Емельян Пугачёв. Часть двадцатая

К стене прикован на дворе Монетном,
Два месяца могли все лицезреть.
Тьма любопытных — жёг вопрос заветный:
«Могло ль восстание в Руси созреть?»

Сидел прикован диким зверем в клетке...
Ум прогрессивный как придумать мог?
Понятно: Пугачёв с особой меткой,
Но ум державный явно занемог.

Достаточно, наверное, острога,
Жестокость у народа не в чести.
Завершена скандальная дорога,
Недолго узнику свой крест нести.

Смеялись, глядя на него дворяне,
Злорадствовали: «Связан, голубок!»
Но плакали простые россияне:
«Дворяне — злыдни, лютых змей клубок...»

Когда у власти был, его боялись,
Он крепости захватом угрожал.
Дворяне здесь в издёвках упражнялись,
Злой рок в цепях мятежника держал.

Что ж... ныне он зверьком стал для потехи,
Седела чёрная смоль-голова...
Всклокочена бородка, есть огрехи,
Катилась по Москве людей молва.

Простолюдинам жалко самозванца:
«Наверное, он лучшего желал...
Родной... дороже всё же чужестранца...
Взгляд-то пронзительный огнём пылал...»

О чём он думал, в узкой клетке сидя?
О том, что мнение народа — пыль?
То возвышают, то возненавидят,
То славословия напишут быль.

Возможно, что жалел он о свободе,
Донской казак ведь волей дорожил.
А может, думал о простом народе,
Которому с рождения служил?

Останется навек загадкой это...
Власть-силу преклонения познав,
Легендой стал для множества поэтов,
Писателей, историков достав.

К нему, бесспорно, будут возвращаться,
Недаром Пушкин крепко прикипел.
Так с вольностью нельзя нам распрощаться,
Ей каждый век песнь славную пропел.