До самого последнего листа

Рецензия на книгу Людмилы Гарни "Остров Пижмы", СПБ, 2006 год   

    Здравствуйте, друзья, случайно или намеренно заглянувшие на огонёк этой затеплившейся сегодня некритической критической статейки!
Здравствуйте!
Хочу спросить: бывало ли  с вами когда-нибудь, что  при встрече с давнишним приятелем вы вдруг обнаруживали новые добрые черты, не замечаемые в нём прежде, и просто приятельские отношения переходили на новый уровень? Не игры, конечно, а жизни... Всё ли мы знаем о давно знакомых людях и их творчестве? Думаю, ответ очевиден. Обитатели птичьего двора, по Андерсону, в гадком утёнке не видели лебедёнка..  Надеюсь, что мы не вполне глупые утки и индюки, но подлинную красоту оценить можем не всегда и не сразу... Так же, как и волка распознать под овечьей шкурой. А про царевну, закованную в лягушачью кожу сумасшедшей повседневности, даже подумать страшно!.
О чём же это я? О поэзии! И о восприятии её. Несколько раз случались со мной истории, в которых  я брала в руки  один из сборничков стихов, живших не один год в моей библиотечке, перечитывала его, и вдруг  где-то в глубине моего сознания (или подсознания?) происходила вспышка,   как в космосе при рождении новой галактики.... И тогда свербящим укором совести возникал вопрос: «Как же я раньше-то этого не замечала?» И давно знакомая книга открывала свои новые тайны...
Итак, давайте вместе со мной познакомимся заново с третьей книгой петербургской поэтессы и бардессы, Людмилы Гарни «Остров Пижмы», вышедшей в Санкт-Петербурге ещё  в 2006 году...
«В мелькнувшей за окном дали
Средь сосен затерялось слово,
Его ищу я так давно...»

Как долго же носило меня в океане будней, прежде чем вынесло на поэтичекий остров,  на котором Людмила, «уйдя от бытового мелкотемья»  и завернув «метафоры вираж», «прямёхонько» нацелила «рифмы в темя» не только «слезливого Пьеро», но и в меня, войдя «в кураж запретных тем и мыслей затаённых», приглашая поплыть «по солнечной дорожке» или пройтись «Диким смолистым бережком /За руку сквозь туман»,,,
При чтении я тоже вошла в кураж – читательско-песенный. Понятно, что Людмила многие стихи, и не только свои, поёт. Она ни на кого не похожая бардесса. Разве что  она напоминает  Эдит Пиаф не только внешне, но и какой-то вполне ощутимой внутренней силой. Лично у меня в голове  практически пелись все стихотворения сборника и, можно сказать, что я пила поэзию Людмилы – по-своему. Но музыкальную особенность авторского слова я хочу прокомментировать чуть позже, когда вы, дорогие читающие, я надеюсь, захотите  заглянуть в глубь книги, где «застыла ущербно луна»  и «Тишина в садоводстве такая, /Словно при смерти белая ночь...» Каково? Меня этот образ сшибает с ног, и кажется, что в груди перехватывает дыхание до тех пор, пока не выведет из оцепенения взлетевшая «над миром седым /Журавлей запоздалая песня», в которой, «В отчужденье свободном и гордом /Ищет верное слово поэт»... Именно в этом верном слове  вдруг отыскиваешь в далеко невсегда весёлой повседневности «случайный кров», где  «горьковат букетик пижмы», « и дышится свободно». И пусть «сюжет в пыли на полках книжных» пока  «вдалеке от будущей беды», в этом  временном приюте поэзии «сводит зубы» не от бессилия, а от «родниковой святочной воды», несмотря на то, что порой «... очаг  неуютный зажжён /От огня непрощённой измены».
Книга «Остров пижмы», в основном, о любви, часто обездоленной и потерянной: «Наш дуэт еле слышен в метели, /Заблудился  в бездомном пути», на котором «Оглушают слова-камнепады»....
 Слова-камнепады – это уже не только о любви – это уже  философия жизни, природы, гражданственности, если хотите! Как в диптихе «На станции Калище», где «С финского залива ветер свищет», а «На скамье лохматый бомж храпит», армянская женщина, у которой «Безумство взгляда с проблесками света /Витало под копной седых волос», потому что  потеряла всех близких и свой дом во время землетрясения, уже «Пятнадцать лет одна на белом свете/Бредёт через трагический разлом..», «С тоскою смертной безнадёжно ищет/Своих детей»...и «за бутерброд в буфете/Старательно скребёт вокзальный пол». Вот они, камнепады – слов, жизни и смерти...
 Остров Пижмы  – это ещё и погружение внутрь себя. Читаем у Людмилы: «Вот почему от Питера вдали /Пишу стихи шутливые злые» . Но шутки порой тоже грустны  – душе, которой «вертеться трудно, нервы на пределе», как в стихотворении «Под  радугою-дугой» с эпиграфом из Марии Амфилохиевой: «Не отчаяться, выйти в мир, /Бубенцом шута распевать...», Людмила пишет и поёт: «Наивничай, но с другой, /Обманывай  – не меня. Под радугою дугой/ Пройду, бубенцом звеня. Колпак шутовской по мне...». Это, на мой взгляд, смех сквозь слёзы... Людмила  – поэтесса питерская. Именно город , когда мерцает «...обида с лёгким привкусом цинизма», протягивает ей дружескую руку в трудную минуту,  «И тянется Охтинский мост /Дорогой в придуманный май...».  Именно май, который и является раем для пробуждающегося всего живого  – цветущая радость! Во всём! Придуманный, потому что мгновения счастья так коротки...
Но книга всё-таки солнечная, как цветки пижмы!
Читаю:
«Солнце соизволило обрушиться,
Прорвалось сквозь слой тяжёлых туч,
Улыбнулась маленькая лужица –
Солнечный её приметил луч –
И от счастья ошалев внезапного,
Превратилась в невесомый пар
И помчалась вместе с ветром западным,
Позабыв асфальтовый кошмар.»

