Настена. роман. глава 5

5

Ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц с небольшим Петруша не нашелся. Поиск обернулись ничем. Обыкновенным пустым делом.

И - сам Петруша в деревню так и не вернулся.

«Сгинул!» - царило в головах у людей, и они, такие уставшие и вымотанные от поисков за все это тяжелое время, были удрученными и подавленными от собственного бессилия.

(Бессилие, пожалуй, самое тяжелое чувство, которое может испытать человек на земле. Не боль, не разочарование, не предательство, а именно бессилие.)

Их , этих людей, испытавших враз это чувство, было не много, но практически вся деревня, и они ничего не могли сделать. Все вместе. Может быть, - в этом и заключалась их сила : что они были вместе! Это главное.

Сила и бессилие одновременно.

Иголку в стоге сена, наверное, было бы легче найти, чем Петрушу в бесконечном пространстве полей, лесов, озер и рек.

Где он? Такой простой и такой важный вопрос, он витал над деревней, словно прозрачно-невидимая взвесь, и никак не мог осесть, раствориться в осадок сам по себе, а времени с момента пропажи прошло чересчур мало для рамок человеческой памяти - чтобы забыть или забыться, успокоиться.  Только оно и поглощает подобные вещи.

Нужно было жить дальше. И точка.
А там - как Бог даст!

Утро было ясное и теплое, как не застланная кроватка ребенка.  Настена уже проснулась. Еще лежа в постели, ранним утром, когда петухи только-только начинают свой распев, она  думала о жизни, не только о своей, а вообще. Ей казалось, живущей здесь, в маленькой деревушке близ Тобола, что где-то на свете есть совершенно другая жизнь, не похожая на ее жизнь, что она состоит из других чувств, событий, эмоций, поступков, даже улыбок людей, и люди, соответственно, там должны быть другими, не похожими на обитателей Суходола.

Например, ей никогда не признавались в любви, а ведь признаваться в любви, она думала и даже была уверена в своих умозаключениях, - это так важно,  и дело, ей казалось, было не в том, что это важно только лишь для молодой девушки ее возраста, но в том, что это важно для каждого живого существа на земле. Подарить сорванный в поле цветок – это такая мелочь для любого человека; нужно лишь отважиться на этот шаг, - так считала Настена.
Потом ей самой стало смешно от своих мыслей; ведь что, в конце концов, она могла понимать о любви, если она никогда не испытывала этого чувства?.. «Унесенные ветром», «Мартин Иден», «Сто лет одиночества» - вот что она знала о любви, и знала она о ней ровно столько, сколько вмещалось книг на деревянных полках ее избы.

В окно постучали - Настена вздрогнула от неожиданности услышанного стука.

Она, посмотрев в окно, увидела в нем Агафью.

«Открой», - прочитала по ее пухлым, как пончики, губам, затем с тревогой подумала: «Зачем стучаться в такую рань?..»

- Ты знаешь, кто к нам приехал сегодня ночью?

- Нет, - отвечала Настена, стоя еще в исподнем белье.

- Начальство из райцентра.

- И где они?.. Оно... - замешкалась...

- Остановились временно у деда Демида. Он им... я слышала...с базара...что-то все рассказывал... А они кивают... Молча...

- Много их?

- Говорят, двое. Один – старый и седой, а второй – молодой и очень симпатичный.

- Интересно, как смогли разглядеть их лица в ночи?

Весь день Настена провела в задумчивости.
Агафья то и дело трясла ее то за рукав, то за локоть, когда та, углубившись в неведомую бездну воображения, абстрагировалась от реального, настоящего мира, - и даже человеку стороннему, не знавшему ее, могло померещиться, глядя в ее миловидно-романтическое лицо, что она это делала абсолютно безвозвратно, то есть как бы ушла и не вернется, совсем, - но потом, после каждого Агафьиного «трясения», она возвращалась обратно, словно отряхиваясь ото сна.

Пили чай с булочками с маком и изюмом. Агафья напекла. Играли в карты, в подкидного дурака, смеялись, просто болтали о своем, о женском.

На следующий день был понелельник - начало рабочей недели.

- Девушка, вы влюбились?.. Молоко неси!.. – легко бранилась Агафья.

Работа двигалась медленно. Молокоприемный пункт безмолвствовал, глядя в Настёнины глаза - такие красивые, такие ясные и светло - голубые.

Ей нравилась ее работа, даже не столько работа, сколько люди, окружающие ее: Агафья, Филимоновна, Таська и Катька – вот ее собеседники, вот ее самые близкие люди, с которыми она может без лишних премудростей и предисловий делиться своими откровениями, разочарованиями, мечтами, грезами, надеждами,  потому что она неподдельно доверяет им, потому что они такие, какие они есть на самом деле, и никогда не предадут ее. И скрывать им особенно – по большому счету – нечего.

- Жизнь в Суходоле – что жизнь в юдоли, - однажды сказал дед Демид.

Настену развеселила эта скороговорка, но смысла ее она не поняла вначале.
Вечером лишь, когда открыла толковый словарь Ожегова, где было сказано, что юдоль – это трудности жизненного пути, ей стало ясно, что поговорка вовсе не смешная, а тяжкая для восприятия, для ее собственного восприятия жизни. Кто она?.. Что такое ее деревня? Зачем, для чего она существует на этой огромной земле? Тысяча вопросов, и ни единого ответа у нее не было.

Она закрыла крышкой последнюю флягу с молоком, когда услышала чуть севший, с хрипотцой, то ли от простуды, то ли от природы, мужской голос:

  - Здравия желаем, бабоньки!

  - И вам не хворать. – Отозвалась Филимоновна.

Обернувшись, Настена увидела двух мужчин.

«Те самые», - поняла по себя.

Тот, который был старше, продолжил:

- Мы приехали к вам из областной администрации, с ревизией…

- Интересное дело, - сказала Агафья.

- Но… вы не волнуйтесь!.. Мы люди серьезные, партийные. Приехали к вам пока на нелелю, ну а там, как говорят, как Бог даст! Вернее, как вышестоящее руководство решит. Все будет хорошо!


Старый говорун был убедителен и как-то лихо к себе располагал. Настене он понравился - такой беззащитный, маленький, худой и пожелтевший от прожитых лет, старичок – приехал в Суходол, составить ревизию хозяйственной деятельности фермерского хозяйства Лямзина.

«Гори оно синим пламенем!» - едко, в душе желала Настена.

Второй – тот, наоборот, словно специально так подбирали в области (и им видней), был молодой, лет двадцати - двадцать двух, высокий и жилистый. Настена пристально посмотрела на него, сама от себя не ожидая такой напористости во взгляде, будто бы он, этот парень, не посторонний человек, а давно знакомый ей, свой. Посмотрела – и забылась! – на мгновение, на минуту, больше или меньше – она толком не знала, потому как не думала о происходящем, а просто пристально глядела в его серо-карие глаза, картошечный широченный нос, расплывшийся по лицу, подбородок с ямочкой посередине.

Настена где-то читала,- по случаю, что подбородок с ямочкой свидетельствует о волевом характере человека, носящего его, - хотя она не слишком верила  подобного рода утверждениям.
 
Словно отрешенная, она отвела глаза и посмотрела в небо, оно было серым, крупитчатым, как мука. Сердце ее сжалось. Затем – уже вернувшись к реальности – услышала:

- … Николай Емельянович… значит я… а это мой помощник… Федор.