к двери надевать ботинки, Сергей не поднялся, остался сидеть на диване, он хотел переночевать у Татьяны. Конечно, с ней.

- А вы что домой не идёте? – Спросила Татьяна Бек. Речь её, звонкая, насмешливая, знающая, что сейчас все разойдутся, разбегутся по своим молодым отважным делам, ночным и вечерним, клокотала, она умела и врачевать, и ранить как любая женщина. Она делала свой знаменитый частотный анализ, куда выписывала глаголы, эпитеты и существительные. Волхвовала, ворожила и гадала. Строила портрет писавшего, мастеря из догадливости. Собой не учила и не мерила. Учила цепляться за недосказанное, читать между строк.

- Мальчик мой, - говорила она, когда в коридорах ей попадался Сергей Арутюнов. Кто я и кто вы, он смотрел на неё преданными глазами. Хамы переводились к Рейну, учиться у него в институте считалось престижнее. Как же, как же, сам Бродский! Ни тот ни другой, считал Сергей, не поэт. Рейна бы он убил. Тоже мне питерский! Конъюнктурщик. Таких надо сразу на глушняк, учил Шах, заявят.

Во вторник у них не было пар, во вторник их не кормили. Они являлись полу выспавшимися сразу из дома после набитого занятиями под завязку понедельника в сходящиеся над ними берегущие их талант стены, где, казалось, что-то неутомимо их грело. Не в смысле прогревало материально как в тюрьме, где, грев это передачи с воли, посылки, а духовно.  Её шаль, наверное, больше нечему. Она была пчелой в полоску, жужжащей над ними, её детьми, пчелиной маткой, кормящей своих сирых. Она любила их всех, они души не чаяли в ней. У Сергея Арутюна как у Севера Гансовского была не простая биография. Она тоже была особой, американцы называют таких женщин спешл. Если бы она, например, оскорбила Шаха при всех, он бы отложил её казнь, попросив сначала одуматься, протрезветь. Да, учитель? Шах был тоже поэт, писал только кровью.

Сергей встал, оделся, одел пальто и вышел, с однокурсником они сухо попрощались. Возможно, тому тоже хотелось остаться на ночь в её загромождённой диковинными томами и странными безделушками квартире, где так и не родилось простого, лучшего из обещанных и возможных счастья светлого.

Тот поехал домой на автобусе, Сергею надо было на метро. Пальто было старое, чёрное, кое-где его проела моль, но довольно тёплое. Сергею было очень одиноко. Он поднял голову, посмотрел на окно его научной руководительницы, в нём горел свет. Он безучастно уставился на толстую стену дома. При тусклом освещении крупные кирпичи казались ему лицами демонов. От станции «Аэропорт» до Белорусского Сергей шёл пешком.

В другой раз Сергей с другим студентом были у неё дома, семестр. Зачёт они получили автоматом. Татьяна только закончила подписывать им зачётки, дверь открылась, вошёл грузин. Альфонс и стервятник, она потом с собой покончила частично из-за него. Он был довольно высокого роста с какими-то сумками. Он сделал страшное лицо, пошёл на кухню. Студенты сидели с Татьяной в большой комнате.

- Приехал из Тбилиси, - шёпотом сказала им она, - идите домой, у нас разборки. – Потом пошла на кухню, закрыла дверь, они что-то бурно выясняли. Но без драки. В этот раз студент был приятель Дениса, они тихо вышли, он затворил за собой дверь. Как он завидовал этому грузину! Он выясняет с ней отношения, значит, они у них есть. Почему она выбрала его, а не меня? Он бы исполнял каждое её желание, её волю. И никому не сказал бы об этом, кто спит, тот молчит. Чем он так плох? Женщина выбирает, он ревновал.

Когда он стоял у гроба Татьяны Бек в фойе института, лицо его потемнело и стало страшным, даже чёрным. Часть его умерла в тот день. Искали грузина, он срочно
уехал. Хорошо хоть квартиру не записала на него. Свою последнюю книгу «Сагу с помарками» она посвятила Сергею Арутюнову. «Я булыжник швырну в лимузин, проезжающий мимо бомжа»! Она так и не стала на сторону больших денег против великих идей. В сущности, она погибла за принципы, победили коммерсанты. Чтобы быть всё время рядом с ней, поэт пообещал себе стать хорошим киллером.

Поэтому всё изменилось. После убийства китайца в Центре международной торговли Гамаюн, это было второе прозвище Арутюнова, почувствовал себя равным героям книг, восхищавших его ранее. Конечно, не таким стойким, как Овод и не таким всемогущим, как маг Гэндальф, но все же равным им по стремлению спасти мир. Если Дед Хасан, когда короновал Джема, сказал, пусть ворует, то Шах, когда подтянул его в ОПГ, словно молча сказал «пусть спасает». Почему эти волки приняли его? Вернее, отарки из рассказа «День гнева», интеллект у них равен человеческому, а в случае с полковником и выше, душа зверя?

- Журналист, выходи! – Наверное потому, что синица в руках лучше, чем перо в боку. Какой-никакой, а свой. Мал золотник, да дорог. Так получилось!

- Смотри, не вздумай на свадьбу не явится, поэт, - сказал Ляпа. – У меня в жизни такое было, Сидор как вернётся. Она ему как дочь.

- С дочерями разве живут? – спросил Арутюнов. Оксана ему рассказала.

- А, - махнул рукой Ляпа, это уже прошлое. – Ткач спал со своей дочерью! – Он имел в виду положенца Уссурийска. – Долго сидел, 15 лет, выросла без него…Воспринимала своего отца как мужчину.

