Твои пальцы касались чуть-чуть посеревшего снега

Я ладони твои целовал…Был февраль.
А потом я хотел тебя видеть.
И апрель задыхался. Один. Умирал.
И меня ненавидел. (- За что?)

...Твои пальцы касались чуть-чуть посеревшего снега.
Выбивался из ритма капели твой локон,
Беспечен и рус.
Никому не хотел и, наверное, в муку не верил,
Что дарила мне ты, и, я помню, был весел и юн.

Моя музыка, с неба летя, чуть касалась гортани.
Твоя музыка сердце разбила, но разве шальной голове?
Я тебя не любил: я тебя ненавидел.
За беспечность твою,
За разбросанность книг по траве,

Что потом зеленела
В июне, июле…
И за то, что вдохнуть я не мог,
И за глаз твоих синь.
                И за то, и за то, что меня ты совсем не жалела.
                И лишь губы шептали и пели чужую латынь.
Я тебя разлюблю. Только это позднее:
Когда листья повянут и лужи замерзнут...
В ночи я шепчу, что тебя я уже не жалею.
Ты не знаешь об этом и тихо… Молчишь.

Ни письма. Ни записки. И нет телефона.
И отчаянья ворот… И воздуха нету в ночи.
Это холод. Космический холод. И молчим.
                Ты молчишь. Я молчу. Мы молчим.
Это лето мной проклято будет. Оно, это лето...
Это лето как ужас, как яд, как обман...
И в нем ты: одинока. Одна. И исполнена света.
И кончается в лете наш горький, печальный роман.

@ Сергей Юрьевич Радченко