В её выжженной болью душе

В её выжженной болью душе живёт вечная засуха:
Ни слезинки, ни веры в добро... Сплошь огонь и ожог.
Калахари, Сахара, Намиб... Голос сердца внезапен,
Слышен редко и жёстко... Его обрывает Бог.
Бог живёт в голове, говорит всегда резко и строго,
Что терпели и мама, и бабушка, что счастья нет...
Есть побои, есть оскорбления - это дороги,
Что тебе суждены... Что никто не изменит сюжет...
Она с ним 20 лет. С восемнадцати... Это так долго,
Что пора и детей... Почему-то Господь не даёт...
Она дружит с бодягой, с тоналкой... Но толку-то? Толку?
Если завтра погладит, то сегодня уж точно побьёт.
Это замкнутый круг безнадёжно-бессильного быта:
Папин крик, маму жаль, ты не в силах ничто изменить.
Если стала женой - значит, будешь и клята, и бита.
Вот такая цена за желание просто любить.
Деда перед войной застрелили за что-то чекисты,
А от бабки тогда отвернулась на раз вся родня...
Кто позвал - за того и пошла, черт с ним, что неказистый,
Грубый, злой... Надо выжить. С чужой же дочкою взял.
Бабка доброй была, на этом всегда и держалась,
Через год уж для нового мужа дочь ещё родила.
Бабке в жизни тяжёлая ноша досталась:
Боль, да страх... Но детей и в войну подняла.
Мама - слабая, младшая: себя бы в семье отстоять,
А что рядом дочурка привычною болью терзалась,
Не заметила. Дочка жила, чтобы мать защищать...
А уж что там, в душе у самой? И не важно. Сломалась
Не вчера, не сегодня история счастья в семье...
В ней наследуют девочки лишь беду, да привычное горе.
Они сильные. Очень. Способны терпеть много лет.
Бог детей не даёт, чтоб судьбу изменить и оспорить
Право жертв на смиренье, что сиречь, лишь горе и боль...
Может, вспомнят о счастье? О нежности? Сменят дорогу?
Бог даёт жертвам время, к себе обрели чтоб любовь,
Чтоб смогли отойти от семейных путей и порогов,
Об которые три поколенья сломали себя:
Бабка выжила, мама стерпела, а дочка сломалась...
Эти женщины плачут неслышно, под звуки дождя,
Чтоб никто не увидел: быть сильной всегда - это слабость...