Сергей Маковский 1877-1962

.




Сергей МАКОВСКИЙ (1877-1962) – русский поэт, художественный критик и организатор художественных выставок, издатель (первая волна эмиграции). Член союза «Председателей земного шара».

(подборка 1)



СНЕГА

Мой скорбный дух навеки одинок,
как горный снег, как снег вершин безвестных.
Но жжет снега огонь лучей небесных,
горячий луч мое безмолвье жег

и плакал я. И дух мой с гор чудесных
стремился вниз, в долины звучных строк,
и замирал в оковах ритмов тесных,
как в берегах низверженный поток.

О, если б все снега моих видений,
все проблески рассветных озарений,
и всю печаль холодных дум моих –
я мог излить в один поток созвучий,
в один сонет ласкательно-певучий,
в одну мольбу, в один могучий стих!


ТЕНИ

Певцу любви измена не страшна.
Ее в груди недолго он хоронит,
и, жалких слез, скорбя, он не уронит.
Иная скорбь судьбой ему дана.

Пускай душа обманутая стонет,
ревнивых дум и ужаса полна:
миг творчества тоску любви прогонит,
нездешним сном заменится она.

Тогда к нему придут из отдалений,
придут с мольбой обманутые тени.
И в глубине страданья своего
он не свои почувствует страданья,
и зазвучат в словах его признанья –
рыданья всех, любивших до него.


SCHWANENSEE

Вдоль озера мы шли в вечерний час.
Равнина вод дымилась и мерцала,
и черный лес недвижно отражала
у берегов. Ты помнишь, мимо нас

беззвучно лебедь плыл… В лучах опала
пурпурный край зари устало гас.
И в дымной вышине звезда сияла,
как в жемчуге сверкающий алмаз.

И было все так смутно, точно в сказке:
наш путь, леса, и призрачные краски
несмелых туч. И замок на холме

казался тоже призраком несмелым.
И лебедь плыл, виденьем нежно-белым,
над озером, в прозрачной полутьме.


НЕВЕДЕНЬЕ

Не спрашивай, о чем волна морская
поет, шумя на берегу немом,
и отчего в безмолвии ночном
звезда небес горит, не угасая.

Не спрашивай. Люби, не понимая.
Любовь  –  печаль. В неведеньи земном  –
предчувствие о веденьи ином,
в земной тоске  –  отрада неземная.

И если б ведал ты, о чем волна
на берегу поет неутомимо,
и отчего звездами ночь хранима,
и если б знал, зачем обречена
душа твоя в неведеньи томиться,
не мог бы ты ни верить, ни молиться.


МОЛИТВА

Ты  –  в сумраке и в блеске вод зеркальных;
ты  –  шелест трав и неба синева;
ты  –  пенье волн, все звуки и слова
в мелодиях призывных и печальных.

Ты  –  смутный сон веков многострадальных;
ты  –  явный свет и трепет волшебства.
Ты  –  грусть моя и жажда божества;
ты  –  призрак мой в просторах безначальных.

Ты всех путей обманчивый конец,
и всех миров таинственный венец.
Ты  –  творчество стихий неколебимых;
ты в хаосе блаженный произвол, –
в сердцах людей, неведеньем томимых,
из глубины неведомый глагол.


ОТВЕТ

Любил ли я? Мечтой завороженный  –
узнав тебя, неравную другим  –
я захотел быть гением твоим,
художником души твоей плененной.

Любил ли я? Как мрамор, покоренный
резцом ваятеля, мольбам моим
ты отдалась, не отвечая им:
я создал статую из глыбы сонной.

Боготворя в тебе мою мечту,
я воплотил в твой образ красоту,
я дал тебе все чары женской власти,
всю силу зла, все вдохновенье страсти…
Я был твой раб, твой царь и судия.
Я был судьбой твоей. Любил ли я?


ПРЕДЧУВСТВИЕ

Еще темно, еще далек рассвет.
И жутко мне, и голос мой немеет,
и мысль моя бесславно цепенеет
в чаду земных, неправедных сует.

Но знаю я  –  стихия мной владеет;
в моей груди нездешний ветер веет;
меня томит невоплощенный бред,
и для него еще названья нет.

Настанет день. Душа порвет оковы;
с нее спадут тяжелые покровы  –
греха и лжи презренные дары.
Проснется бог, и творческое слово,
как молния мгновенья грозового,
сверкнет в веках и озарит миры.


ОЖИДАНИЕ

Я звал тебя. Душа моя молила
твоей любви. Казалось, никогда
с такой тоской блаженного стыда
ни с кем еще она не говорила.

И ты пришла… Но сердце изменило.
Мой поцелуй был холоднее льда.
Свиданье нас навеки разлучило,
и как враги расстались мы тогда.

И с той поры – сильнее, безнадежней
опять люблю, зову тебя и жду.
Вернись! Забудь невольную вражду.
Вернись ко мне моей, желанной, прежней:
мою тоску, я знаю, ты поймешь…
Напрасно. Нет. Ты больше не придешь.