- Лучше б спал, - сказал Шах, - потом пойдёт такое… -Ткача на положение в Уссурийск поставил Джем.

Когда его не станет, Валера Лавруха успеет отсидеть срок за другие дела, и по выходу его убьют во Владике. Когда Гриня Махорка отсидит за ткачовский автомат и выйдет, его убьют. Саша, дочь Ткача, сойдётся с другим человеком, но умрёт через тринадцать лет от болезней. Она оставит после себя такую же красивую дочку. Почти всех остальных тоже убьют. Через несколько дней после убийства Ткача с Василием убьют ещё Метиса с Саней Кирьяном, таинственно умрёт Штан и куда-то исчезнут брат Ткача Табак с Саней Техасом, внутриусобные разборки. Потом убьют Синкошу со Старцевым и Саида, Банзая расстреляют чуть позже, месть спрртсменам. Потом не станет Олега Дона и Стояна. Фазик уедет из города, и его убьют через несколько лет, примерно в одно время с Шуней и Швилей. Своей смертью от болезней умрут только Егор и вдова Фазика. Серёга Зудя умрёт в колонии строгого режима. У многих и могил не будет, проще перечислить тех, кто остался живым.

Шах освободится и первым самолётом вернётся. На Арбате всё это покажется сном, но это на Арбате. Киллеру хотелось закричать во всё горло, ведь не побывав в полнейшем мраке в тюрьме, не познав ценность солнечного света и не испытав близость смерти в Приморье, трудно понять, насколько бесценна жизнь! Он стряхнул с себя прошлое и вернулся в свою первую бригаду полковника Сидоренко. Криминальная жизнь не кино, кровь льётся настоящая. На свадьбу Сергей решил пригласить и Олю. Если она, конечно, согласится.

- Прежде ты ненавидел цель бессистемно и не обоснованно, как все мотострелки, есть враг, его надо уничтожить, - киллер учил Сергея быть снайпером. - Теперь твоя ненависть должна быть последовательной и избирательной, только ему. Тому, кого тебе обозначили как твою цель. Где-то там одна твоя. Разве можно уклониться от её поиска из-за меняющихся условий обстановки! Веди, выцепляй. Даже если эти враги раньше были твоими друзьями. Атакуй их первым и внезапно, пока незнание позволяет им быть легкомысленными, ты не солдат, ты убийца. Внезапность застанет его врасплох, они не смогут отразить удар, им придётся раскрываться. Первый выстрел подорвёт их веру в собственные силы, вторую пулю клади точно в середину первой как один выстрел, бамбам. И сразу назад! Хочешь, рискуй, но твоё внезапное нападение должно быть тщательно подготовлено. И не торопись. Готовишь акцию день, выстрел пять секунд. Время, потерянное с удовольствием, не считается потерянным. На ночь клади винтовку с собой в постель, разряжай, патроны под подушку. Ты должен срастись с ней, ей надо стать твоей рукой. Идёшь в туалет, вешай на шею. Я тебя не должен видеть без оружия нигде и никогда.

- Сколько надо практиковать саму стрельбу? – спросил Сергей.

- Что значит «сколько»? 24 часа. – Теперь поэт бегал в парке с винтовкой пять километров. Замаскированной под набор удочек.

- Лыжник, - веселились местные панки, они пили пиво в ледяную стужу на скамейках по краям дорожки, лысые девочки с чёрной помадой у них на коленях, - когда рыбалка? – Отвалите, Сергей махал им рукой. Официально его оформили помощником начальника охраны «Национального пенсионного банка».

- Насосаться и разбежаться, - шутил покойный Синий. Шах много рассказывал о нём. Рост за метр девяносто, туфли 47й, рукой вырывал из земли небольшое дерево, зимой спал в снегу, не простужался. На «Матросске» во время бунта внешнюю стену выломал. Воры сидят, катают, в карты шпилят, ***к! Подняли глаза, вместо звёзд спецназ ГУИН. ФСИН теперешний, то есть. Мужиков на зоне в обиду не давал. Мужики работали в штыки.

Один залётный на стрелке в Москве посмотрел ему в глаза, долго ничего не говорил, только плакал. Увидел, как он взял стеклянную бутылку кока-колы на бицепс, согнул
руку в локте, бам, она в воздух пылью ледяной, тёмная жидкость шипя на руку, борец потом отряхнулся. Шах легко наклонился, пробку подобрал, подкинул и с оборота ногой, да ещё с прыжка, прям Ван Дамм. Попал как из ружья, над башкой просвистело, пробка потерялась между книжками, там был кабинет за барной стойкой. В этом баре их старший один раз пропил свою Красную звезду. Слёзы полились рекой, сейчас убьют! Нет, ничего. На вокзал отвезли, посадили на поезд. Так сказать, проводили. Вот вам Бог, ребята, а вот вам и порог.

- Назад домой! Больше не возвращайтесь. – Потом их всех убили в Питере. В кафе, где они сидели, зашли трое автоматчиков. Жизнь индейка, душа мужает, раздвигаясь вширь.

- Красивая всё тки тёлка! – говорил об Оксане Синий. - Ноги длинные, грудь тааакая, глазищи на пол-лица. – Что бы он сказал, если б знал, что она достанется Арутюнову? Завидовал бы, конечно, что ещё. Сама Татьяна? Ну да ладно, сейчас они с Господом в раю и ангелами его, там свет. Всё равно надо быть осторожными, он может поменяться. У него много оттенков.

Конец седьмой главы