Хочешь узнать?

Ты хочешь узнать, почему я Луной больна,
и смутные образы в памяти правят бал?
Все прошлые жизни я вряд ли была одна,
но тот, кто был рядом, ночною порою спал.
Он думал, что знает меня, он меня любил,
стеною стоял: даже взглядом, попробуй, тронь.
И если в дому что-то странное находил,
недолго раздумывал – сразу бросал в огонь.
А странного было под утро хоть отбавляй.
Но я-то вполне безмятежно уже спала.
Вот только дворовые суки, забыв про лай,
скулили от холода кожистого крыла
и взгляда хозяйки, меняющейся в ночи,
смеющейся так, что обугливалась листва.
Они выползали под солнечные лучи,
а он успокаивал, гладил по головам.
И он же, но раньше, в каких-то других местах:
в пустыне, в лесу, где-то возле большой воды,
пытался прогнать подползающий липкий страх:
Откуда и чьи это к дому ведут следы?
На свежей пороше, а может быть на песке
видны – вдоль ограды… во дворике… у двери…
Какая-то дрянь начинала стучать в виске,
но он никогда не пытался поговорить.
Всё плакал, следы заметал, если я спала,
отварами травок лечил сколь хватало сил.
Но в каждой из жизней я ведьмой, увы, была.
И он на меня куда следует доносил.
А дальше… как будто кто память нарочно стёр…
Лишь помню, кричала сквозь пламя ему всегда:
«Уйди! Не смотри, ненаглядный, на мой костёр!
Ты здесь ни при чём, это только моя беда!»
Весёлый огонь, обрывающий крик и плач,
летал, бесновался, пытался до неба влезть…
Работу свою завершив, уходил палач.
Малышка, рождённая ночью, просила есть.
Женился на ком-то, от страсти греховной чтоб
избавиться. Только обугленные столбы
мерещились всюду. Пускал себе пулю в лоб,
надеясь вернуться  и снова со мною быть.
И, ты не поверишь, вернётся в урочный час.
Кому-то забава нас в связке одной держать.
Он снова полюбит навеки. В который раз.
Ведь я лишь ему доверяю меня предать.
Кому же ещё доверять, ну скажи, кому?
Пусть каждая жизнь умножает мою печаль,
в любом из миров, где я буду верна ему,
Я – стану любить. Он – сдавать меня палачам