Эпилог

Это постправда пьесы.

Всё исчезло.
Когда декорации уже сняли
и даже три уборщицы ушли,
закончив в зале
тяжёлую работу.
Софиты не горят. Кресла пусты.
И режиссер с любовницей в отеле
шампанское открыли перед сексом.
Все зрители, садясь в лоно такси,
уже забыли,
о чем спектакль был,
в котором истеричка по заслугам
от мужиков, власть предержащих, получила.
Теперь у них другие есть заботы –
завтра будет опять.
Завтра начнется с субботы.
Но тут...
В темноте зажигается словом
моё бледное Я,
мифа с мистерией помесь:
Любовь не может быть законом,
как и совесть.
Не подчиняются они
ни описаниям, ни прочим позволеньям.
Но всё же существуют где-то там,
докуда разуму и мышцам нет прохода.
И если там и есть крупица Идеала –
то субъективная реальность человека,
его переживание вещей –
становится существенней. И больше
ничто не вправе диктовать ему, как надо
вести себя. Молчанье убивает.
Фивы падут. Скоро закончится история.
Я вижу Императора златого,
горящий город, сотни мертвецов.
Расплата близится. Сумбур себя погубит.
И Опий наведёт беду большую.
Мне же теперь – бродить священным духом,
не плакальщицей, а
душой свободной.
И имя мне Хиатус, мои слезы –
оружие, глагол, чтоб жечь сердца,
и поднимать людей на поиск
слов, разговоров, клятв и прочих тайн –
самих себя и своего спасения.
И много раз уже был повторен
сюжет трагичный, и вся трагедия – уловка
каноничной
попытки вычленить идею
из страданий.
Искусство существует без медалей,
лишь нарратив
велит найти в предметном споре
богов с людьми, – как слово в разговоре, –
то, что ещё...
за нас/внутри горит.
А, собственно, к чему были те слезы
в строфе финальной? Кого жалели вы?
Себя?
Или конец фальшивой драмы?
Меня, растоптанной велением судьбы?
Так вот, скажу вам,
радуйтесь по мне,
танцуйте на костях моих и пойте,
что женщина была и жизнь прожила,
как ей хотелось и закончила её
лишь так, как женщина сама
распорядилась,
и счастлива теперь
гореть в посмертии –
его инерцию другим передавая,
пока взрывается ещё одна страна,
погубленные властью прихожане
пока торгуете вы правильной моралью,
приёмной только для себя,
я говорю: Мои слова,
лишенные любой морали,
как все хорошие стихи –
они влюблены в себя.
Не плачьте.
Меня нет
в этом финале.
Я – мертва.
И все мои слова теперь искусство,
созвучное с искусством электрическим.
Запомните!
это всего лишь чувства,
теперь уже,
боюсь,
демиургические,
то воля драматурга. А моя –
любить, и потому лишь ненавидеть;
так в языке
функционируют слова,
и выбор в том лишь,
как пошить их.
А остальное – грязь,
блаженство, горечь, слизь,
достойные сумбурного поэта.
Запомните!
Это не трагедия. Это
метареальная жизнь.
И вижу я в бреду
потухшей сцены:
Эдип подходит к женщине, в крови
его рука.
Книгу листай к началу.
Всё повторяется.
Фивы в грехе пылают.
И люди, склонные к самообману,
билеты покупают в гардеробе.
И совесть зарождается в утробе.
Я начинаю пьесу словом тем,
с которым появляются на свет,
кричу безумно, – я честна
сама с собою, –
люблю и только потому я – говорю
(вполсилы):
Любовь.
Она лишь
метанарративна.
Зажегся свет,
спектакль начался –

История, как я погибну вновь.


декабрь 2020 – сентябрь 2022;
12-19 октября 2023