Луиза Глюк. On Impoverishment

Я предварю перевод этого эссе несколькими строчками из него, как всегда оставленными Луизой Глюк к концу её выступления при получении степени бакалавра.

Эти несколько строчек помогут удержать ваше внимание при чтении этого не лёгкого текста. 

« Это очень странно стоять здесь и желать вам разрухи, как злая фея у колыбельки.  У вас, у всех, есть склонность, потребность к анализу и пониманию.  Вас хорошо учили здесь. Что ж поймите - обнищание тоже учитель, уникальный в его возможности обновить, и его плод, когда оно кончается, страстная открытость, которая вновь наполняет мир смыслом.»

Хочу ещё отметить, что этот её текст можно рассматривать как эссе к её второй книге и, специфически, к открывающему её стихотворению «All Hallows».  Удивительно как много слов ей требуется чтобы объяснить своё состояние описываемое в этом стихотворении: состояние выхода из долгого молчания-отчаяния.  Объяснить и предложить конечную плодоносность и необходимость принятия таких молчаний.  Я приведу здесь оригинальный текст этого короткого стихотворения.  Это поможет понять трудности, с которыми она столкнулась в попытке передать это состояние, и, важнее, трудности,  с которыми сталкивается читатель, при попытке его понять.  Хочется отметить, что, даже после этой опубликованной речи, трактовки этого стихотворения критиками отходят от ею предложенного понимания текста.


All Hallows
By Louise Gluck
From Chapter “All Hallows”
The collection “The House on Marshland”

Even now this landscape is assembling.
The hills darken. The oxen
sleep in their blue yoke,
the fields having been
picked clean, the sheaves
bound evenly and piled at the roadside
among cinquefoil, as the toothed moon rises:


This is the barrenness
of harvest or pestilence.
And the wife leaning out the window
with her hand extended, as in payment,
and the seeds
distinct, gold, calling
Come here
Come here, little one

And the soul creeps out of the tree.




К Обнищанию
Из книги эссе «Доказательства и Теории»

Я сейчас буду говорить с вами о будущем.  Для докладчика это нечто вроде  теста Роршаха, двадцать минут слишком короткое время для того чтобы описать долгую интересную жизнь, на которую мы все надеемся.

Будущее не гарантировано, и в этом его драма. Оно может проявить себя в двух формах: как продолжение происходящего - настоящее будет продолжено на неограниченное время - или быть новым миром.   Во втором случае, граница утверждает себя, требуя кульминации или трансформации.   Стоять на этой черте означает оказаться без прошлого, которое впервые, в его отличии (от наступающего нового будущего С.К.), нужно назвать прошлым.  В начале разница ощущается как восторг, опасность и бесконечное обновление: прошлое зафиксировано, закрыто, и больше не связывает - в нем уже нельзя копаться для понимания того что происходит.

  В моём случае я обнаружила, что восторг сменяется некоторым определённым физическим состоянием.  Его признак это обнищание (опустошение), ощущение инерции, за которое ответственно  все более отдаляющееся прошлое, потеря связи с достижениями которые в нём произошли, но более того, я думаю c невозможностью проектирования  альтернатив, представлять будущее.  Кто-то из вас мог уже ощущать это, после затяжных дел, после их сворачивания или триумфа, после усталости, после гордости за достигнутое.   Неожиданно настоящее кажется агонией; что было потеряно - это собственное я, эта структура прошлого и ви’дения, которая так зависит от стабильной концепции прошлого, от стабильной траектории в будущее.

Ужас в этом состоянии в том, что потерянна способность желать, при этом помня время, когда это было не так.  В этом состоянии желаешь только передышки, то есть освобождения от безнадежности, в нём не возможно представит никаких других целей.   И, более того, это заключение ощущается ни как туннель, темь через которую проходишь, но как колодец; как место которого время не может достичь. Так как отклик на окружающий мир более не ощущается активно, изменение - которое рождено и активно - кажется невозможным представить.  Глубоко проникающее ощущение отсутствия  связи хоть с чем-то, невозможности мысли или отклика, эта изолирующая пустота находится в противоречии с любой надеждой, которая у нас есть для себя; это ощущение завершения повторяет ощущение при достижении  триумфа, и, с усмешкой, превращает его в бессмыслицу.   В то же время внутренний паралич усиливает ощущение внешней активности: все люди всюду вокруг заняты, кажутся оживленными.

