Венец презрения

Затем Уинтер цитирует раздел из книги Кляйн и Ривьер,
в котором говорится о презрении как защитном механизме:
презрение «может быть полезным и расхожим механизмом,
позволяющим нам выносить разочарование,
не превращаясь в чудовищ».
— Дональд Г. Даттон

I. Superbia

Мои творенья рождены гордыней.
Я дьявол или монстр во плоти?
Никак мне утешенье не найти
В сухих цветах, что вскормлены пустыней.

И тысяче июньских тёплых ливней
Не вызвать в них желание расти.
Бессмысленно плоды песков нести
В места, что зеленей и плодородней.

Давно я схоронил в себе мечту
Прочувствовать всю ценность своей жизни.
Я — ничего. И сам себя не чту.

Моя душа теряет красоту.
Гордыня убивает сладость песни.
Смиренье же рождает пустоту.

II. Gula

Смиренье же рождает пустоту,
Что раздаётся в сердце звонкой болью.
Я истекаю смесью света с кровью.
Мой запах хищник слышит за версту.

Он вожделеет ощутить во рту
В ошмётках мяса сущность человечью.
Желая завладеть чужою речью,
Он терпит мерзкий вкус и тошноту.

Животного бытья унять тщету
Пытается он чрез чужие смерти.
Коль стану жертвой на его счету —

Скормлю ему унынья черноту.
Предав земле ограниченья плоти,
Я щедро освещаю темноту.

III. Avaritia

Я щедро освещаю темноту
Надеждою, что в журавлях бумажных
Приобретает форму слов столь важных,
Что возвращает правды чистоту.

Слова подобны осени листу.
Так много ветром попусту носимых
И времени рекою прочь гонимых.
Но есть слова, подобные Христу.

Они любого золота желанней,
Но ценность их принцессам не видна.
Материя всего им драгоценней.

Мы с ними внешность сделали святыней.
Я берегу одежды от пятна,
Но жадно душу делаю рабыней.

IV. Luxuria

Но жадно душу делаю рабыней
Влеченья, что пылает день за днём
И шепчет мне: "Гори же всё огнём!
Ступай за златовласою богиней".

Очаровавшись кукольною шеей,
Рисую образ, где мы с ней вдвоём
Средь мёртвых асов ветру песнь поём,
Руководимы злостною затеей

Страданьем сделать ложе интересней.
Как мог такое уловить мой взор?
Чем ранена сильней ты, тем прелестней.

Соитие венчая панацеей,
Я разливаю в чаши свой ихор
Для похоти и женщин побесстыдней.

V. Acedia

Для похоти и женщин побесстыдней
Статичных птиц я множество сложил,
Но всё ещё из сердца не изжил
Ту, лик чей вспоминать всего обидней.

Сближенье с нею кончилось потерей
Доверья к людям, коим дорожил.
Быть может, я всё это заслужил?
Я продолжаю тешиться идеей,

Что вскоре утешенье обрету
Руками, что в журавликах бумажных
Воспоминаний прячут теплоту.

Печаль я удовольствием смету.
Желая поцелуй сорвать с уст влажных,
Я ложь для целомудрия плету.

VI. Invidia

Я ложь для целомудрия плету,
Чтоб одному не спать среди бесцветья.
О цвете, что забрали, вновь рвусь спеть я,
Но ангел налагает немоту.

Эриния бить будет по хребту,
Ведь я желал обидчице несчастья.
До боли я сжимал её запястья
В надежде, что чрез мщенье обрету

Спокойствие. Вот только темноту
Не осветить огнём зелёной скверны.
Жалею я, что перешёл черту.

Хотелось мне откинуть ей фату,
Но раз за разом, круг за кругом в жёны
Завистливо беру, и всё не ту.

VII. Ira

Завистливо беру, и всё не ту.
Цепь горестных потерь жизнь отравляет
И рай души в болото превращает.
Любви река теряет пресноту.

В себе я уважаю прямоту.
Мой гнев несправедливость обличает,
Но нервную систему истощает
Стремленье доказать всем правоту.

Агрессия не делает правдивей
Слова, что ранят, как шипы у роз.
Чем больше боли в нас, тем мы ревнивей.

Огонь моего гнева был спокойней,
Когда внутри меня царил мороз.
Я благодарен Богу за тот иней.

VIII. Patientia

Я благодарен Богу за тот иней,
Что зимней ночью в снежной белизне
Узор рисует дивный, как во сне.
Вот, застывают ночью тёмно-синей

Потоки беспокойных, мрачных мыслей.
Ты вечером осенним обо мне
Подумаешь, завидев свет в окне.
С тобою осень схожа, но не ты с ней.