«Асфальтовый кошмар» лужицы рождает в моей голове роящиеся ассоциации. И уже понимаешь, что не только лужицу  топчут чьи-то ноги или колёса равнодушных машин, но и души человеческие.... ...Почему-то перед глазами встаёт лицо всхлипывающей девчушки, говорящей мне: «Так бы я взяла и в космос улетела от всех этих войн»... Устами младенца... Как всегда. Вечная истина философии. Вот и мне, как Людмиле, хочется спрятаться на острове Пижмы, где она «Плетёт стихи из немудрёных строчек». Хотя на острове ли этом, на родине ли – тоже может быть не всё гладко: «А здесь меня не очень-то и ждали» и «от обид взаимных стало тесно», случается «гнетущее молчанье хуже драки».  Но обнажает память и счастливые моменты, когда «Солнце плескалось в чашке /И пахло розовой кашкой/ И трещинки паутинки...» на кружке с молоком  дарят улыбку детских воспоминаний, в которых «Из-под горки катится /Голубое птатьице.... /Казаки-разбойники, /Штандер и лапта/. И в этом безмятежном счастье ещё острее воспринимается печаль об ушедших,  душевно близких людях, когда «Сорною травою заросли /Те поля, где раньше пели птицы», или родных: «Унесли на рассвете отца /И у мамы не стало мужа». Кратко, но как ёмко! «Чем ближе подходим к погосту /Тем легче понять соловья: /У каждого ноша - по росту, /У каждого песня - своя».
Вспомним и соловьиность Людмилы – поговорим о её песнях и песенности. Я думаю, именно в них  кроется –главная  ипостась творческой природы автора, как и в её артистическом таланте:

«На сцену мой настанет выход,
(С гранатой словно бы под танк!)
Привычной боли страстный выхлоп,
Иду отчаянно ва-банк!»