В конце шестидесятых, я жила в Нью Йорке, писала поэмы, которые завершат мою первую книгу.  Я хочу прочесть последнее стихотворение добавленное к тому манускрипту, не потому что оно хорошо, но потому что оно зачинает повествование. В другом случае я бы никогда не стала читать вслух это стихотворение.

LA FORCE

Made me what I am.
Gray.  Glued to her dream
Kitchen, among bones, among these
Dripping willows squatted to imbed
A bulb: I tend her plot. Her pride
And joy she said. I have no pride.
The lawn thins; overfed,
Her late roses gag on fertilizer past the tool
House. Now the cards are cut.
She cannot eat, she cannot take the stairs—
My life is sealed. The woman with the hound
Comes up but she will not be harmed.
I have the care of her.

СИЛА
(СИЛА ЭТО VIII - карта главного аркана  таро - примечание переводчика)

Сделал меня то что я есть.
Серой. Привязанной к её мечте
Кухня, среди костей, среди этих
Плачущих ив, на корточках посадить
Луковицу: я слежу за её грядкой.  Её гордость
И радость, как она говорит. У меня нет гордости.
Трава засохла, перекормлена,
Её поздние розы отрыжка удобрений за сараем
С лопатами.  Карты сданы.
Она не может есть. Не может карабкаться по лестнице -
Моя жизнь запечатана.  Женщина с собакой
Подошла, но ей не причинят вреда.
Я позабочусь о ней.

Как вы можете, вероятно, слышать, в стихотворении  всё завершение (конец), предложения фрагментированы, без субъектов, как куклы с оторванными головами.  В нём есть свирепость без глубины; кажется оно завершено не начавшись.   Его субъект - судьба, незыблемая; его свирепость - ярость протеста.  В той степени в которой это доминирует оно кончается не начавшись, раскрыто не начавшись, развитие любого драматического сюжета  бессмысленно.  Стихотворение было написано а 1967 году; для меня, сейчас, оно читается как распад набора открытий в набор маньеризмов.  Мне кажется, что это ощущение было и тогда (при написании), было ощущение что ви’дение — языка, человеческих отношений - отыграло, ушло.

Четыре года спустя я переехала в Вермонт, согласившись на мою первую преподавательскую работу.  Я подписала договор за четыре дня до начала семестра, сотрудники нашли мне жилье, спальню в много-комнатном доме, замечательная комната с оранжевыми узорными обоями и огромной кроватью с четырьмя постами, смесь старого фермерского дома Новой Англии и борделя.
Позвольте мне прочесть вам первое стихотворение я написала в этой комнате.


Хэллоуин

Картина всё ещё собирает себя.
Темнеют холмы. Эти волы
засыпают в своём голубом ярме,
последние колосья расстаются с
уже голыми полями, кирпичики снопов
ложатся вдоль дороги прямо
в подорожники, и вот уже
восходит зубастой, полой тыквой луна:

Это опустошение урожая –
бесплодие, мор.
И жена склонилась из окна
с рукой протянутой, словно в ней монеты,
и зёрна,
каждое, золотое, зовут
«Сюда
Сюда, малютка»

И душа выбирается из дерева.


Вы можете слышать, я надеюсь огромные изменения.   Несмотря на то, что субъект и второго стихотворения судьба, ударение сдвинулось с элементов незыблемых к внутренне повторяемым.  На место обрывочных, фрагментарных, с доминирующим  стремлением к завершению предложений стихотворения  «СИЛА» приходят мечтательные незавершенные  предложения; вердикт и суждение заменяют отодвинутые, отложенные интерпретации; ограничивающую и жестко-узкую перспективу сменяет висящий над всевидящий глаз. Это, мне кажется, гораздо более полновесное стихотворение, отличающееся не только стилем, но и качеством.

У читателя сталкивающегося с двумя непохожими текстами возникает желание узнать о том, что поэт, в годы между ними, читал, что произошло в его жизни, что так изменило его эстетику и - подразумеваемо - характер.  В реальности, я ничего не читала.  Я открывала и закрывала книги, я перелистывала страницы, но их неудача заинтересовать меня приводила к невыразимому нервному возбуждению.  И казалось, в тот момент, что ничего в моей жизни не происходит, ничего, что могло бы иметь силу изменить меня.  Я переехала из Нью Йорка в Провинстаун из Провинстауна в Вермонт.  У меня было несколько турбулентных связей.  Но ничего, из того что я читала или наблюдала, не вызвало отклика.  И в отсутствии (моего) отклика миру писать, что было, что есть, центр моей жизни, действие или мечта наполняющая мою жизнь смыслом, я практически перестала.  Два года я писала очень мало, два или три стихотворения, и это казалось переливанием из пустого в порожнее.  Два года, ничего, ни слова.   Казалось невозможным вспомнить, когда я была полна жизни, невозможно представить будущее, в котором я снова буду жить так.

