О повести Монокль В. Н. Попова продолжение

  В повести «Монокль» Владимира Николаевича Попова пятнадцать частей. Каждая из них состоит из нескольких миниатюр. Почти в каждую часть входят верлибры или же стихотворения. Части с 11 по 14 представляют собой пьесу. А заключительная часть – верлибр-прощание: «Великолепная, негромкая точка; повести того только и надо - она довольна и счастлива сама собою, словно Нарцисс у водоёма», как отозвался о финале поэт Владимир Мялин, необыкновенно дорожащий творчеством В.Н. Попова. Мы вернёмся ещё к ней.
 
  «Читая повести и романы Владимира Попова, - пишет в рецензиях на сайте «Стихи.ру» Александр Сизухин, - я наконец понял, какая она, - проза ПОЭТА. Именно такая – короткая и очень ёмкая. Кто на Руси так-то писал из поэтов? Разве только Пушкин. С него и началась «проза поэта».
  Читатели и почитатели отмечают также в откликах высокое мастерство поэта и романиста. Например, по прочтении «Портрета пикториального» тот же Владимир Мялин пишет: "Как изморозь. И, словно гроздь..." Уж одно это победа звука над мёртвой тишиной нашей».
  Дадим целиком это стихотворение, венчающее пятую часть повести:

Монокля лёгкая вуаль,
как в итальянской акварели.
Голубоватая печаль
в глазах заметна еле-еле.

И неожиданно видна
едва заметная улыбка…
Сквозь облака прошла луна
очаровательно и зыбко.

Как изморозь. И, словно гроздь,
отражена на фоне мглистом…
Ты вся просвечена насквозь
на зависть импрессионистам.

  И вдруг – пьеса! Называется она «Лампа в саду», и автор её – наш рассказчик, Владимир. Он написал её еще в 1987 году, и только теперь, подстёгнутый спорами о литературе, разломе страны и цитируемыми Злым Писателем словами Сергея Довлатова «Россия – единственная в мире страна, где литератору платят за объём написанного. Не за количество проданных экземпляров. И тем более – не за качество. А за объём…», он вспоминает о ней.
  – Где-то она у меня валяется – вот уже лет двадцать. Да пьеса-то плохонькая, эпигонская: там много Горького, немного Островского и чуть-чуть Чехова…
  – Хорош выпендриваться! – заорал Дикий Фотограф, – это нам решать, плохая или хорошая. Через неделю будешь нам её читать!
  Начинается читка. Как в старые добрые времена. Собираются все действующие лица повести, и в прибранной по такому случаю комнате Дикого Художника звучит из уст героя пьеса. «История, сердцу знакомая…» открывается нам в ней. Объём от секретаря Союза писателей, автора многих и многих томов, публикаций в главных журналах страны, преуспевающего внешне человека Владимира Белокурова. С каждым шагом, жестом, словом его на «сцене» нами ощущается его внутренний надлом: «Я ж несчастный человек: всю жизнь писал. Горы наворотил! А радости-то и нету». Дача, личный садовник, домработница, известность, но и понимание того, что «все мои книги при мне истлеют». А рядом внешне незаметный Иван Егорович. Он умирает в конце пьесы, и в его чемоданчике лауреат всяческих премий Белокуров обнаруживает две поэтических книжечки, изданные за рубежом, в «Посеве». «Иван… подлец! Надо мной издевался: смотрел, как я корчусь в огне, и хохотал… Умер в моей бане: свернулся кренделем… Из себя гения корчил – Хлебников! Их хлебом не корми, только бы в бане помереть… Табличку прибьют: «Здесь умер великий русский поэт»! Тропу проложат от ворот к бане – всю траву потопчут».
  Бредущий по саду в финале пьесы Белокуров исчезает  в тумане с лампой в руках, размахивая ей, «словно кадилом». И повесть обрывается «великолепной негромкой точкой»:

ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР

Прошло много лет
Я иду поздним вечером
по улице Грибоедова.
Улица пустынна.
Горят тусклые фонари.
Дома тёмные и тяжёлые.
Заколоченные окна.
Ещё стоит сарайчик
бабы Стеши…
Конец апреля.
Снег уже растаял.
В садах появилась
                молодая нежная трава
                и синие маленькие цветы.
                Днём вроде бы и тепло,
                но очень ветрено.

                В моей молодости
                в это время было много
                майских жуков –
                но они пропали.
                И воробьи улетели.
                И жители этой улицы
                куда-то ушли потихоньку
                и незаметно исчезли.

                Я поднял голову и посмотрел
                на звёздное небо:
                некоторые звёзды
                ярко светились и мерцали,
                словно подмигивали.

                Наверное,
                все мои знакомцы
                несметной толпой
                бредут по Млечному Пути
                к воротам Рая –
                подходят и начинают
                стучаться и окликать.
                Выходит апостол Пётр и рече:
                «Кто есть толкущиеся у врат?»