Сны Незрячего - поэма

1

Осень в провинции;
всё начинается в этой квартирке
и закончится
в этой квартирке.
Я открываю форточку, которая
до сих пор пахнет краской,
и я только тогда замечаю,
что часы на стене
вновь заглохли.
Надо выйти за батарейками,
и походу меня тошнит
от единственной мысли:
куда-то уйти,
вернуться домой,
куда-то вернуться –
вы встречали героя со слабой
вестибуляркой? –
и всё же я измеряю листву
прозаичным носком ботинка,
и смотрю на небо:
как жалко!
что остальная картинка
похожа на всё остальное: она
размыта, или неправильно сжата
как фокус моего фотоснимка –
сплошной фон, без героя пространство
существует вполне музыкально;
оттого ли мечтаю съебаться
хоть в Краснообск, а хоть
прости меня, мой читатель,
в Криводановку –
и больше
не двигаться,
не колыхаться ничем, ни к кому
не стучаться
не тянуть никого за ручку,
запереть своего ребёнка
на кухне, откуда выбежал
юноша, что попытался
выдавить собственные
морщины.
Вот мой подъезд, а рядом
курит знакомая
кажется, Таня.
И почему мне не быть как они:
хорошим-плохим-
нормальным
человеком на “ч”
не чьим-нибудь, бля, чебурашкой,
который ласково давит лыбу
да старается быть как они
учиться быть,
но всё трескается,
и улыбка,
когда я отворачиваюсь
и принимаю
до-воль-но
безразличный вид
без цинизма без ненависти,
мне просто не горячо и не холодно,
оттого признаюсь
это несколько больно,
но я привыкаю
и даже эта невзгода
не кажется чем-то существенным,
как и любая выгода
из моего положения;
мне надо отвлечься в этом
в чём?
в этом не столь существенном,
интереснее ведь с собой
строить замки в песочнице да
камушки в воду бросать,
не глядя –
ну вы понимаете,
заниматься полной
***нёй.
И я вновь открываю дверь
коты спят,
не раздеваясь лезу чинить часы:
всё работает
стрелка к стрелке
идут: и т.д., и д.т., –
и я только тогда вспоминаю
что лампочка в пустой кухне
перегорела, её
мотыльки уже не обнимут
волей к смерти, а может болезнью
одиночества, скажем, корью
или другим подвидом
недосыпа
словесной игры;
потом жалуюсь на недосып,
на то что похолодало,
а я выстудил свою комнату
и возможно
забыл ключи.


2

я что-то набрасывал
стоя у подоконника
про осень в провинции, про
осень в моей Итаке –
это точно, позвать бы дворника
а после я оказался
где-то на Римского-
Корсакова
нервно достал сигарету
пытаясь сосредоточиться
хотя бы на сигарете
которая тут же
кончилась…
рядом лежал пьяный дядька
чем-то похожий на битника
я хотел подойти
но замешкался
и остался стоять
ведь знал что все битники
давным-давно передохли
значит передо мною
лежал мертвец,
вдруг я вспомнил о детстве:
я думал что облака в самом деле
сплошные белогривые
ложки, –
так я запомнил сначала, –
а где ложки, там и
зажигалки,
нагревающие небеса
так мутило слезило глаза
мир казался искусственно крошечным, –
впрочем, я заговорился
конечно там были лошадки,
точнее – хотелось так думать
видимо, вера
в свои же сказки
как и притворство
для меня безусловны, –
продолжал я, –
часть защитного механизма,
внутренняя слабость и…
и расплакавшись
как от страшной обиды
я спрятался под одеяло
– ты спишь, что ли!
меня тормошила моя одногруппница
кажется, Слава,
я улыбнулся неубедительно:
чтобы пропасть
не требовалось ни снотворного
ни слабительного
– всё, уже кончилась!
я долго не мог понять о чём
она говорила:
о паре о сигарете об этой строчке
о песне в наушниках о традиции или
об осени?
вроде нет
я молча оделся и вышел,
пока Артур Ли стоял на паузе
готовый расщепить меня своим
the red telephone
впрочем, я тоже чувствовал
чувствовал что ослеп,
при этом
качаясь шёл к остановке
по ржавым рельсам –
точно в рассказе г. Хармса:
трамвай проехал
я хлопнул дверью
но он остался.


