Строфа 12

Разруха и печальствует июль –
это запах старух,
с которым те ищут юность
в мусорных мешках, или, скажем,
в трупах, в костях и саже
погорелых домов, селений,
проспектов одинокого города,
где колокольчик безумствует:
ГОЛОД
ГОЛОД
ГОЛОД
Пока вы, дети Опия,
потираете ручки, на картах
двигая танчики
на Запад. Я
выношу из подвала тело.
Мои волосы приняли цвет
моего платья –
они мертвенно белые.
Я седа!
О, Гемон,
отпусти меня умереть.
Я ненавижу темницы и ваше счастье
слепцов! Что мне передать папаше,
Исмена?
О
О
О
Я теряю рассудок!
Духи, что выстроились предо мной,
чего вы хотите от женщины
с отрубленной головой?
О... вы хотите весточки для Сизифа...
Я передам, когда
жизнь окажется до конца
фальшивой...
Её выдумали за нас –
цари, полицаи и стража.
Вся наша жизнь –
это пара нелепых фраз
перед парадом фарса
их несбыточных строк прогресса.
Я ненавижу прессу.
"Антигона – фашистка!"
"Антигона – прозападная ****ь!"
Я пропащая суфражистка,
я пришла, чтобы вам сказать,
что закон ваш Ясона дерьмом написан,
а, как мы знаем,
хорошо лишь земля приметит
в себе таковые законы. Это
телосложенье, эскерциза природы.
Я ненавижу ваши
духоподъёмные куплеты,
я ненавижу вообще законы,
при которых брат убивает брата,
одного хоронят, другого бросают в яму.
Я Антигона,
я проклинаю вас взглядом
полным досады, отчаяния и
внутренней правды.
Выхожу из Храма,
следую по голосам былого,
выхожу в пустырь,
забираясь выше,
достаю до неба,
скольжу, как слово,
по многостраничной книжке.
Я вижу синее...
синее-синее море,
каждая волна его, словно
удар по крышке.
Меня зарывают в землю.
Меня тошнит от осознания,
что лопата не знает ужаса
от касания
рук, запачканных хуже
мясницких с солдатскими.
Не дождетесь раскаяния.
Я всё сделала правильно.
Меня ведут боги –
до сада, до ветхого древа...
Ведь голос Зевса и есть поэзия.
Я карябаю эту строфу во мраке,
на краю ночи, сумасшедшая,
бесполезная.
Вот и я, Полиник,
оказалась
с тобой в овраге
словно...
Хрустит веревка.
Радуйтесь.
Я исчезла.
Я СВОБОДНА