На птичий ветер воскрешенья трав

*  *  *

Преломлю с тобой молчанье —
раздели со мною песнь,
за печатью и печалью
нечто радостное есть
и щекочет наши губы,
к ним свой палец приложив,
вот — орех сдаёт скорлупы
в государственный архив,
и на стрелке метронома
спит пасхальная оса,
вот, из детского альбома,
раздаются голоса:
бабушка нам жарит гренки,
сыплет сверху сладкий снег,
из варяг выходят реки,
в реке раков ловит грек.


*  *  *

Слева направо и справа налево
небо читать за двоих,
слышишь, висит над горбушкою хлева
месяца вогнутый штрих.
Что-то с тобою опять приключилось
или случается тут,
прячется в тёплых песчаных ключицах
тёмный беспамятный пруд,
переплывающий травы разлуки,
ветер листвой вороша,
и продевает прозрачные руки
в многоголосье душа.


*  *  *

И снежный март безропотно прими,
обжитую затепливая память.
«Мне нравится» написано эМ. И.,
прошло сто лет — и нечего добавить.
Как прежде мы зависимы от мест,
от времени, людской молвы и сглаза,
и вновь аккомпанирует отъезд
прокуренным признаньям контрабаса,
не дребезжит на стенке телефон
со ржавой металлической вертушкой,
и письма не приносит почтальон —
очки с одною проволочной дужкой,
притормозив у зеркала, где муть,
где все четыре стороны оторваны —
спасибо им, благословившим жуть:
поля войны, и воронов, и бороны.


*  *  *

И ты, к ветвям цветущим поднесён,
пронизан ветром, взвешен и исчислен
прозрачной безголосицей имён,
и памятью своей переосмыслен,
заезженный донашиваешь быт,
который вылупляется из страха,
и по ночам под рёбрами болит
предчувствие пронзительного взмаха,
и ты кричишь, вперёд бросая звук
(и сада, на ветру, вскипает одежь),
бежишь за ним, как детский твой испуг,
и ни следа от слова не находишь.


*  *  *

На птичий ветер воскрешенья трав
ты говоришь, к молчанию припав,
и речь твоя бесхитростно и глухо,
и речь твоя, как проворот ключа,
как на ветру кричащая свеча, —
врывается в его большое ухо,
цветущее задверье отперев,
и, часовыми ветками дерев,
вращает свет и темноту по кругу,
и речь твоя, звучащая отишь,
когда ты с ней молчаньем говоришь,
безмолвие предпочитает звуку.