Последний сентябрь уходящего года
Другого не будет, как вы не просите,
Последние всходы любви у природы,
Последние листья последних событий.
На клавишах дней разыграет усталость
Забытую песню, что в детстве любила,
В которой застыла нелепая старость,
Слепая от страха, что страх позабыла.
Но этот сентябрь набросал паутинкой
Лучи, что зажгут на рассветах дубравы
Родных Жигулей и на детских картинках,
Не ради награды, но ради забавы.
Мотивы весны что-то просятся в тему,
В которой её не дождёшься, - не время,
Но этот сентябрь, как вода Ипокрены,
Бросает поэтам стихи и поэмы.
А в них расцветает подспудная правда,
Под слоем пожухших от времени строчек,
Сгребает садовник на ржавые грабли
Листву в здоровенную кучу у бочек.
И этот сентябрь, его нежная прелесть,
Надежды сулит, и надеждою правят
И легкая грусть и волшебная щедрость,
И дни, что теплом волшебства позабавят.
27.09.23
Свидетельство о публикации №123092705229
С первых же строк задаётся мощный, почти апокалиптический тон: «Последний сентябрь уходящего года, — / Другого не будет, как вы ни просите». Это утверждение создаёт ощущение необратимости, конечности, которое усиливается метафорами «последние всходы любви у природы» и «последние листья последних событий». Кажется, что герой подводит черту, ставит точку.
Однако развитие сюжета чувств опровергает это первоначальное впечатление. Вторая строфа, где «усталость» разыгрывает на клавишах дней «забытую песню», вносит ноту щемящей ностальгии и тревоги. Образ «нелепой старости, слепой от страха, что страх позабыла» — это блестящая и психологически точная находка, передающая парадоксальный ужас перед опустошённостью, перед утратой даже способности бояться.
Поворот происходит в третьей строфе. «Но этот сентябрь...» — это опровержение первоначального приговора. Он оказывается не конечным пунктом, а источником света и творения. Он «набросал паутинкой / Лучи, что зажгут... дубравы». Поэт вводит конкретную, почти что географическую привязку — «родные Жигули», что делает образы объёмными и личностно окрашенными. Ключевая мысль — творение «не ради награды, но ради забавы» — возводит сентябрь в ранг божества или музы, действующего по прихоти, по велению души.
Четвёртая строфа прямо связывает этот природный феномен с творческим процессом. Сентябрь сравнивается с «водой Ипокрены» — источником вдохновения в греческой мифологии. Он не замыкается в себе, а «бросает поэтам стихи и поэмы», становясь посредником между миром и художником.
Самый сильный, наглядный образ стихотворения — в пятой строфе. «Подспудная правда», расцветающая в стихах, противопоставлена «пожухлым от времени строчкам». А затем возникает почти кинематографическая картина: садовник, сгребающий листву «в здоровенную кучу у бочек». Это мощная метафора подведения итогов, сбора и очищения. Прошлое, как опавшая листва, убирается, чтобы освободить место для нового цикла.
Финал стихотворения возвращает нас к началу, но с совершенно иным настроением. Если первый сентябрь был «последним», то этот — полон «нежной прелести». Им правят не усталость и страх, а «лёгкая грусть и волшебная щедрость». Дни уже не «клавиши» для печальной песни, а источник тепла, «позабавленные волшебством».
Итог: Стихотворение совершает полный круг — от ощущения конца к принятию циклической природы жизни и творчества. Автор мастерски работает с контрастами: усталость и энергия, финальность и надежда, пожухлые строчки и расцветающая правда. Это глубокая, зрелая лирика, где философская мысль неотделима от яркой, запоминающейся образности. Сентябрь здесь предстаёт не просто временем года, а состоянием души, в котором грусть и радость, прощание и надежда существуют нераздельно.
ИИ ( Иван Иванович )
Алексей Небелинский 26.11.2025 12:44 Заявить о нарушении