ПРИРОДА

Как жалок ты, как беден и смешон, –
художнику она сказала властно.
К чему, безумный, лгать? Ты мной рожден  –
моим умрешь. К чему желать напрасно

иных красот? Твой смертный взор пленен
наперекор мечте твоей неясной,
моей красой, бессмертной и бесстрастной.
Любуйся раб! И так ответил он:

Великая! Ты можешь все  –  не это.
Сильней тебя безумие поэта!
За рубежом земного волшебства
оставь лжецам волшебные чертоги.
О, вечная! Без Бога ты мертва.
Ты  –  истина. Безумцы эти  –  боги.


ТАЙНА

Мы говорим о чудесах незримых,
мы призраков боимся в час ночной…
Но чудо  –  здесь, но страшен свет дневной
знакомых чар и образов любимых.

Мы шепчемся о тайне гробовой,
о небесах навек недостижимых.
Но тайна  –  в нас, в мелодии земной,
в доступности явлений ощутимых.

Что знаем мы? Что можем мы понять?
Везде, на всем  –  единая печать,
живая тень загадки вековечной.
И жизнь, и смерть таинственны равно,
а красота  –  лишь символ бесконечный
того, что нам постигнуть не дано.


ВСТРЕЧА

В долине тьмы бродили мы без цели
на берегах неведомой реки.
И от небес мы были далеки,
и о земле далекой не жалели.

На берегах цветы любви белели.
Из тех цветов сплетали мы венки
и, в тишине, на волны мы глядели,
безмолвствуя от счастья и тоски.

Потом был сон… Меня ты позабыла.
Земная жизнь нас всех разъединила;
между людей чужими стали мы.
Но смерть близка и близко пробужденье…
Иду, иду к тебе мое виденье!
Мы встретимся опять в долине тьмы.


ЛОЖЬ

Ты мне лгала. Не надо слов. Я знаю.
Я знаю все и гордо говорю:
ты мне лгала  –  навеки я прощаю,
ты все взяла  –  я все тебе дарю.

Что ложь твоя? В тебе я воспеваю
надежд моих угасшую зарю,
любовь мою в тебе благословляю,
и за любовь тебя благодарю.

Ты мне лгала. Но я горел тобою,
и твой обман я искупил тоскою
безумных грез, восторга и стыда.
Ты мне лгала, но я поверил чуду,
но я любил, и слез я не забуду,
которых ты не знала никогда.


ЭПИТАФИЯ

Я назвал жизнь мечтою своенравной,
я назвал смерть забвением мечты,
и смертного  – бойцом в борьбе неравной
недолгих чар и вечной темноты.

И призраком души моей бесправной
я назвал мир и рабством суеты
и в истинах не зная силы славной,
прославил я обманы красоты.

Я встречи ждал, но братьев я не встретил.
Молился я, но Бог мне не ответил,
моей тоски никто не разделил.
Всю скорбь любви я разумом измерил,
но никого на свете не любил.
Я жил как все, но жизни не поверил.


В СТЕПИ

Уснул пастух, стада бродить устали.
Свежеет сумрак. Нежных чар полна,
печаль небес стыдлива и ясна.
Как синий дым в туманах тонут дали.

Все шумы дня покорно отзвучали.
Безоблачна, как небо, тишина.
Степную ширь объяли думы сна,
и внемлет ей безмолвие печали.

Как море степь. Куда не кинешь взор  –
гигантский круг, таинственный простор
без берегов, без красок и движений.
И кажется: весь мир в разливах тени
чуть зыблется…и в нем таится хор
дыханьем ночи скованных видений.


***

Терраса. Полдень. Блеск и зной. Безбурна
лазурь небес, и огненно-лазурна
в ее лучах немая зыбь воды…
Над лестницей  –  белеющая урна.

Ковры из роз, гвоздик и резеды;
и кипарисов темные ряды,
и между ними  –  статуя Сатурна,
как призрак белый… И сады, сады…

На мраморе в узоры кружевные
сплелися тени, бархатно-сквозные
и синие как дымчатый сапфир.
Земля горит. Струится нега лета.
Лучи слепят. Пылая, внемлет мир
в пожарах дня звенящий трепет света.


***

России нет. Россия разбрелась.
Как нищие, взяв на плечи котомки,
Её творцов бездомные потомки
Кочуют по свету.
И смерд и князь.

Нарушена тысячелетий связь.
Мы  –  беженцы, хоть речи наши громки.
Мы  –  по волнам плывущие обломки
Храмины той, что Родиной звалась.

О чем же спор? Кто океан принудит
Взбесившийся вернуться в берега?
Мы все  –  враги перед лицом врага.
Кто виноват? Кто прав? Господь рассудит.
Как ночь без звезд, судьба строга, долга.
Не мы решим. Она решит. Да будет!
1922 г


РИМ

…………………Saget, Steine, mir an, o sprecht
…………………ihr hohen Palaste!
…………………Goethe

………………….Ольге Александровне Шор

ИЗДАЛЕКА

Как ярок  –  ослепительно! Но странно:
он издалека светит весь туманно,

и кажется, что с неба эта мгла
сияющая на него сошла.