Печаль сопровождает многих дев.
От ищущих любви она уходит,
Но не от хладных сердцем королев.

От ласки кротким станет даже лев.
Давно ко мне та женщина не ходит,
Что остужает пламенный мой гнев.

IX. Humilitas

Что остужает пламенный мой гнев?
Касанье рук, в котором говорится:
"С твоею темнотой можно смириться".
И тает сердце, что, обледенев,

Вновь затевает сладостный напев.
Любовью каждый может отогреться:
Ребёнок, что от ада рвался деться,
Иль я, что мёрз, его в объятьях грев.

Мы видели животные созвездья.
"Вон там дельфин! Медведица! И слон!"
Тогда ушло желание возмездья

Чудовищу, что прочило лишенья.
Я смог пред гневом выставить заслон.
Недостаёт, однако, мне терпенья.

X. Moderatio

Недостаёт, однако, мне терпенья.
Измученных, гневливых, злостных сов
Сжигает моя ненависть без дров.
Не заслужил ребёнок униженья.

Копытом чёрным цокают отродья,
Но совестливый звон колоколов
Волною посшибает с их голов
Короны. Следом выпадут поводья

Из их костлявых рук — подобий древ.
Как быть, если привносит равновесье
Лишь воздающий по заслугам гнев?

Умерить пыл могу, лишь умерев.
Пожаром освещаю темнолесье,
Как движимый чревоугодьем лев.

XI. Industria

Как движимый чревоугодьем лев
Ношу вериги, одержимый долгом.
Устал идти я одиноким волком,
Но сдаться не могу я, не успев

В себе очистить небо до синев.
Как долго мне сражаться? Кровью, потом
Я для детей старался быть оплотом,
Но бросил их, из ада улетев.

Как педагог, продолжил я посев
Семян духовных в новых детских душах.
Я стал греть лучше, сам себя согрев.

Бессмысленность работой одолев,
Я, пребывая в ядовитых лужах,
Лениво созерцаю дивных дев.

XII. Castitas

Лениво созерцаю дивных дев
В витринах, в коих сам себя теряю.
Я цепью изо льда себя смиряю,
Подсолнуха потерю претерпев.

Прости меня. Я плакал, не сумев
Смириться с тем, что снова оставляю.
"Не уходи", — циклично повторяю,
С твоих щёк слёзы нежно утерев.

Плодит твоя закрытость лишь стенанья.
Тобою я унижен и убит.
Не выбирал я плотские желанья.

С тобою ночь приносит лишь мученья,
Но не унять звериный аппетит.
Умеренность — антагонист влеченья.

XIII. Gratia

Умеренность — антагонист влеченья.
Причудливо кружится в танце снег.
Напомнит мне осенний оберег,
Как щёки её рдели от смущенья.

Жизнь суть причина для благодаренья
За то, что есть с кем разделить ночлег.
За то, что от себя окончен бег.
За то, что редко нету настроенья.

За то, что редко чувствую я гнев.
За то, что с другом звёзды созерцали
В Италии, за ночь не протрезвев.

За то, что Марком послан был мне лев.
За то, что духом до сих пор не пали.
В любви к труду был создан сей напев.

XIV. Liberalitas

В любви к труду был создан сей напев.
Сквозь похоть, лень, бессонницу и пьянство
Зелёное проступит постоянство
Стихов, что обаять способны дев.

Летят статично птицы, замерев
В глазах того, кто через тунеядство
Годами демонстрирует упрямство,
Так от своих рук и не умерев.

Я чувствую себя других бездарней.
Я двигаюсь вперёд, но отстаю.
Мне не к лицу звучать высокопарней.

Останется душа моя рабыней
Презрения к тому, что создаю.
Мои творенья рождены гордыней.

XV. Vanagloria

Мои творенья рождены гордыней.
Смиренье же рождает пустоту.
Я щедро освещаю темноту,
Но жадно душу делаю рабыней

Для похоти и женщин побесстыдней.
Я ложь для целомудрия плету.
Завистливо беру, и всё не ту.
Я благодарен Богу за тот иней,

Что остужает пламенный мой гнев.
Недостаёт, однако, мне терпенья.
Как движимый чревоугодьем лев

Лениво созерцаю дивных дев.
Умеренность — антагонист влеченья.
В любви к труду был создан сей напев.