Альбатрос венок сонетов

Посвящается моему другу Шарлю Пьеру Бодлеру

Магистрал
               
Среди в себе сияющего мрака
за грани жизни выброшен волной
провидец обличающего знака,
взбешённый сумасбродностью хмельной.

Восторгом разрывающейся плоти
он лечит души демонов своих.
В его самоубийственном полёте
не существует места для двоих.

Он – царь и червь, возвышенный до бога;
безумный мир под варварской пятой;
он то, что остаётся после слога
звенящею хрустальной запятой;

причудливо изломанная птица;
Создателя уставшая десница.

1

Среди в себе сияющего мрака
скрывается непознанного суть.
Цепляясь за бревенчатость барака,
выходит в люди ложь. Не обессудь

её шаги неровные, скупые,
стреноженные пафосом молвы.
Ей кланяются злые постовые
и добрые агностики. Увы,

в сём наша жизнь заключена до срока,
до нового пришествия, где я –
лишь замертво упавшая сорока,
услышавшая шёпот бытия,

а новый день, от серости больной,
за грани жизни выброшен волной.

2

За грани жизни выброшен волной
детёныш безголового экстаза.
Он брызжет ядовитою слюной
непонятого богом перифраза.

Скользит в мираж придуманного дня
на мертвенно пришпоренных салазках
труп получеловека и коня,
и начинает отражаться в сказках,

и пробует действительность на вкус,
впиваясь в вены дня поганой пастью.
Отныне всё – загадочный искус
с немыслимой над человеком властью.

Следит сквозь ночь за ходом Зодиака
провидец обличающего знака.

3

Провидец обличающего знака,
слепой колдун над кратером зрачка,
вглядись скорее: древняя Итака
шныряет рыбой в поисках крючка.

Искусная, манящая наживка
влечёт в хитро сплетаемую сеть.
Вот отчего банальная фальшивка
располагает мысленно иметь

не облика прелестного усладу,
не красоты волнующую плоть,
а строгую немую анфиладу,
в которой сам становишься – господь.

Не так ли пировал почтенный Ной,
взбешённый сумасбродностью хмельной?

4

Взбешённый сумасбродностью хмельной,
я тлен ищу в агонии цветенья.
Подёрнуто пространство пеленой,
где все живые – в сущности, растенья.

И вот из-под блистающих копыт
взмывает ввысь росток моих сомнений,
хоть кажется: никто не позабыт
на грани ночи. В парке развлечений

висит луны озябшее бельмо
на медленном бессилуэтном небе,
и Босха запотевшее трюмо
взывает дух задуматься о требе.

Звучит мой смех на вашем эшафоте
восторгом разрывающейся плоти.

5

Восторгом разрывающейся плоти
наполнена чернильница. Лица
вы больше моего не узнаёте.
Петляет след живого мертвеца

меж травами, врастающими в тело,
и травами божественных лугов,
что тянутся к стопам осиротело,
когда я множу численность слогов.

Мой труд подобен зодчего блужданьям
по полотну величественных скал,
но, множа скорбь, я поклоняюсь знаньям,
что изменяют девственный оскал

заблудшего, читающего стих.
Он лечит души демонов своих.

6

Он лечит души демонов своих,
пьёт изо рта замёрзшего колодца,
ломает скрепы страхов вековых
и всё-таки собою остаётся

меж жертвенных просмоленных столбов,
не чающих уже певца Голгофы.
Его под восхитительный покров
упрятали таинственные строфы

о ненависти к тайнам бытия
и о любви к вселенскому разврату.
Бредущий сквозь пространство пития,
он стал подобен древнему стигмату.

Но что же вы украдкою прочтёте
в его самоубийственном полёте?

7

В его самоубийственном полёте
провидится любовь, которой нет.
Вы всё равно его не проклянёте:
он – сам собою ослеплённый свет.