Дома, дома и, островами, парки,
а выше  –  звонницы, столпы и арки.

Присмотришься: монастыри, дворцы
и стен полуразрушенных зубцы,

Сан-Пьетро, и  –  похожие на скалы
изглоданные  –  термы Каракаллы.

О, дивное покоище миров,
богохранимый вертоград Христов!

Заворожён прошедшим вечносущим,
каким векам внимаешь ты грядущим?


***

Осиротел бассейн. Давно ли дружно
в нём отражались купы старых лип,
и блеск играл золотопёрых рыб,
и шелестел фонтан струёй жемчужной…

Теперь он пуст, теперь его не нужно.
В немых аллеях только ветра всхлип,
синицы писк, дуплистых вязов скрип,
да ты, печаль моя по дали южной!

Примолкла жизнь, далёко племена
болтливых птиц, кроты зарылись в норах.
Лишь вороньё: кра-кра! И тишина.
Куда ни глянь  –  пожухлых листьев ворох…
Безлюдье, грусть, сухой предзимний шорох
и первых заморозков тишина.


ВЕНЕЦИАНСКИЕ НОЧИ

I.

Всю ночь  –  о, бред! –  в серебролунных залах
Венеции я ворожу, колдун.
И дышит мгла отравленных лагун,
и спят дворцы в решетчатых забралах.

Всю ночь внимаю звуков шаг усталых, –
в колодцах улиц камни  –  как чугун,
и головы отрубленные лун
всплывают вдруг внизу в пустых каналах.

Иду, шатаясь, нелюдим и дик,
упорной страстью растравляю рану
и заклинаю бледную Диану.
А по стенам, подобно великану,
плащом крылатым закрывая лик,
за мною следом лунный мой двойник.


II.

Ленивый плеск, серебряная тишь,
дома  –  как сны. И отражают воды
повисшие над ними переходы
и вырезы остроконечных ниш.

И кажется, что это длится годы…
То мгла, то свет, –  блеснет железо крыш,
и где-то песнь. И водяная мышь
шмыгнет в нору под мраморные своды.

У пристани заветной, не спеша,
в кольцо я продеваю цепь. Гондола,
покачиваясь, дремлет, –  чуть дыша
прислушиваюсь: вот, как вздох Эола,
прошелестит во мне ее виола…
и в ожиданье падает душа.


III.

Ленивый плеск, серебряная гладь,
дурманы отцветающих магнолий…
Кто перескажет  –  ночь! –  твоих раздолий
и лунных ароматов благодать?

Ночь! Я безумствую, не в силах боле
изнемогающей души унять,
и все, что звуки могут передать,
вверяю  –  ночь! –  разбуженной виоле.

И все, что не сказала б никому  –
ночь! – я досказываю в полутьму,
в мерцающую тишину лагуны,
и трепещу, перебирая струны:
вон там, у пристани, любовник юный
взывает  –  ночь! –  к безумью моему.


ИЮНЬ

Слепительно хорош июньский день,
цветут луга и пахнут медом травы.
Прошелестят на берегу дубравы,
чуть зыблется березок тонких тень.

О, благодать! О, вековая лень!
Овсы да рожь, да нищие канавы.
Вдали-вдали  –  собор золотоглавый
и белые дымки от деревень.

Не думать, не желать… Лежать бы сонно,
прислушиваясь к шороху дубрав
среди густых, прогретых солнцем трав,
и  –  тишине и синеве бездонной
всего себя доверчиво отдав  –
уйти, не быть… Бессмертно, упоенно!


АВГУСТ

Спадает зной, хоть и слепят лучи.
Дожата рожь и обнажились нивы.
Гул молотьбы в деревне хлопотливый,
на пажити слетаются грачи.

Люблю тебя, мой август, –  горячи
твоих плодов душистые наливы,
люблю берез разросшихся завивы
и звезд падучих россыпи в ночи.

Люблю тебя, радушный, тороватый,
с охотами, с ауканьем, с груздем, –
люблю зайти далеко в бар косматый,
в грозу и бурю мокнуть под дождем
Не налюбуюсь на твои закаты,
повеявшие ранним сентябрем.


НОЯБРЬ

Пошел снежок, запорошило путь.
В санях  –  беда, а не берут колеса,
того гляди, раскатишься с откоса,
да милостив Господь, уж как-нибудь!

В усадьбе от забот все смотрят косо,
зима не ждет и людям не дохнуть:
капусту рубят, мерзлую чуть-чуть,
валяют шерсть, просеивают просо.

Мелькают дни в трудах по пустякам,
а сумрак стелется туманно-сизый.
Взойдет луна, в серебряные ризы
оденет сад и тронет, по стенам
диванной, завитки тяжелых рам,
рояль в углу, паркеты и карнизы.





















.