Емельян Пугачёв. Часть двадцать первая

О самозванстве мысли не случайны.
Идею подсказал ему народ.
В итоге всё сложилось чрезвычайно,
Условия определяли ход.

Звериное чутьё вело по жизни,
Как ворон соколом мечтал взлететь?
Теперь закован, накануне тризны,
Он мощным голосом мог разве петь:

«Не шуми, мати зелёная
дубравушка...
Ты скажи, скажи, детинушка
крестьянский сын,
Уж как с кем ты воровал, с кем
разбой держал*...»

Не жизнь была, мучение в остроге,
Являлась матушка ему во сне.
В слезах кровавых да в тревоге...
Отец печальный с шашкой на коне...

Он знал, что скоро их, родных, увидит.
Пред казнью верить стал в загробный мир.
Осознавал: царица ненавидит,
Он для народа — свергнутый кумир.

Точила сердце, душу рвала рана:
Боялся за судьбу своих детей.
Оставит их одних, сироток, рано...
Авантюрист, он жалкий раб затей.

Не повидал родимых перед казнью,
Не приголубил их, не приласкал...
Себе казался ныне подлым, мразью...
Судьба явила жёсткий свой оскал.

Жил трудно, так как будто на качелях.
Допросы, пытки... боль... её терпел...
Отчаянье: «Емелюшка-Емеля...»
То радости прилив: «Всё ж уцелел...»

Казалось бы: где взяться-то надежде?
Но, видно, так устроен человек:
Страдает, жаждет жизни, как и прежде,
Хотя понятно: прожил он свой век.

Примечание:
*Народная мятежная баллада.