Пушкин. Пророк

Стихотворение написано в 1826 году
Первая публикация: «Московский вестник» №3, 1828

«Духовной жаждою томим,
в пустыне мрачной я влачился»

А что, в пустыне можно утолить духовную жажду? В Сахаре или Каракумах? И где автор мог наблюдать мрачную пустыню? Все пустыни залиты беспощадным солнечным светом и уж никак не могут быть мрачными.

«И шестикрылый серафим
на перепутье мне явился»

Другими словами, истощенного жаждой поэта стали посещать галлюцинации. Кроме того, откуда в пустыне перепутье? Перепутье скорпионов и змей?

«Перстами легкими как сон
моих зениц коснулся он»

Большой знаток русского языка, каким рисуют нам Пушкина его пропагандисты, не знал, конечно, что Евангельское выражение «зеница ока» — относится не к глазам, а к сердцу, которое и есть око. Всех любопытных отсылаем к работам В. И. Байгильдина на сайте proza ru.

«Отверзлись вещие зеницы,
как у испуганной орлицы»

А до этого поэт влачился с закрытыми глазами, на ощупь?

«Моих ушей коснулся он, —
и их наполнил шум и звон»

Серафим, вероятно, попросту вынул затычки из ушей поэта.

«И внял я неба содроганье»

Небо содрогнулось — Пушкина испугалось? С открытыми зеницами.

«И горний ангелов полет,
и гад морских подводный ход,
и дольней лозы прозябанье»

Ну, ангелы ладно, они летают, где им вздумается. А вот откуда в пустыне вдруг появились «морские гады», и как можно «внять» виноградной лозе, автор нам не разъясняет.

«И он к устам моим приник»

Просто эротическая сцена. 18+

«И вырвал грешный мой язык,
и празднословный и лукавый»

Серафиму респект!

«И жало мудрыя змеи
в уста замершие мои
вложил десницею кровавой»

Выходит, что далее, всю оставшуюся жизнь поэт был нем, имея во рту, вместо языка, ядовитое жало змеи? Бедная Гончарова, вышедшая замуж за немого Пушкина, жалившего её в уста.

«И он мне грудь рассек мечом,
и сердце трепетное вынул,
и угль, пылающий огнем,
во грудь отверстую водвинул»

Вот уж в это мы решительно не поверим, ибо хорошо понимаем, что вследствие подобной операции неминуемо наступает смерть пациента. И ничего сочинить он уже не может. Скорее всего, оставшуюся часть стихотворения написал за умерщвленного им поэта сам серафим, тем более, что следующие строки подтверждают это наше предположение.

«Как труп в пустыне я лежал»

Отрешая поэта от мира сего — не может быть, чтобы тот не сопротивлялся — серафим само собой смертельно устал. Потому и лежал, «как труп».

«И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
исполнись волею моей,
и, обходя моря и земли,
глаголом жги сердца людей»

Эту строфу серафим переврал. Бог не может призывать пророка «жечь сердца людей», пусть даже и глаголом. А вот, что Бог мог предлагать пророку умиротворять сердца человеческие, проповедуя любовь и добро, это  у нас сомнений не вызывает, такому Богу мы верим охотно и с радостью.

На пушкинские бредни, озаглавленные «Пророк», другой поэт, Федор Иванович Тютчев, откликнулся стихотворением, название которого — из разряда лучше не придумаешь.

БЕЗУМИЕ

Там, где с землею обгорелой
слился, как дым, небесный свод, –
там в беззаботности веселой
безумье жалкое живет.

Под раскаленными лучами,
зарывшись в пламенных песках,
оно стеклянными очами
чего-то ищет в облаках.

То вспрянет вдруг и, чутким ухом
припав к растреснутой земле,
чему-то внемлет жадным слухом
с довольством тайным на челе.

И мнит, что слышит струй кипенье,
что слышит ток подземных вод,
и колыбельное их пенье,
и шумный из земли исход!

1829