Это был период огромной паники и безнадежности.  Потому что жизнь моя казалась была кончена, я принимала решения на основании мелочей: я переехала в Вермонт потому что мне нравились там люди, и потому что дар я охраняла отказываясь что-либо, что было так потенциально разрушительно (для дара), как преподавание - этот дар покинул меня.   Как оказалось преподавание увлекало, но не разрушало; оно создало место где я могла применить способности я думала во мне атрофировались.

Я говорю вам это подготовить вас, поддержать вас, но подготовка не исключает страданий.  Вопрос не в том будете или нет вы страдать: вы будете страдать.  Вопрос в значении страданий, в том что они породят.

Чтобы обучить себя страданиям я начала, тридцать лет назад, отображать на графике периоды молчания, так же как я отмечаю даты стихотворений. И я раз за разом видела - долгое молчание завершает речь.  Более того, речь, тексты которые возникают после такой блокады, всегда отличаются от текстов до неё, причём отличия таковы, что я не могла бы достигнуть их волевым актом.  И это происходит даже тогда  внешние обстоятельства не меняются совсем. Какая-то работа совершена страданием, через обнищание, через насильственный отказ от собственной сути.

Отчаяние в наше культуре обычно приводит к дикой деятельности: поменяй работу, партнёра, тут же замени пошатнувшееся чувство собственной значимости.   Мы боимся бездействия и ценим действие, то действие которое мы инициировали.   Но собственное я не может быть возвращено усилием воли.   И бег от отчаянья может аннулироваться бенефиты, которые можно получить через него.

К несчастью, это не означает, что поскольку отчаяние  может привести к глубоким изменениям, капитуляция (перед ним)  должна быть мгновенной и полной.  Происходящее требует начального сопротивления; рассматривать обнищание как необходимость на дороге к богатству, превратить его в некий дружеский туман - это отвергнуть его опыт.   Его должно бояться и ему надо сопротивляться; оно должно поглотить все доступные средства защиты, поскольку его суть поражение.

Альтернатива?  Жизнь следующая полностью за волей и, в конечном итоге, в которой доминанта страх. Такая жизнь выражается в слишком быстрых, слишком искусственных поправках всего что возможно, во внешних условиях,  быть изменено, или в осмотрительном поддержании тех привычек и форм (поведения) которые, поскольку они не ключевые, не могут, когда потеряны, нанести большой урон. Мастерское уклонение от отчаяния это жизнь прожитая поверхностно, в страхе глубины, жизнь которая отказывается от влияния времени, которое оно старается доминировать или избежать.  Она (жизнь) вся резкие движения или нервные срывы; она не понимает, что случайные действия подобны неподвижности.  В её ужасе пассивности, она забывает, что продолжительная пассивность, по определения, активно. Существует, другими словами, форма активности ощущаемая как безнадежность, состояние, акции воли демонстрирующие, с первого взгляда, отсутствие каких-либо привычных динамических проявлений воли.  Сила духа - есть воля.  Может ли это зайти слишком далеко?  Да — но этот аргумент может быть использован против любых действий: когда отклик превращается в подготовленный курс акций он более не даёт возможности отвечать на непосредственное воздействие.  И я поломаю терпение, в его различных проявлениях, особенно подверженно к распаду.

Это очень странно стоять здесь и желать вам разрухи, как злая фея у колыбельки.  У вас, у всех, есть склонность, потребность к анализу и пониманию.  И вас хорошо учили здесь. Поймите, тогда, что обнищание тоже учитель, уникальный в его возможности обновить, и его плод, когда кончается, страстная открытость, которая вновь наполняет мир смыслом.  Что я помню об этих моментах это чувство благодарности: наше рождение погружает нас в мир не выявляя огромности ежедневного дара нами полученного.  Жить в мире без этого знания возможно не трагедия: я не знаю; у меня нет долгого опыта такой жизни.  Я думаю что что-то от интенсивности ощущения себя живым должна быть потеряна, ведь она зависит от контраста.  И эта интенсивность следует, следствие обнищания и его  благословение: что следует за временной темнотой, что следует за  пустотой или пустыней, не есть первичный дар мира, но существенный второй дар знания, понимание значимости первичного дара, понимание шкалы наших привилегий.

Адрес бакалавра, Вильямс Колледже, 1993 г.
2023-10-31