Доходная печень

О, обманчивый город,
виденный лишь иногда.
Ты исчезнешь так скоро,
как дважды сказанные слова –
из одной и той же телеги,
похожие друг на друга.
Запомните город, в котором поэт отъехал,
и в котором больше не будет
ни шума, ни дрязг бокалов,
ни разбитых осколков света,
ни пустоты, ни конца с началом,
ни самого поэта.

О, запомните город, в котором
я ничего не значу,
самым паршивым словом,
брошенным на удачу
через Египетский мост –
как камень, чтоб выбить
придурка.
Чтобы он быстрей
дотянулся до сраных звёзд
и оказался
в самой хардкорной дурке.
Ни-Хе-Ра
подобного.
Ведь я больше туда не вернусь.

И шатается внутриутробное
стихотворение. Ну и пусть –
я вымазан этой ночью
с волос до конца проспекта.
Знаю, существование точно
посильно только поэту.
А что мне солнца мозги куриные?
И кривые ноги рассвета?
Что мне ваши нимфы ебливые?
готовые залететь от лета
и родить безглазых Невы чудовищ,
выползающих из-под мостовых.

О да! поэта не существует здесь больше!
Довольны? И только стих
безумствующий витает,
крича, как Володя, – ВАМ!
И что-то ползёт с окраин
Питера по домам.
Это черное-черное слово,
или бело-вишневый дождь –
СТРАСТЬ,
ведущая нас к облому,
которую уже не вернешь.
Садись рядом, поделим поровну
эту правду, – поверим в нож, –
это черное-черное слово,
как дважды проверенная ложь

Но никто не поверил ножу,
разошлись, – на литературном.
А я, как Белаква, лежу
в Воскресенской палате
жмуром.
И лишь трупы со мной говорят
о том, и ещё об этом.
Запомните, живые – ****ят,
что нет больше мертвых поэтов.
Запомните, живые ****ят
до того, как те встретят смерть.
Отнимете единицу от ста
и харэ уже, блять, ****еть.
Подступает к обрыву Луна,
и бросается в омут песня.

Ночь сегодня особо не(у)жна,
словно объятия бездны,
как сама Пустота.
И только поэтому жизнь
интересна.
Пятый год я хожу по рукам,
никому не давая рук,
ведь в воде не поймешь, кто там
тянется наверху.
Пятый год я плыву по стихам
без пути, – но есть тихий звук, –
всплывая лишь по ночам.
И я лопаю
спасательный круг.