Он – пробужденье девственного грома
над пустошью чудовищных могил.
Он – утренняя сладкая истома,
которую целует Азраил,

вонзив змею меча в своё колено,
что неизбежно для любых колен.
Луна сменяет солнце неизменно,
и всё живое настигает тлен.

Среди одушевлённостей мирских
не существует места для двоих.

8

Не существует места для двоих,
но в мир проникла чёрная Венера.
Поэт ребёнком взбалмошным затих
пред словом неизведанным «гетера»!

Пересекая пояса часов,
метнулся дух вкруг медленной планеты
набраться слов и отпереть засов
в безумные креольские рассветы,

в которых мрак огня и вспышки тьмы,
ожоги льда и статуй поцелуи.
Там неизбежно плавятся умы,
одно лишь имя обозначив всуе...

С плеча безумца ниспадает тога.
Он – царь и червь, возвышенный до бога.

9

Он – царь и червь, возвышенный до бога
касанием изнеженной руки.
Допущен до сакрального чертога
и пьёт нектар божественной реки,

не осознав, что пьёт опустошенье
небытия скрывающихся вен.
Сомнительное вроде бы решенье –
поднять себя с надломленных колен

молвою, суесловием, презреньем,
усмешками, брезгливостью толпы.
Но если ты возносишься над мненьем,
то рушатся картонные столпы,

и кажется нелепостью простой
безумный мир под варварской пятой.

10

Безумный мир под варварской пятой:
вот книга в ожиданье приговора;
присяжных возмущающихся строй,
готовый обличить в поэте вора;

вот человек, идущий по пятам
простуженного странника по датам;
вот новый дом; вот рушащийся храм;
вот тир, на миг подаренный солдатам;

вот эшафот, за ним скучает гроб,
во гробе – лик уныло покаянный.
Мир цвета утопает в мире роб.
Не похмелённый, стало быть, не пьяный,

извечного фотографа тренога,
он то, что остаётся после слога.

11

Он то, что остаётся после слога,
а так же то, что было перед ним.
По сути, жизнь – сплошная безнадёга,
особенно когда ты пилигрим...

Но ежели в тебе клокочет время
безумьем синтезированных лет,
то слово есть взрастающее семя,
и, безусловно, даже смерти нет.

И нет любви – ответной, сумасшедшей,
восторженно-божественной любви.
Есть реквием по медленно ушедшей
за внешне сумасбродным визави,

который пел об истине простой
звенящею хрустальной запятой.

12

Звенящею хрустальной запятой
отъединён от внешнего приличья
мечтатель, что прельстился пустотой
в безумную эпоху безразличья

к словам, совпавшим рифмами, к словам,
совпавшим с обречённостью и горем,
к словам, что разбрелись по головам
и стали странным одиноким морем,

которое, смывая с берегов
остатки снов и мёртвые растенья,
провозглашает собственных богов
предсказанного вымыслом растленья.

И медленно над будущим кружится
причудливо изломанная птица...

13

Причудливо изломанная птица –
поэт распада собственной судьбы.
Уставшая надмирная глазница
по берегам расставила гробы,

наполненные символами страха
и символами высшего пути.
Смеётся окровавленная плаха
над теми, кто встречается в пути.

На сумрачной дороге мирозданья
не обойти назначенный предел,
и оттого любое созиданье
в руках веков раскрошено, как мел.

Назло судьбе мечтой спешит напиться
Создателя уставшая десница.

14

Создателя уставшая десница,
мой старый друг, вкраплённый в переплёт,
взгляни на небо: медленный возница
спокойно освещает твой полёт

над кораблями парусного флота,
над трупами уснувших лошадей,
над всем, где отлетела позолота
со статуй опустевших площадей.

Стяжатель зла цветочного томленья,
внимающий предвечным голосам,
теперь, в дыму слепого просветленья,
судьёй себе становишься ты сам.

И плачет трёхголовая собака
среди в себе сияющего мрака.

10 ч. 15 мин.    09.09.2023г.
01 ч. 48 мин.    29.10.2023 года