И пусть порой струна фальшивит, но не сфальшивит сердце, хранящее  в себе прошлое и любовь свою – к  родителям, к родному городу и русской природе, сердце, остающееся детским и на протяжении всей жизни, прячущее свои невзгоды так же, как прятала мать поэтессы: «Я свяжу для себя оренбургский платок  /И тоску в нём надёжно запрячу», сердце, которое хранит в себе семейные предания (поэма «Рабилютта»).
Напевая стихи Людмилы, я для себя провела небольшое исследование  мелодического размера практически каждого стихотворения сборника. Вас, дорогие читатели, нагружать лишней информацией не то чтобы не хочу, а просто боюсь утомить, и потому познакомлю лишь с некоторыми своими наблюдениями. Те же из вас, кому поэтическая кухня неинтересна, смело пропускайте эту часть статьи!
Но что я хочу сказать тем, кто отважится прочитать рецензии до конца? Ритмика стихо-песен Людмилы Гарни не просто разнообразна  в плане присутствия всех известных литературному критику размеров, она удивительна! Здесь вы не найдёте сплошных и унылых, часто грохочущих исключительно пятистопных ямбов!  Надо сказать, что их на тропках чтения «Острова Пижмы» я встретила не так много и, к тому же, «ямбовость» в этой книге расцвечена разностопностью: присутствуют смешанные 2-х/3-х стопные (одна строка – длиной в две стопы, смежная –  в три), иногда же она  иногда смягчается  шестистишиями необычной рифмовки, или же вплетена  в 4х, либо 5-и стопные строки, которые иногда заканчиваются (в одних стихах)  – только мужскими (ударными), или  (в других стихах) –  женскими (безударными) или же дактилическими рифмами.  Здесь, в книге процветают  и хореи, и дактили,  а также амфибрахии с анапестами! Один из приёмов автора – укороченная стопа, или, наоборот  – удлинённая (она встречается реже), и  не в одной отдельно взятой строке стихотворения, а на протяжении всего произведения, что придаёт лирике Людмилы особую ритмическую аранжировку слова! И, поняв это,  я с изумлением обнаружила, что поэтесса является моей, в некотором смысле, родственницей  – я обожаю подобные вещи в поэзии! Мало того, большая часть, я повторюсь – именно большая часть произведений,  имеет отношение к пеонам. Пеон – это не двухмерный размер, как дактили, амфибрахии и анапесты, а трёхмерный. Многие литературоведы многие годы продолжают свои споры на его счёт  – является ли он самостоятельным размером или это ямбы или хореи с пиррихиями (подразумеваемыми ударениями). Если ударение в стихотворной стопе падает на первый слог, пеон называется первым, если на второй – вторым... Пеоны я редко у кого встречала: у Бориса Корнилова, у себя и... теперь у Людмилы Гарни. Правда, выдержать большое произведение в пеоне тяжело – распадается он частенько на ямбы с хореями в последующих четверостишиях периодически. Вот тогда и думай – что это: пеоны со спондеями (лишними, не ломающими ритмику ударениями, либо ямбы и хореи с пиррихиями... Для себя, в таких случаях,  я придумала термины: пеонистые хореи или ямбы иди хореистые или ямбовые пеоны.Как вам больше нравится.  Ещё хочу заострить внимание на том, что ритмика строк не должна меняться в четверостишии (или пяти- или шестистишии)! Иначе пропадает музыка, которая льётся из стихов... И в этой книге Людмилы пеонистость расцветает, как  садовые пионы на клумбах летом! И отсюда – такая музыкальность, за которую – отдельное спасибо!
В заключение, думая, что сколько бы  рядили – не рядили, в какие бы термины, описания или слухи  не обряжали того или иного поэта (и меня в том числе), хочу  привести строчки Людмилы Гарни, к которым я присоединяюсь всей сутью своей:

«Не смейте осуждать поэта строго!
Поэт живёт на грани истерии.
Ему не отмолить грехи у Бога,
Но за него помолятся другие.

Грехи отпустят!
                Вера непреклонна,
И совесть пред любимыми чиста.
К поэту будет небо благосклонно
До самого последнего  листа.»

Впитывая запах острова  Пижмы, хочу верить, что до самого последнего листа мы, поэты, будем стремиться оставаться искренними! И давайте молиться друг за друга, друзья мои –  поэты и ставшие родными читатели, которые совершили подвиг, сумев прочитать статью до конца.
  Храни вас Бог!
  И тебя, Люда, сестра моя по поэзии!
                Ольга Нефёдова-Грунтова