3

…и дым надо мной
как и я, ниоткуда
выветривался
потому оставались в руках
пустая пачка и музыка
серых деревьев
где-то за актовым
точно!
на этот раз школа,
я продумывал
собственное исчезновение,
а рядом вертелся Вахрин
кукарекал с какой-нибудь девкой
или с облезлой стенкой, которая
до сих пор пахла краской –
а может он вовсе забыл
про наличие собеседника
в разговоре
впрочем, это не важно –
пока есть время
я не двигаясь постою
в его ожидании
…
так вот
я больше не думал о
стихотворении:
просто писал о том
как боюсь свободы
боюсь самого себя
боюсь проходящих мимо людей
и закрываю глаза
мне страшно
пока Элиот бродит
в моих устах
как окурок:
научи нас вниманью
и безразличью
научи нас покою…
а при виде тебя
мой стишок
я молчу
я не знаю что это такое
опёршись на пару,
я выблевал всё
на асфальт на прохожих
на доску с примерами
на облака, не отличившиеся
переменами –
никто и бровью не двинул
впрочем
и я не смутился
тому где я находился
с полупустым портфелем
или
на выходе из зала?
а жизнь не укладывалась
в партитуру –
она казалась.
Я поморщился, как Введенский –
словно в пресной воде
захлебнулся
и тут же понял
что я как поэт нигде не был
но каким-то образом
я куда-то вернулся
была точка А
и не было точки Б
только пунктир размытый
тщательная доска
и мел
как морская пена
а потом показалось
что «А» на иголку похожа
я обернулся опять
и понял: стою на месте –
существо без кожи
и кости
из чужой поэзии
и тут кто-то из нас закричал
другому:
ИСЧЕЗНИ!


4

опять приходила жизнь
постукивая ногтями
о хрупкую поверхность стола –
так мне поначалу казалось:
на самом деле
я уже стряхивал пепел
мимо собственной урны,
я был ослепительно счастлив
тому что стряхивал пепел;
выворачивалась Титова,
вокруг темнело,
а листва смешивалась с
улетающей матерщиной
Китс, ты точно не ****ел
про соловья?
ибо я тоже заблудился,
размазывая по лицу то ли слёзы
то ли смешки
то ли остатки самого лица,
я промок с концами
двигаясь в никуда
ниоткуда
дождь вызванивал меня
только я не находил
чем ответить,
значит никто
отвечать не будет
этому серафиму;
опять приходили рифмы,
пока на репите играло:
oh mama can this really
be the end… –
ну спасибо хоть
что не мент,
а предполагаемая ночь
плыла и смешивалась с
бумажными, – но нет
не с корабликами, –
всего лишь с тучами,
нависшими ремнями
под потолком, в кармане
мелочь слов –
и сон: Ясон
от лампочки прикуривал
в подъезде; меня там не было
я прозябал на месте, –
а где-то меня ждали в гости
ставили чай шутили,
бил клаксон
дырявый постер
как наличье пустоты
где-то спали коты, и гости
молчали
и ставили только знаки
препинания, когда их
спрашивали о погоде,
где-то часики шли, где-то
в стакане цвела
вода
обыкновенного цвета, –
что бездомного старика Гомера
не заботила никогда, –
перечитав я увидел
только моё
обязательное присутствие:
объясню, это что-то чего
мой случайный «ты»
не почувствовал
и стирается последняя страница
сумбурный текст
написанный из принципа, а значит
он обязательно случится –
всё!
пошло сначала…
…
…
…
Осень в провинции;
и всё уже кончается…
и вот уже меня
не стало.