Татьяна

"Плотные, атласные серые тюли у подоконника еле пропускали свет позднего, бессолнечного утра и неслышно колыхались, собирая кружевным подолом скомканную пыль у самого пола. За окном ветренный, промозглый октябрь задувал в приоткрытое окно сырость питерского, осеннего ненастья. Холод осторожно проникал в пустую комнату и скользил по полу, завивая обвисшую бахрому с покрывала дивана в парные спиральки. За стеной гудела стиралка. Выше этажом плакал грудной младенец от коликов в животе а с балкона слышались звонкие голоса ребятни, игравшей на только отстроенной детской площадке. На аккуратно заправленном диване лежало иссохшое от годовалой, затяжной депресси тело, награждённое сибирской простотой голубых глаз и душевной открытостью. Вкупе с врождённой мудростью и человеческой искренностью здесь и сейчас человек, одарённый сиим телом, совершенно отказывался постигать реальность, настигнувшую его совершено неожиданно и безукоризненно. Абсолютно одинокий, будто брошенный породистый щенок на ТБО, он разумом бродил по неизъяснимым равнинам беспамятства и безсмыслия. Рядом никого нет. Только дробь мокрого снега по карнизу окна и остывающий чай на табуретке. Один глоток через ком в горле и перед глазами поплыли тёплые воспоминания:
"Познакомились с ней в первый раз, когда ей было шестнадцать лет. Встретились у соседней панельки в кругу общих знакомых. Ещё тогда мне запомнились её аккуратно высеченные щёчки и чуть выпирающие скулы, смыкающиеся у маленького подбородка. Каштановые, прямые волосы и решительный, твёрдый  взгляд.  Она спросила сигарету и огонька. И пропала ровно на одиннадцать лет. До той самой встречи на Парнасе в "Токио". Прилетела к подруге на лето. Довёз до дома. Двести километров романтики в час. Пили вино на крыше дома и мечтали о квартире на последнем этаже. Потрясающе..
Пацан родился спустя одиннадцать месяцев. Три с половиной килограмма счастья и связывающих нас обоих черт. Неторопливые четыре года семейного быта и сбывающихся мечт. Квартира. Новая машина и участок на шесть соток в пяти километрах от города посреди сосен. Лишился работы внезапно. Болезнь покосила треть страны. Перебивался по шабашкам. Тащил как мог.
В тот день мокрый снег падал наискось и неприятно стекал за шиворот демисезонной куртки. Наступил в глубокую лужу, споткнулся о поребрик и тихо выругался. Двадцать шестое октября. Открываю дверь и захожу в квартиру. Татьяна Владимировна совсем не в настроении. Поругались из-за галимого пустяка. Она в истерике одела сына, собрала косметичку, запихнула её в серый, большой чемодан. Хлопнула дверью и исчезла. Вместе с уютом, прикроватной лампой и частичкой собственного тела. Через пару недель приехал мой лучший друг за её вещами. Накануне его приезда она отправила короткое сообщение о его приезде. Сухо. С**а. Забирая чадо из садика в оговорённый по календарю день, узнаю из его искренних уст, что дядя Серёжа почти каждый день ночует у них и ест его любимые блины со сгущёнкой. Душа порвалась на куски и из груди начал вытекать горьковато-солоноватый сок. Бесконечно больно и пусто. Слёзы и обломанные ногти на пальцах. До потолка лезть бесполезно и бессмысленно. Легче взлететь до неба и упасть на твёрдый асфальт, чем знать, что тот мудила, который ещё недавно спал у меня на кухне из-за жизненных трудностей и по моей глупости и наивности, теперь обнимает мою жену. Катается на машине, которую купил ему по доброте душевной и исполняет общие, то есть чужие для него мечты моей возлюбленной".
Спустя шестнадцать лет жизнь теперь пробивается сквозь плотные атласные тюли. Серое, бессолнечное утро и любимая игрушка сына в дрожащих пальцах. Через час на работу. Иду в ванну и пью анальгин. Включаю холодную воду. Окунаюсь в ледяную, омскую речку в метр и шестьдесят четыре сантиметра глубиной но не чую дна.. "